— Ты кого-то любишь? — вдруг спросила Ивона. Ее мать всегда выглядела немного отстраненной и равнодушной, но этой ночью была просто усталой. Алла даже улыбнулась, удивленная тем, что была ей чем-то интересна. Обычно они не разговаривали, а если и перекидывались парой слов, то только о ерунде.

— Нет, никого, — сказала Алла, рассматривая свои пальцы и сигарету в них. Ей всегда нравился запах табака и дыма от рук ее отца. Со временем он так въелся в кожу, что не вымывался ни одним мылом.

— Счастливая, — хмыкнула Ивона. Алла вдруг подумала, что никогда не была счастливой. — Я бы тоже хотела никого не любить.

Алла так и хотела задать дурацкий вопрос «почему?», но вдруг поняла, что Ивона в нем не нуждалась. Еще очень подмывало спросить, почему любви придавалось такое значение, что ради нее запросто можно было отказаться от мечты. Ее мать смотрела в окно, отчего создавалось ощущение, что собеседник для нее не имел значения. Алла все никак не могла понять, как нужно было изменить жизнь Ивоны, если в ней она играла проходную роль.

— Иногда мне кажется, что мы с ним тянем друг друга на дно. Знаешь, мне уже двадцать два, надо заводить семью, но я так боюсь… — она запнулась. — Не хочу бросать работу.

— Зачем бросать работу? — спросила Алла, хотя больше хотела узнать зачем заводить семью и кому в самом деле это было «надо».

— Ну, ребенка же воспитывать. Чего я тебе тут распинаюсь, — Ивона глубоко затянулась, — ты ж еще маленькая совсем.

— Мне девятнадцать, — напомнила Алла и невольно скривилась. Ее мать казалась настолько заурядной, что стало тошно.

— Все равно я тебя старше, — сказала она в той интонации, которой говорили люди глубоко уверенные в своей правоте. Ночной ветер ударился, словно голубь, в закрытое окно. Аллу передернуло.

— Обязательно бросать, а? — спросила Алла, внимательно наблюдая за тлеющим окурком в пепельнице. — Ты же и так работаешь в ночную. Я думаю, что скоро тебя повысят до администратора.

— Семья важнее работы, — задумчиво сказала Ивона, но ее слова звучали не так убедительно, как могли бы. — И тем более, может, она сделает меня счастливой?

— Я думаю, счастливой себя можешь сделать только ты сама, и ни муж, ни ребенок в этом не помогут, — Алла в окне заметила их такси, соскочила с подоконника и ушла, не подождав Ивону. Они всю поездку молчали.

Когда она приехала домой, Сёма давно спал, а на плите ее ждал обед. Алла почувствовала благодарность, что разлилась в груди подобно бальзаму. Дома ей никогда не оставляли кашу, завернутую в полотенце, чтобы не остыла. В ту ночь она заснула почти счастливой.

***

В больнице все еще было неуютно, одиноко и тихо, как в морге. Алла заглянула в палату: солнечный свет отбрасывал палитры желтого на пол, а отдельные лучики затерялись на лице Фаддея. Алла нерешительно постучала, Фаддей повернулся всем телом в ее сторону, а книга, которую он читал до этого, осталась лежать на шерстяном покрывале.

— Я принесла тебе цветы, Дима, — сказала она, подходя ближе к его кровати. Фаддей взял у нее букет белых роз и положил себе на колени, как раз возле книги. Алла купила ему еще фрукты и красивую вельветовую рубашку, которую заприметила на базаре пару дней назад. — Как себя чувствуешь?

— Все еще умираю, — едко сказал он, скривившись.

— О, похоже тебе получше.

Алла села на край кровати: она уже как пару дней игнорировала табуретку. Фаддей лежал в больнице почти две недели, и Алла начала замечать, что с каждым днем он все больше и больше угасал даже не от болезни, а просто от своего добровольного заточения. Он не курил, только иногда пожевывал мятные леденцы, которые ему носил Сёма.

— Мне не может быть получше. И не нужно меня подбадривать! Я свое-то отжил давно, только сам не знаю, зачем еще цепляюсь за эту никчемную жизнь, — сказал он задумчиво, аккуратно перебирая между пальцами цветочные бутоны.

