Ещё бы, подумал Аней. А интересно, почему святейший решил заговорить именно с ней? Может, она какая-то особенная? А может, не с ней одной? Видимо, последние слова парень произнёс вслух, потому, как тут же услышал во второе ухо: «А может, просто врёт».
Старик говорил ещё очень долго. Едва ли не у каждого из собравшихся уже затекли ноги и спина, когда говорливого архипрелата под руки увели от нефрита. Тут же его место занял другой. Низкий подлысоватый с хитрым прищуром на землистом лице. Он положил перед собой внушительную стопку пергамента и, поприветствовав всех, принялся читать.
Оказывается, в тонких пергаментных тетрадях содержались сведенья о том, кого и куда селить. Новоиспечённые семинаристы понятия не имели, куда их отправляет этот монах с лицом проходимца. Видимо, это считалось тут вполне нормальным, потому что в толпе снова шныряли послухи высоких кругов в серых грубых балахонах с зелёными ленточками и выкрикивали имена с названиями населённых пунктов, откуда прибыли новички. Каждый послух держал в руках собственный свиток, с которым они постоянно сверялись, выискивая в толпе тех, кого согласно свитку, должны проводить в положенные им кельи.
Аней едва не упустил своего провожатого, который носился туда-сюда с небольшой группкой мальчишек, выискивая, как оказалось, его одного.
…Его поселили в душной сырой келье с одним маленьким окном-бойницей. С потолка по стенам ручьями сбегала солёная морская вода, оставляя за собой белые потёки. Под окном находился маленький столик, на котором стоял подсвечник с шестью свечами, стопка новеньких пергаментных тетрадей и кувшин с водой. Кроме этого в келье были полати, на троих, устеленные старыми изъеденными молью шкурами хорьков и белок.
Вместе с Анеем туда поселили ещё двоих новичков. Оба были пилигами, да не простыми, а из самого Арагуза. Они вели себя так, словно всё происходящее для них давно изведано и привычно. Смуглые обветренные лица в любой ситуации хранили гордо-презрительное выражение. Как порядочные сыновья своего племени, они носили серые туники с меховым воротником и двумя шкурками песцов, сшитых между собой на манер плаща. Волосы каждого стягивал тугой плетённый из кожи ремешок с небольшой медной бляшкой на лбу, говорящей о принадлежности к знатному роду.
Как только пилиги вошли в келью, тотчас же принялись молча раскладывать своё добро и рассовывать под полати.
Высокий с длинными рыжевато-русыми волосами перво-наперво размотал небольшой свёрток. Его руки холодно скользнули по кожаным ножнам короткого меча, кованного явно специально для него. Серые бесцветные глаза обшарили келью, подыскивая пригожее место для клинка. Кругом было сыро. Так и не найдя более или менее сносного места, молодец решил, что меч будет жить вместе с ним на полатях.
Другой в это время ловко выкладывал из тугого заплечного мешка одежду. Вещи были добротные, если штаны, то обязательно кожаные, если туника, то с мехом, не говоря уже о полностью меховых сапогах и рукавицах.
Аней наблюдал за ними с открытым ртом и затравленным взглядом. Он сидел на своей лежанке, поджав одну ногу под себя, и обнимал небольшую конопляную котомку, в которой из вещей-то был один запасной комплект белья – рубаха, порты и онучи – да краюха хлеба. Ему-то всё одно в Храме выдадут новую робу, а у них уже младшенький подрастает, ему, поди, никто дармовые рубахи шить не будет.
Пилиги поглядывали на парня косо и с нескрываемым презрением.
* * *
Ия с каким-то странным, ни на что не похожим волнением спешила на свой первый урок в приходскую школу. Ещё в тот день, когда Аней отплыл в Храмовые скалы, девочка первым делом помчалась к пастору Клеру и уговорила принять её в класс.
Занятия проходили по вечерам, когда основная работа в поле уже закончена, и взрослые расходятся по домам. Тогда у ребятни появлялось несколько свободных мгновений, которые многие из них предпочитали тратить, просиживая целыми вечерами за узкими столами.
Родители школяров не просто охотно отпускали их на занятия, но готовы были в ноги кланяться великому пастору, поскольку он не просто учил их чада грамоте, но делал это совершенно бесплатно. Просто потому, что любил детей.
