– Бари гишер, Ишхан!

– Доброй ночи, джан!

– Лаб вакар, Юрис Карлыч!

– Спокойной ночи, Ростислав!

– На добра нiчь, Степане!

– Доброй ночи, Ростислав!

– Лабас вакарас, Гинтас!

– Спокойной ночи!

– Хамэ мшвидобиса, Зураб!

– Спи спокойно, Славик!

– Спокойной ночи, Борис Иваныч! На добра нiчь, Петро! Шолом, Ося! Лаб вакар, Гуннар!..

Это ритуал. Как всякий ритуал, он имеет достаточно глубокий смысл, который, формализуясь, порой забывается и кажется никчемным, но стоит от ритуала отступить, как этот полузабытый смысл безотчетно проявится в неожиданно важном значении, придаваемом, оказывается, людьми такой, казалось бы, почти игре. Эти ежевечерние многоязычные пожелания доброй ночи означают, что ты не забыт, не отвергнут, рядом с тобой если не друг, то хотя бы товарищ по несчастью, уважающий тебя и в силу этого готовый (хотя бы формально) уважать твой народ и твой язык. От того, кто приветствует тебя на твоем родном языке, не следует сразу ждать сверхусилий и самопожертвования. Но минимальное усилие над собой в твою пользу он уже совершил и, стало быть, на какой-то пустяк – спичечный коробок чайной заварки, сигарету, молчаливое предупреждение о приближении ментов – ты вправе рассчитывать. Но от глотка якобы чифиря (настоящий чифирь – пачка чая на стакан воды – для нормального человека почти яд и действует как наркотик; мы мерили чай спичечными коробками: в 50-граммовой пачке – семь коробков, один коробок – кружка воды), так вот, от двух-трех глотков доброго чая иногда зависит, выполнишь ли ты норму и, следовательно, не попадешь ли в ШИЗО. Вовремя выкуренная сигарета может спасти от нервного срыва. А если кто-то необычно быстро и резко, громко топая, почти врывается в помещение отряда, скорее всего, в трех-пяти метрах за ним идут менты с обыском, но доли секунды между ними бывает достаточно, чтобы спрятать или уничтожить то, из-за чего можно отправиться и в «крытку» (так у зэков называют тюрьму), а это уже очень много.

По утрам процедура повторяется:

– Бари луйс, Норик!

– Доброе утро, Славик!

– Добра ранку, Иване!

– А? Добра ранку!

– Лабрит, Гуннар! Лабас ритас! С добрым утром! Шолом! Дила мшвидобиса! Доброе утро, Саша! С добрым утром, Дима! Бари луйс! Тере! Лабрит!

И вдруг:

– Добра ранку, Степане!

Молчание.

Еще вечером он пожелал мне доброй ночи. Должно быть, что-то приснилось, не иначе. Ни в коем случае нельзя показать удивления или, тем более, обиды. «На обиженных возят воду». Движения в том же темпе, на лице та же полуулыбка, тем же голосом, с теми же интонациями приветствую тех, с кем не успел поздороваться. Впрочем, иллюзий быть не должно. Кто-то уже заметил, что Степан Хмара мне не ответил. Значит, через полчаса об этом будут знать все украинцы, а еще через час – Леха Смирнов, отец Альфонсас Сваринскас и кое-кто из других националов. В обед и после работы кучками по два-три человека они будут выяснять, была ли у Степана какая-то конкретная причина прекратить со мной разговаривать, а если да, то насколько она весома и надо ли поддерживать этот бойкот. Когда на политической зоне бойкот объявляется кому-то официально, то есть всеми или почти всеми с изъяснением причины и условий его снятия (ежели таковое вообще возможно), это довольно-таки страшно. В сущности, это акция того же смысла, что «опустить», опедерастить на зоне бытовой, у уголовников. Даже на воле не всякий вынесет такой простой меры, если она всеобща. Попробуйте сказать ребенку, что не будете с ним разговаривать, пока… Если вы и ваши домашние выдержите характер, через полдня он взвоет. Взрослые люди бьются в истериках, увольняются с работы и переезжают. Но на зоне переехать некуда. Бойкот, объявленный неофициальным ядром зоны, ее совестью и политическим лицом, вычеркивает тебя из числа себе подобных и не позволяет войти в какую-то иную общность, потому что таковой нет. Даже если тебя переведут на другую зону, довольно скоро там узнают о причинах, по которым тебе был объявлен бойкот, и все повторится. Даже стукачи не примут тебя в свой круг, потому что они презирают друг друга, а если кто вроде бы приятельствует, так это после проведенных вместе десятилетий…

