Панушка. Все встречаются на Вацлаваке. Я заглянул сюда купить этюдник и краски. Гашек. А я повстречал Ксену и Артура, а перед этим повздорил с Ивонной.

Панушка. Редакторкой «Сучки»? Из-за чего вы поцапались?

Гашек. Ей не понравилось, что я употребил в книге о Швейке несколько сильных выражений. Но нельзя же требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Ольга Фастрова и ряд других лиц, которые охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, по паркету которого расхаживают люди во фраках и белых перчатках.

Панушка. Ты просто запечатлел, как разговаривают между собой люди в действительности. Я ведь знаю этого Паливца. Правда, он не хозяин трактира, а только помощник официанта, но во всем остальном ты вывел его как живого. Грубиян не хуже меня. Могу под присягой засвидетельствовать, что у него каждое второе слово «задница» или «дерьмо». А вот Швейка мне не доводилось встречать. Он действительно реальный человек?

Гашек. Скорее собирательный образ. От одного позаимствовал, от другого. А больше всего от Франты Страшлипки, денщика обер-лейтенанта Лукаша. Он нас буквально извел байками по случаю. Я запечатлел его привычку в стихотворении, написанном, когда нашу одиннадцатую роту бросили на фронт: «Но самый страшный бич резервной роты – Страшлипковы седые анекдоты»

Панушка. Все ждут продолжения этих анекдотов.

Гашек. Боюсь, не дождутся. Замыслы были наполеоновские. Как в этой афише, которую мы с Франтой расклеили по всей Праге. Дарю на память. (Гашек достает из кармана сложенную афишу, отдает ее Панушке и грустно заключает) Несбывшиеся мечты!

Панушка (разглаживая афишу и читает). «Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы! Победа чешской книги за рубежом!» Да уж, буффонады и розыгрыша ты по своему обыкновению добавил с избытком. Но что мешает тебе закончить книгу?

Гашек. Лень, наверное. Видишь ли, я в третий раз приступаю к «Швейку». Еще до войны опубликовал несколько очерков о его похождениях на действительной службе. Потом, в России, написал рассказ «Добрый вояк Швейк в плену». Но основательно я взялся за моего героя только этой весной. Первая часть книги была закончена довольно быстро. Когда я уставал писать, диктовал текст Франте. Иллюстрации нам нарисовал Йозеф Лада, мы пообещали ему тысячу крон.

Панушка. Лада жаловался, что он ни кроны не увидели из обещанного и в итоге ему пришлось заплатить за вас в ресторане, где вы обмывали сделку.

Гашек. Надо намекнуть Зауэру, чтобы он послал Ладе дюжину носков и пару белья взамен денег. Все равно его лавка, как и наше совместное издательство, на грани банкротства. Я иссяк. Жаль обманутых читателей. Утешает, что их совсем немного.

Панушка. Немного?

Гашек. Совсем мало. Разве только трактирщик Паливец купил больше двадцати экземпляров и раздал своим знакомым. Говорит: «Я теперь мировая знаменитостью Любого могу послать в задницу»

Панушка. Читатели появятся. Не знаю, как там будет с переводом на все мировые языки, но твоя книга ценна тем, что она позволяет с громким смехом распрощаться с недавним недобрым прошлым.

Гашек. Таким был замысел. Но вот исполнение. Я всю жизнь писал короткие юморески и сейчас с горечью убедился в том, что большое полотно мне не по зубам. Все сошлось против меня: судебное преследование за двоеженства, которое закончилось, слава Богу, небольшим штрафом. Потом обвинения в предательстве со стороны чешских националистов. Недовольство товарищей за уклонение от активной партийной работы. Разочарование в моем кумире Троцком и обещанной им мировой революции, которая захлебнулась, едва начавшись. Мне следует признать поражение на всех фронтах.