Когда Ия очутилась в светлице, где проходили занятия, она была уже вся белая и едва держалась на ногах. Добрый пастор сразу всё понял и усадил девочку поближе к себе. Прежде, чем начать свои наставления, он потратил некоторое время, чтобы хоть немного успокоить и привести её в себя.
Началось занятие. Клер что-то вдохновенно рассказывал, эмоционально размахивая руками. Он округлял глаза, делал страшные выражения лица, говорил то громко, то тихо, заговорщицки.
Ия не понимала ни слова. И дело тут заключалось не в том, что пастор ни с того ни с сего перешёл на чужеземный язык, вовсе нет. Он по-прежнему говорил на родном неревском, но от волнения смысл его фраз не доходил до девочки. Знакомые и совершенно обычные слова в одно ухо влетали, а из другого вылетали.
Кое-как собравшись с мыслями, Ия спросила у сидевшей рядом Поляны:
– Я что-то задумалась, о чём это он?
– Рассказывает историю возникновения букв первого порядка, – зашипела Поляна.
– Тихо вам! – фыркнула, сидевшая неподалёку, Стана.
Оказывается, пастор действительно рассказывал трагическую историю создания букв первого порядка. Ия никогда бы не подумала, что за тремя строчками неровных угловатых знаков стоит настолько красивая и драматичная история любви.
Клер говорил, что когда-то, давным-давно, когда на Мырьском континенте ещё существовала империя Саньтар, жила одна молоденькая прекрасная жрица. Должны были пройти годы, чтобы светлое учение Храмовых скал пришло в империю, а пока там процветали различные языческие верованья и самые что ни на есть дедеровы секты. В одной из таких сект жречествовала дева. И была она настолько прекрасна, что перед её красотой не устоял даже сам дедер.
И тогда он покинул своё жуткое обиталище, где до этого веками мучил грешников, и в образе прекрасного юноши ступил на землю. У него со жрицей завязалась любовь. Дедер влюбился настолько, что в один прекрасный день, открыл возлюбленной своё истинное имя. И в знак того, что он вручает своё сердце в руки прекрасной женщины, повелитель тьмы дал ей двенадцать символов. Четыре означали истинное имя дедера, которое никому, кроме него самого не известно. Вторая четвёрка давала власть над этим именем, а третья давала ключ к высшему познанию.
Жрица хранила эти символы, как зеницу ока, но всё же, в один прекрасный день о них узнали в Храмовых скалах. С бесчисленным войском храмовники пришли к месту поклонения дедеру и пленили всех жрецов. Им удалось найти пергамент, на котором в три строчки неровным угловатым подчерком были написаны двенадцать символов. Но к своему стыду жрецы не сумели сложить из них ни дедерово имя, ни, тем более, ключа повеления им. Из букв легко составлялись многие слова, благодаря им фактически можно было записывать целые тексты, но тайного имени повелителя тьмы так и не было сложено.
Тогда они принялись всячески пытать жрицу, надеясь, что она выдаст им нужные комбинации, но никакие экзорцизмы не могли заставить её предать любимого. Раскалённое железо, казалось, только усиливало упрямое нежелание девы говорить. Ей долго не позволяли умереть, но человек не всесилен, и во время очередной пытки, душа её вырвалась к любимому. А жрецы Храмовых скал так ничего и не добились.
С тех пор во всех семинариях и приходских школах перво-наперво изучаются буквы первого порядка. Поскольку, если разгадать их изначальное положение, можно получить власть над самим дедером. И тогда добро, наконец, восторжествует.
– А если кто-то вздумает использовать эту власть во зло? – вытянув перед собой руку, перебила пастора Стана.
Клер поёжился и нервно сжал в руке остренькую палочку, которой мгновение назад старательно выводит эти самые буквы.
– Даже если кто-то и решится на это, – медленно начал пастор, – его злая воля никогда не сравниться с умом и коварством дедера. И поверь, отец чертей не слишком долго будет в услужении у такого глупца. А самого повелителя ждёт незавидная участь. Самая страшная, кою сможет придумать владыка ужаса. Но если кто-то решит уничтожить его, то того малого времени, что дедер будет под властью человека, вполне может хватить для осуществления задуманного.
