- Восемь, ваша честь.

  Судья заглянула в моё 'Дело':

  - А по нашей статистике, за вами таких поступков - только семь.

  Вот как! Выходит, греховная статистика тут для нашего брата порой может быть и щадящей. Интересно, это какое же одно моё позорище из восьми не учитывается в этом вопросе? Я был уверен, что все восемь не подлежат никакому переосмыслению, обжалованию и пересмотру. Ни одним из них я так и не набрался духа поделиться с кем-нибудь на Земле, и, вопреки любой статистике, для себя самого я никогда не смогу уменьшить это число.

  Суд разобрал на молекулы все мои попавшие в 'Дело' самые позорные поступки. Ну, а дальше - как повелось во всех судах. Прокурор считал, что и семи вполне достаточно, чтобы отправить меня в одно из самых горяченьких местечек преисподней. Защитник настаивал, что нет никаких оснований опускать меня ниже станции Ура: даже во всех моих семи самых позорных поступках не наберётся в общей сложности столько греха, сколько бывает порой у других грешников только в одном. А 'Ура!' в своё время я орал так же старательно, как и все мои современники, так что буду смотреться на этой станции не хуже других.

  Приняв к сведению замечания обвинения и защиты, судья повернула разбирательство в сторону тех моих земных дел, которые лучше всего могли бы оправдать и моё пребывание на белом свете, и моё направление не на самые нижние уровни преисподней.

  - Вы ведь занимались литературой, и кое-что у вас было даже опубликовано?

  - Пустая мелочь, не достойная серьёзного внимания, - тут же вставил своё слово прокурор. - Эти редкие упражнения левой рукой на правом колене оный грешник не имеет никакого права так называть: 'Занимался литературой'. Это всё равно, что кто-то объявил бы себя строителем, а за всю свою жизнь сколотил один дощатый сортир на своём огороде, да и тот скособоченным получился.

  Увы, мой защитник не смог придать моему скромному творчеству какую-то большую, чем обозначил прокурор, масштабность и востребованность, и в своём слове лишь напирал на то, что лучше иметь на огороде хоть какой-то сортир, чем вовсе обходиться без него. Да и можно ли было как-то более весомо опротестовать глумливую, но справедливую прокурорскую оценку моим литературным делишкам.

  Судья спросила меня:

  - Как вы сами считаете, на сколько процентов вы реализовали свой творческий потенциал?

  Я раньше и сам иногда задавал себе такой вопрос и вывел приблизительный процент реализации своих способностей. Невеликим, мягко говоря, получился он у меня. Кокетничать и нарочито ещё более уменьшать его в своём ответе я не буду, это ведь тоже будет враньём, на которое тут же укажет прокурор, и которое обязательно аукнется.

  - Я считаю, что свои творческие способности я реализовал всего процентов на одиннадцать-двенадцать.

  Не дав разгореться очередному спору между обвинением и защитой о предполагаемой степени моей искренности, судья, покопавшись в моём 'Деле', ошарашивает меня:

  - Ошибаетесь. И очень даже заметно ошибаетесь. Свои творческие способности вы реализовали только на шесть с половиной процентов.

  Вот это да! Знал, что лентяй, но, чтобы такой! Всё-таки хорошо, что не пригласил в зал судебного заседания публику. Не хватало ещё, чтобы эти свидетели моего оглушительного позора растрезвонили о нём по всей Сортировочной.

  А прокурор попытался бросить тень даже на эту жалкую цифру:

  - Насколько я знаком с 'Делом' оного грешника, и такой процент в основном выводится только за счёт одного года, когда, чтобы не околеть с голодухи, он должен был чуть ли не каждый день поднимать свой зад с дивана и что-то пописывать.

  Адвокат тут же заступился за меня, но, по-моему, в этот раз как-то особенно неуклюже:

  - Даже в те года, когда оный грешник поднимал свой зад намного реже, чем в год, упомянутый прокурором, процент реализации его творческих способностей, как правило, всё равно превышал среднюю земную норму.

  - А чего стоит превысить эту среднюю земную норму, которая равна всего полутора процентам? - ядовито вставил прокурор.

  Ничего себе! Выходит, человек на Земле в среднем реализует данные ему от природы и мамы с папой творческие способности с кпд всего полтора процента. Тогда, если всё-таки учитывать упомянутый прокурором год, я был если и не в первых рядах прогрессивного человечества, то и в отстающих не плёлся. И почему это его не учитывать? Ведь наверняка у каждого человека в жизни случаются такие особенные года, когда вкалывать приходится чуть ли не на сорок, а то и на все пятьдесят процентов. Как же можно выкидывать такие года при подсчёте итогового КПД грешника. Без них и вовсе не будет тебе никакого оправдания твоей жизни.

  ...Дальше в повестке собеседования было то, что можно было по земной аналогии назвать - 'Разное'. Мне задавали вопросы о моём отношении к тем или иным событиям и персонажам. И не всегда к событиям и персонажам значительным, выдающимся. Например, почему одно из моих 'убийств гадов' - 'убийство' какого-то радиоведущего за то, что он в одну лишь минуту своей речи сумел втиснуть 'притчу во языцех', 'петь лазаря' и 'ничтоже сумняшеся',- почему эта мысленная казнь была совершенна даже с большей жестокостью, чем регулярные убиение его коллег, злоупотребляющих англицизмами. Ещё раз убедился, с какой внимательностью рассматривается каждый эпизод из моего 'Дела' - а ведь я был убеждён, что становился одинаково жестоким ко всем гадам, издевающимся над русским языком.

  ...Чувствую, что собеседование близится к завершению.

  Судья предлагает мне:

  - Определите как можно короче свои преобладающие земные помыслы.

  Нечего лукавить, готов я был к вопросу такого содержания.

  - Летать!

  Адвокат поспешил прокомментировать мой ответ:

  - Надеюсь, члены суда понимают, что оный грешник имеет в виду не только полёты на всяких, в том числе сомнительных по своему устройству летательных аппаратах, но и высокие полёты духа, творческие полёты.