Панушка. Ты просто не можешь сосредоточиться. Мне тоже трудно работать в моей городской студии. Все время отвлекаешься. Полгорода в приятелях, то с одним поболтаешь по душам, то с другим опрокинешь рюмочку – день и пропал. Чтобы спрятаться от друзей-приятелей, я уезжаю в горную деревушку Липницы-над-Сазавой в краю Высочина. Деревня словно создана для безмятежной жизни. Я бываю там каждое лето, а иной раз, если выпадет снег, и зимой. И сейчас туда еду с этюдником. Мой поезд через час.

Гашек. Мне бы тоже следовало уехать из Праги в какое-нибудь тихое местечко, где меня никто не знает и никто ничего от меня не требует.

Панушка. Так махнем со мной, скотина! В Липницах есть замечательный средневековый замок, местность очень красивая и располагающая к творчеству. Только подумай, я буду себе малевать, а ты где-нибудь поблизости в лесочке примешься за свой роман. И работа у нас обоих пойдет как по маслу!

Гашек (нерешительно). Прямо сейчас? Даже не знаю… Я в одной рубахе и тапочках. Куда девать кувшин для пива?.. И как оставить жену без средств к существованию?

Панушка (горячо). Велика важность, кувшин! Оставим его в первой пивной по дороге на вокзал. А жена твоя обрадуется, что я забираю тебя, чтобы ты как следует поработал над романом. Думаешь, она не понимает, что в Праге ты скоро сопьешься? Она сама мне недавно об этом толковала. Поехали, скотина! Ты ведь неисправимый бродяга!

Гашек. Ты знаешь мое слабое место. Стоит мне почувствовать ветер странствий, как ноги сами пускаются в пляс. Поехали! Как призывал русский поэт Грибоедов: «В деревню, в глушь, в Саратов!»

Панушка. В Липницы-над-Сазавой.

Гашек. Прощай, Злата Прага со всеми твоими соблазнами!

(взявшись за руки, друзья покидают сцену)

Трактир «У чешской короны» в деревне Липницы-над-Сазавой. Это типичная деревенская «господа»: стойка, где из двух кранов наливают пиво; на стене – полки с бутылками. Трактирная стойка может быть задернута пестрой занавеской. Трактир тесно уставлен столами, свободного пространства немного. В трактире две двери, а также лестница, которая ведет на второй этаж.

Супруги Инвальдовы занимаются обычными делами содержателей трактира, расставляют по полкам посуду и беседуют друг с другом.

Инвальд. Где мастер Панушка?

Инвальдова. Ушел в замок с паном списователем.

Инвальд. Пан списователь без вещей и одет как бродяга. Нагрянули внезапно без предупреждения. Я ведь поначалу обрадовался, когда увидел их вдвоем. Мастер Панушка как-то обещал привезти своего приятеля, певца Карла Хаслера. Все члены местного певческого общества «Сокол» надеялись насладиться его исполнением и тут такое разочарование.

Инвальдова. Да уж! Пан списователь, кажется, знает только одну походную песню, но лучше бы ему рта не раскрывать. Вот слышишь, они возвращаются из замка.

Издали слышится фальшивое до невозможности пение Гашека "Жупай, жупай, жупайдас; Нам любая девка даст». В трактир входят Гашек и Панушка. Гашек в приподнятом настроении.

Гашек. Как представишь, какое разнообразие лиц и событий видели полуразрушенные стены липницкого замка! Там, где стены еще держатся, уцелел столовый зал, где много столетий назад кормили челядь. Мне понравилась мебель в старочешском стиле: два крепких дубовых стола, скамьи, камин.

Панушка. Пользуйся тем, что мой приятель, здешний лесничий, дал нам ключи от замка. В старом зале тебя никто не потревожит, ты можешь писать хоть целый день, а устанет рука – любуйся видом из окна.

Гашек. Вид из замка замечательный – вся Высочина как на ладони. Но знаешь, Панушка, мне как-то не по себе в одиночестве. Над развалинами проносятся вихри, из кладки вываливаются камни и кажется, что меня вместе с замком несет к Немецкому Броду. Я привык писать среди людей, где-нибудь в кабачке, примостившись на краешке стола, под музыку и выкрики посетителей.