– Ну, вы знаете, регионы… Уровень жизни невысокий и люди откровенно завидуют тем, кто побогаче. А я вижу, что у этого конкурента фокус был сделан на изысканность интерьера магазинов. На мой взгляд, покупателя из глубинки это скорее отталкивает.

– Очень ценное наблюдение, Марина! – похвалил Иннокентий Максимович.

– Позвольте! – запротестовал Гавриил Богданович. – Я обратного мнения. Ведь люди хотят приобщиться к роскоши хоть так, хоть эдак, и полчаса в хорошо обставленном магазине – это для них большая радость.

– Я не согласен! – признался ещё один директор, Тимофей Ильич. – Такие интерьеры вызывают только недоверие…

Завязалась донельзя оживлённая беседа, спор. Марина, его породившая, участия в нём не принимала. Её мысли были заняты домом, дочкой, племянником. Она, конечно, следовала взглядом за перемещением источника звука, но не более того. И это при том, что дискуссии – её стихия. Перебить выступавшего, разбить его аргументы, выставить посмешищем никогда не стоило Марининого труда, только не в этот раз. У неё не было ни желания, ни сил вникать в суть речи коллег, хоть она и знала, что нашла бы куда более оригинальные и тонкие аргументы, чем они, давно утратившие наблюдательность развратники. Но тем утром Марина даже немного завидовала энтузиазму директоров, ведь и ей хотелось бы, как прежде, не иметь иных забот. Но какое ей дело до расширения фирмы на восток, когда дома Эля осталась наедине с двоюродным братом при том, что испытывает к нему некоего характера интерес. Ведь она постоянно говорит о нём, хочет ему помочь, о нём позаботиться, спасти его. Только ли высокие побуждения движут девочкой Элей? Да, влечение, которое она, очевидно, имеет, сильно преображено её сознанием, сознанием хорошей девочки. Но в компании человека, гораздо более открытого своим страстям, находясь с ним долгие часы и даже дни, не услышит ли и Эля тихий шёпот иных струн своей души? Марине стало не по себе от таких мыслей. Способная на критику своих размышлений, она уповала на то, что приписывает дочери нечто такое, что свойственно ей самой. Наверное, окажись она в возрасте Эли в компании такого развязного типа, она бы вела себя по-другому. Такие мальчики-то ей, школьнице, и нравились. Но Эля, она же другая? Наверное, она полюбит какого-нибудь увлечённого профессора? Студента-романтика? Или всё-таки в каждой даже самой послушной дочке скрывается – где-то глубоко – природное, свободолюбивое существо? И даже факт наличия родственных уз вовсе не успокаивал тревог Марины. Напротив, ей почему-то казалось, что скромница Эля скорее почувствует себя в праве на близость с кем-то, кто покажется ей безопасным и родным – ну а с кем тогда, как не с двоюродным братом? Повезло им ещё, что Боря своими горячностью, резкостью, бесшабашностью не даёт к себе приблизиться и считать себя какой-то особенно надёжной фигурой. И почему, кстати? Уж не потому ли, что этот глухой к тонким материям, как кажется, мальчик, улавливает вибрации, исходящие в его адрес от девочки Эли? Встревоженная, даже испуганная собственными же рассуждениями, Марина была даже рада, когда босс призвал её взять слово.

– Марина, что вы молчите? О чём вы думаете?

– Я… О расширении на восток.

Лица мужчин изобразили улыбки. Смешки если и были, то очень сдержанные.

– Так и что же? – спросил Иннокентий Максимович.

Марине повезло: в переговорную зашла секретарша. На подносе она несла несколько чашек кофе.

– Я буду голосовать против. – призналась Марина.

– Ого! – Иннокентий Максимович обвёл взглядом аудиторию. – Поделитесь с нами, почему?

– Я считаю, что нам будет сложно понять нашего покупателя и как-то с ним уживаться. Изначально мы ориентировались на клиентов, близких нам по духу, обеспеченных и успешных, и я не понимаю, чего ради мы так резко меняем курс.

– Марина, но и на востоке есть успешные люди. Они не хотят заказывать технику у кого попало.

– Пусть в Москве заказывают, если так хотят. Наш имидж ваше расширение не украсит.

– Наша основная задача – нарастить оборот. Вы думаете, мы не справимся?

