Мареш. Нет, я вообще никогда не изменял жене.

Гашек. Отлично, партии нужны только высокоморальные члены (смотрит на удивленного Лонгена.) Да, члены. Сейчас оформлю ваше заявление и отошлю в Исполнительный комитет, в Прагу. Потом вам выдадут браунинг или маузер.

Мареш. Товарищ Гашек! Спасибо вам. Наконец-то, я им отомщу!

Гашек. Т-с! В трактире о партийных секретах ни слова. Завтра приходите ко мне наверх мы разработаем план захвата власти в Липницах.

Мареш. Добре, пан народный комиссар. Только научите меня петь «Интернационал»! Я все-таки воспитатель в певческом союзе «Сокол».

Гашек. Буду рад учит. Ксена, пойдме спиват!

(Ксена Лонгенова поднимается со своего места, сбрасывает с обнаженных плеч красное боа, поднимает его как знамя и хорошо поставленным голосом начинает петь «Интернационал». Гашек фальшиво подпевает ей, Мареш слушает, пытаясь запомнить слова и мелодию, начинает подпевать с середины. Щенок за дверью подвывает певцам.)

(С пением «Интернационала» все расходятся, сцена погружается в темноту)

Полутьма раннего утра. Трактир «У чешской короны» пуст. В зале валяются перевернутые стулья, на столах стоят опорожненные бутылки и прочие следы бурной попойки, продолжавшейся ночь напролет. За одним из столов спит Гашек, уронив голову на сложенные руки. Напротив Гашека дремлет учитель Мареш. Он просыпается первым, с удивлением смотрит на учиненный в трактире погром, потом вспоминает прошлый вечер и на его лице выражается ужас. Трясущимися руками он будит Гашека.

Гашек (отбиваясь от попыток его разбудить). Что за свинство! Кто это?

Мареш (заискивающим голосом). Учитель Мареш, воспитатель в «Соколе». Товарищ Гашек, я передумал вступать в коммунистическую партию. У меня семья, сыночек. Меня выгонят со службы и лишат заслуженной пенсии.

Гашек. Поздно, товарищ Мареш. Ваше заявление уже на пути в Прагу.

Мареш. То есть как? Ведь почту еще не отсылали.

Гашек. Ушло ночью с курьером Коминтерна. Партия не может разбрасываться такими ценными кадрами. Если вы насчет обещанного маузера, то ждите его на той неделе.

Мареш. Святой Прокоп Сазавский! Помоги мне!

Гашек. На вашем месте я бы поторопился перейти на нелегальное положение. Вчера вы так агитировали за мировую революцию, что наверняка в Немецком Броде уже выдан ордер на ваш арест. Налакавшись грога, вы орали на всю улицу, что под Чешскими Будейовицами уже видели разъезды Первой конной армии Буденного.

Мареш (плачущим голосом). Святой Ян Непомуцкий, помилуй меня!

Гашек. И с чего это вы взяли, что товарищ Троцкий будет президентом Чехословацкой республики?

Мареш (падает перед Гашеком на колени). Умоляю! Не погубите!

Гашек. Да не кричите вы так! Никуда я ваше заявление не отсылал и не оформлял его вовсе. Неужели вы думаете, что коммунистам нужны такие хамелеоны, как вы? Я лишь хотел показать, насколько убог ваш радикализм. Дайте мне поспать.

Мареш (радостным голосом человека, воспрянувшего к жизни) Спасибо вам, пан народный комиссар! Вы спасли мою карьеру! (убегает из трактира, словно опасаясь, что Гашек передумает и оставит его в рядах коммунистической партии).

Гашек. Спать, спать! (уходит со сцены)

В трактир входят Ксена и Артур Лонгеновы. Оба в верней одежде. Артур вручает жене сверток.

Артур. Вот рукопись нашей с Гашеком пьесы «Министр и его дитя». Вчера ночью закончили.

Ксена. Надеюсь, для меня есть роль?

Артур. Разве я мог забыть мою херечку? Ты будешь играть супругу министра иностранных дел.

Ксена. Светскую даму? (с артистическим талантом, не произнося ни слова, преображается в даму из высшего общества)

Артур. По сюжету она бывшая торговка с овощного рынка. Министр женился еще в молодости и теперь страдает из-за супруги, непривычной к дипломатическому этикету.

Ксена (мгновенно преображается в рыночную торговку) Купте зели, добра зеленина!

Артур. На первый взгляд это веселая одноактная пьеса, а по сути – острая сатира на буржуазное правительство. Как раз то, что нужно для «Революционной сцены». Имя министра Бенеша не называется, однако всякий поймет, кого мы высмеиваем. Мы обманем респектабельную публику. Они придут в новогодние праздники посмотреть легкий и невинный фарс, а мы отхлестаем их по жирным мордам!

Ксена. Я боялась, что вы не успеете закончить к Новому году.

Артур. Завершили пьесу благодаря Ярде. Он никогда не писал для сцены, между тем творит с поразительной легкостью, полагаясь на свою фантастическую память. Ярда помнит каждое хоть раз услышанное слово. При написании пьесы он крепко держал в руках нить комедийного действия. Если начинал новый диалог, точно знал, какой остротой его завершит. Любой персонаж был им продуман до мельчайших подробностей. Как только в голове Гашека созревала новая идея, он подходил к моему столу и, диктуя, играл роль того лица, чьи слова я в то время записывал.

Ксена. Если бы он еще не отвлекался на выпивку!

Артур. Он и до войны пил. Недаром Ярмила рассталась с ним. Но есть разница. Раньше он пил и веселился, а сейчас он натужно старается играть роль довоенного богемного весельчака. Он, как и прежде, сыпет остротами, но ты заметила, что его глаза при этом явно насмехаются над слушателями. Он пьет без всякого удовольствия, словно хочет отогнать воспоминания о чем-то страшном, пережитом им в чужих краях.

Ксена. Я постараюсь вернуться из Праги сразу, как только получу разрешение цензуры. Мне боязно оставлять тебя здесь. Шура не совладает с вами.

Артур. Пора ехать на станцию.

(Ксена и Артур Лонгеновы уходят)

В трактир «У чешской короны». Входят Гашек, Шура и Артур, они рассаживаются за стол. Гашек обращается к Инвальду, протирающему пивные кружки за стойкой.

Гашек. Лекса, будь ласковэ, картэ дайнам.

(Инвальд приносит колоду карт. Гашек и Артур начинают играть. Шура берет в руки балалайку и тихонько тренькает. Трактирщик встает за спиной Гашека и с любопытством наблюдает за игрой)

Артур (сдает карты). Ярда, ты ведь работал в большевистской газете?

Гашек. Да, я редактировал газеты «Штурм», «Мировую революцию» и «Красную Европу» для интернационалистов. Сам писал статьи на чешском, на немецком, на русском, даже на венгерском языках. Да что там! В Иркутске я издавал первую газету на бурят-монгольском языке под названием «Ур», то есть «Рассвет».

Артур. Я знаю, что ты немного говоришь по-венгерски. Но как ты писал статьи на бурят-монгольском?

Гашек. У меня были два переводчика. Два тибетских монаха, называемых ламами. Там только ламы грамотные.

Артур. Монахи проповедовали коммунизм?

Гашек. У меня было подозрение, что они постараются воспользоваться газетой, чтобы под шумок протащить реакционную религиозную пропаганду. Но я принял предупредительные меры. Рассадил их по разным комнатам. Писал статью на русском, давал ее перевести одному ламе, а потом я относил перевод второму ламе, он переводил обратно на русский, чтобы я мог убедиться, что суть статьи не искажена.