- Ещё раз повторю: и не подумаю туда идти.

  На Сортировочной добровольно сходить в 'Партер' мог любой 'не желающий поступиться принципами'. Но мало кто из них соглашался пройти это жесточайшее испытание. Из 'Партера' выходили седыми и те, у которых до этого ни единого седого волоска на голове не было. Подчас туда заходил бравый вояка, на лице которого всё ещё было написано: 'Врёшь-не возьмёшь! Всё равно не поступлюсь принципами!' А выходила оттуда человеческая развалина - пригнутая, съёжившаяся, с бессмысленным выражением лица и потухшими напрочь глазами. Эта развалина будет панически избегать всяких вопросов к ней, и будет бежать от любого, как побитая собака, хотя в 'Партере' никого из зрителей ни пальцем не тронут, ни слова грубого не скажут. Так и будет эта развалина испуганно сторониться всех до самой отправки на свою станцию в Нижнем хозяйстве. Зато для прошедших через 'Партер' такой станцией становилось уже не Светлое будущее. Что-то очень серьёзное происходило с их принципами после посещения 'Партера'.

  За всё время нашего пребывания на Сортировочной нам лишь один раз повезло оказаться среди слушателей человека, прошедшего через 'Партер' и сохранившего способность общаться.

  ... Мы не сразу заметили эту толпу грешников, оказались на её периферии, слышно было плохо, но сказанное громко, навзрыд я хорошо расслышал:

  - ... Анастасиюшку... она была ближе всех ко мне... её тоже штыком... а девочка так не хотела умирать... всё тянула в мою сторону свою ладошку... всю в крови... как будто видя меня и прося о чём-то...а он её опять штыком, штыком...- и рассказчик зашёлся в каких-то припадочных рыданиях.

  В 'Партере' приглашённый туда был только зрителем исторического события. И это было именно то событие, а не его воспроизведение. Абсолютно то событие, и в том времени, когда оно происходило. После фрагмента в 'Напутственном слове' Их Бабского превосходительства о сложной машинерии такого погружения в прошлое никто из нас не задумывался над тем, как это происходит. Был ли зритель в 'Партере' видим для участников тех событий - на этот счёт единого мнения на Сортировочной так и не сложилось.

  Потом, переспрашивая других слушателей, мы с Евгением Семёновичем смогли более-менее полностью представить себе то испытание в 'Партере', о котором нам удалось расслышать только малую часть.

  Испытуемый оказался в том историческом подвале усаженным в его углу на стул. Вмешиваться в предстоящее событие он никак не мог, даже если бы очень захотел. Он и пальцем не мог пошевелить, но видел всё. И он стал зрителем убийства Первой семьи России и тех, кто был рядом с ней в те дни.

  И вот тогда, когда мы с генералом Караевым разузнали подробности этой истории, я не мог не подвести итоги услышанному:

  - Вы, товарищ генерал, и теперь будете настаивать, что это была не бандитская власть? Почему расстреляли царя и царицу, которые уже добровольно отошли от власти, - тут у вас проверенная заготовка: символы контрреволюции. Почему зверски убили и царских детей - и тут вывернетесь: те же, мол, символы, хоть и малолетние. Но почему убили врача, повара, лакея? Почему убили служанку, которой большевики вроде бы и обещали светлое будущее? Тут у вас никак не получится вывернуться. Те палачи убивали и добивали всех в том подвале потому, что соблюдали бандитский закон - ликвидировать всех свидетелей своего преступления.

  Генарал Караев молча отмахнулся от меня.

  ... Шло время, и хотя мы с Евгением Семёновичем всё ещё стояли, как говорится, на разных политических платформах, но всё-таки становились друг для друга всё более близкими душами. А к тому времени, когда генерал Караев получил приказ явиться на собрание подпольного комитета Коммунистической партии потустороннего мира, мы и вовсе сдружились.

  - Эх, вот бы и мне попасть на это партсобрание, - мечтательно произнёс я.- Давненько не бывал я на собраниях, а на подпольных - и вовсе никогда. Ну а в Нижнем хозяйстве таких развлечений уже не будет. Евгений Семёнович, дайте мне пароль для прохода на это собрание.

  - Не дам.

  - Почему?

  - Вы там станете бузить с вашими антикоммунистическими демаршами.

  Да, и такое может произойти. Не стоит подводить Евгения Семёновича.

  Генерал Караев пошёл на собрание подпольного комитета, а я, ожидая его возвращения, слонялся по Сортировочной, мысленно представляя, как он поведёт себя в подполье.

  ...Волновался я за него, уже как за близкого человека:

  - Ну, и как прошло собрание, Евгений Семёнович? Вам пришлось выступать или хотя бы голосовать за что-то?

  Хоть и старался генерал Караев скрыть свои впечатления от посещения подпольного сборища однопартийцев, но весь его кислый вид говорил, что он разочарован.

  - А я и не просил слова.

  Подталкиваю к подробностям:

  - Какая повестка дня была?

  - Первым пунктом повестки дня стал вопрос об отношении коммунистов потустороннего мира к атеизму: имеет ли подпольный комитет право пересматривать отношение партии к нему, посягая тем самым на одно из основных положений коммунистического учения?

  Очень удивил меня этот пункт повестки дня:

  - А что, разве этот вопрос не решается для любого коммуниста после попадания в потусторонний мир самым естественным образом? Очутился на Том свете - какой ещё тут может быть атеизм.

  Смущённый вид Евгения Семёновича показывал, что и для него стала неожиданностью постановка такого вопроса:

  - По-моему, такая дискуссия стала для подпольного комитета какой-то сомнительной обязательной традицией, и проводится уже только ради самой дискуссии.

  - Ну и как? Хоть в этот раз посягнули на одно из основных положений коммунистического учения?

  И опять мнётся Евгений Семёнович, прежде чем ответить.