– Думаю, справимся, но не такой ценой для имиджа. Я против.

– Да, но все директора за.

– Что же, пусть.

Ей было не привыкать оставаться в единоличной оппозиции. И всё же это был случай особый, ведь Марина понимала, что на её решение повлиял опыт сожительства с родственником-провинциалом. Ну, она предупреждала Иннокентия Максимовича, что ей нужен отдых. И пусть теперь не избегает смотреть на неё вот так, как избегает сейчас.

Но было уже поздно. Коалиция сформировалась и перестала обращать всякое внимание на Марину. Ей же вроде и лучше – можно отдаться течению мыслей, таких далёких от предмета совета директоров. Но Марину исключённость из общего дела выводила из себя. Достаточно того, что её вывели за скобки происходящего дома. И ладно, если бы без неё можно было обойтись. Но ни тут, ни там ничего путного не выйдет, если Марина устранится. Достаточно только взглянуть в лица Гавриила Богдановича, Тимофея Ильича, чтобы понять: то, что ими движет – слепая жажда экспансии, – так грубо и порочно, что наверняка если и не загонит фирму в гроб, то обернётся какой-нибудь катастрофой, устранять последствия которой доверят кому? Конечно, Марине. Она начинала испытывать отвращение от вида этих одетых в дорогие костюмы, часы, очки, побрякушки сладострастников. Наверняка у каждого на уме лишь поход в сауну после того, как вопрос директората удастся решить как можно скорей. Она решила протестовать.

– Позвольте. – перебила Марина Тимофея Ильича.

– Марина, что такое? – Иннокентий Максимович вздёрнул брови вверх.

– Мы не должны расширяться. Нет, ни в коем случае. Это разрушит не только наш имидж, но и финансовую стабильность. Кредиты будут под страшные проценты. Где вы найдете достойных подрядчиков на востоке?

– Марина, Марина, стойте. – перебил её Иннокентий Максимович.

– Нет, это вы стойте! Вы чёрт знает что делаете.

– Марина? – изумился босс. – Вопрос уже решён.

– Да? Ну и пожалуйста. Расхлёбывайте потом сами.

Марина встала и, сопровождаемая взглядами мужчин, слушать не хотевшая их увещеваний, покинула аудиторию. Ей вдогонку кто-то бросился, кажется, Тимофей Ильич, расчувствовавшийся от того, как жёстко, грубо она его перебила. Но Марина не дала себя догнать, уверенным, почти что армейским шагом проследовав в свой кабинет. Вот только на душе у неё было так тоскливо, что хоть плачь. Никто её не хотел слушать и все попытки вразумить окружающих, добиться от них хоть какой-то смышлённости оказались тщетны. Когда это началось и когда закончится? Марина вспомнила слова покойной мамы, которая – по простоте душевной – любила говорить, что за чёрной полосой приходит белая или, уж во всяком случае, не такая чёрная. Но она не знала, как ей это поможет. Зато совершенно неожиданно она ощутила потребность позвонить своей сестре, Наде, и не с тем, чтобы пожаловаться на её сына, а просто так, поделиться переживаниями. Надя не заставила ждать себя и нескольких гудков – сразу видно, одинокая душа.

– Как у тебя дела? – спросила Марина.

– Потихоньку, Марин. Знаешь, нам тут много не надо для счастья. Вот, встала, кашку себе приготовила, с мёдом, с вареньем. Мёдом у нас соседка торгует, но мне две баночки просто так дала, мы давно дружим. Хотела с утреца за молочком сходить, но не встала – сил нет. Теперь только в среду привезут. Надо бы мне к врачу пойти, к хирургу наверное, нога всё болит, еле хожу. До магазина дойду – уже хорошо. А раньше вот – выйду, сразу на рынок на другой конец города, там мяса куплю, огурчиков солёных, капусты квашеной, яиц два десятка, хлеба три буханки, творога полкило, сыра грамм четыреста, фруктиков каких-нибудь, овощей разных. А теперь нет сил. Что с Борькой будет, если я помру? Кстати, как он там?

– Хорошо, но, знаешь, гуляет много.

– Ну, что ж поделать, молодой, пусть гуляет. А что там с поступлением-то?

– Это пока неизвестно. Как станет понятно, я тебе позвоню.