Но мне беспокоиться не о чем, и я это знаю. Грехов (в зэковском понимании) я за собой не припомню. Общего недовольства мною, без какого-то особого повода, вроде бы, быть не должно: я уже давно веду подпольную летопись зоны, об этом знают три-четыре человека и столько же догадываются. Но именно эти люди – хребет зоны, и без их согласия ни одно серьезное решение невозможно. Сказать честно, именно мне негласно доверено это согласие выявлять и в необходимых случаях искать компромиссы. В конце концов, я ведь веду еще и подпольную кассу взаимопомощи, а это уже с четверть сотни людей, больше трети, почти половина нашего микроскопического лагеря.

Кстати, это довольно тонкое дело, требующее ювелирного знания психологии каждого отдельного зэка, их взаимоотношений, предпочтений, вкусов… Я должен помнить, что Зорян Попадюк в нашей кассе участвовать отказывается, но в действительности наверняка окажет более чем солидную помощь тому из «лишенцев», кому лично симпатизирует. Но ресурсы наши скудны. По закону мы имеем право тратить на «индивидуальное приобретение продуктов питания» (однако включая курево и письменные принадлежности) только 5 рублей в месяц. К тому же, из лично заработанных, а не из полученных в виде почтовых переводов от родственников и друзей – эти деньги можно расходовать только на покупку книг и на газетную и журнальную подписку. Если в нашем сообществе на какой-то момент 23 человека и трое из них лишены ларька (то есть права сделать покупки хотя бы на эти жалкие 5 рублей, а пачка самых дешевых сигарет без фильтра стоит 10 копеек, «Астра» за 12 – уже роскошь), это значит, что остальные должны скинуться приблизительно по 65 копеек, чтобы восстановить справедливость и примерное равенство. Примерное оттого, что чаю нельзя купить, сколько хочется, и наделить им «лишенца». Его продажа ограничена: 50-граммовая пачка в одни руки, чего не хватает практически никому. Значит, тот, кого ларька лишили, может получить из нашей кассы все, кроме чая. Но для некоторых он дороже всего. Приходится договариваться со стукачами-спекулянтами о покупке пачки чая по двойной или тройной цене в перерасчете на «деликатесные» для зоны продукты (консервы; если завезут – яблоки; под праздник – сигареты с фильтром). Ведь наличных денег у нас нет, и все расчеты носят натуральный характер. Стало быть, и взносы придется поднять копеек до восьмидесяти. А что же останется самим жертвователям? Впрочем, если Юрис Карлыч, наш «папа Карло», согласится выделить от щедрот своих литр молока, которое он получает за вредность, работая в столярке с лаками и красками, у кладовщика Стейблиса на это можно будет выменять, пожалуй, что и цельную пачку. Вообще-то он недавно, кажется, получил посылку, а таким, как он, в отличие от нашего брата «отрицалова», разрешают в посылках получать хоть килограмм чая, так что, если умело к нему подъехать, да сказать, будто меняешь не для кого-то, а лично для себя, то может отсыпать и поболе пачки. А кстати, и врать не стану: удастся выторговать лишку – заберу его себе. С Карлычем объясниться не проблема – он возражать не станет. Вместе и выпьем. Ну, конечно, не на двоих, а вчетвером: с Зурабом и Тийтом.

Между тем Зорян, с одной стороны, со мной почти не разговаривает и способен только выслушивать мои пожелания, но не обсуждать их. Но с другой стороны, если он этим пожеланиям последует, то тот, кому он купит банку повидла или несколько пачек сигарет «Прима» (а для того же Лехи, между прочим, он может купить и то, и другое – за ударную работу Попадюк получает право на дополнительный «ларек»), во второй банке и дополнительных сигаретах нуждаться уже не будет, и, следовательно, их стоимость можно использовать для покупки всем «лишенцам», к примеру, лука (витамины!) или снизить размер взноса. Но для этого надо знать наверняка, что Попадюк купит то, что я его прошу. Гарантия одна – давать ему такое поручение, только если лишен ларька кто-то из его личных друзей.