— Все равно, у меня будет возможность тебя узнать, — ответила Алла. Она непроизвольно поправила шерстяное покрывало на кровати, на какой-то момент времени задержавшись взглядом на его руках. Ладонь была широкая, мозолистая, как у человека, который всю жизнь тяжело работал. В больнице у него начали подрагивать пальцы, и он часто ронял ложку, когда ел.

— Ты не знала меня здоровым. А значит, считай, что уже и не узнаешь, — сказал Фаддей. Он все также перебирал розы, но в какой-то момент его рука дрогнула, и цветочный бутон отломался от стебелька. Он сжал цветок в ладони, будто тот приобрел для него огромную ценность.

— Дима, — позвала она, но он не отреагировал: уставился в окно. Алла ущипнула его за руку, и, наконец обратив на себя его внимание, заговорила: — Я договорилась с медсестричкой, собирайся, мы пару часов прогуляемся.

Он удивленно уставился на нее.

— Да, Фаддей Александрович, вы совершенно раскисли, — сказала Алла и позволила себе улыбнуться. — Давай, одевайся, я подожду тебя в коридоре.

Алла потрепала его по плечу, как младшего брата, которого у нее никогда не было, и вышла. В уличной одежде он казался исхудавшим. Она взяла его под руку, когда они шли к остановке трамвая.

— Твоя миссия по спасению утопающих провалилась? — спросил Фаддей. Алле показалось, что его взгляд стал светлее.

— Пока не знаю, — ответила она. — Мать считает, что бросить работу — прекрасное решение, а отца я еще не видела, — Алла неожиданно для себя рассмеялась. Это ей очень напомнило настоящее время.

— Ты так уверена, что им нужны твои советы? Они и так показали, что знают, как угробить себя, — сказал он. Подъехал трамвай, они сели у окна друг напротив друга. На Фаддее было мягкое шерстяное пальто, слишком жаркое для октября. Алла все еще носила его кожанку.

— Не хочу тратить такую возможность зря.

— Сейчас ты просто зря тратишь свое время, Аллочка, — сказал Фаддей, и ей на мгновение показалось, что ему вновь захотелось жить.

— А что ты менял, когда попал в свое прошлое? — неожиданно спросила она. Их остановка, они вышли на последней фонтане, почти у моря, и медленно двинулись к пляжу.

— Я не пошел на войну, — легко сказал Фаддей. — Как красиво тут! Сколько лет живу, а все налюбоваться не могу.

Он дотронулся до ее ладони пальцами, а после взял за руку и потащил за собой. Они побежали вниз, и все это время Алла смеялась, как в детстве. Ее волосы развевались на ветру, а глаза щипало от песчинок. Волны все так же разбивались о волнорезы, чтобы стать морской пеной: это постоянство воды очень успокаивало Аллу, и, похоже, также нравилось Фаддею. Алла вдруг заметила, что они все еще держались за руки. Ладонь у Фаддея оказалась теплая и немного мокрая, но это почему-то не раздражало.

Кто-то с улицы ее окликнул. Потом еще раз, более разборчиво:

— Алла! Какая встреча!

В людях, стоящими над ними на набережной, Алла без труда узнала Ивону и своего отца, Анатолия. Фаддей торопливо вырвал свою ладонь и спрятал руки в карманы.

— Не хочу, чтобы они подумали, что ты встречаешься с уродом, — коротко сказал он, поворачиваясь лицом к морю.

Они спустились к воде.

— Анатолий, — ее отец протянул руку Фаддею, полностью проигнорировав Аллу.

— Дима. Очень приятно, — сказал он и едва заметно скривился. На пляже был сильный ветер, и Фаддей, казалось, замерз даже в своем теплом пальто. Его пальцы покраснели от холода, и Алла почему-то очень сильно захотела надеть на него перчатки.

— Может, поднимемся наверх? Тут ветрено, — предложила Алла, чувствуя небольшой укол жалости от того, что они покидали морской берег. Анатолий промолчал, и только заметив одобрительный кивок Фаддея, пошел к ступенькам. Ивона все это время не сказала и слова.

Анатолий был не очень высок, едва ли симпатичен и просто устрашающе, подчеркнуто вежлив с Фаддеем, но равнодушен к Алле.

— Будешь? — он протянул Фаддею открытую пачку.

— Нет, спасибо. Я бросил.

Они все вчетвером стояли спиной к морю, облокотившись о перила. Соленый ветер трепал слишком длинные волосы Аллы, и ей это почему-то даже нравилось. Можно было отвернуться и не смотреть на отца.