— Завтра, Васент, если нам поможет Господь, доберемся в Рим, остался один дневной переход, — проинформировал Ульрих, когда мы устраивались на ночь.
Возы поставили в круг, связали колеса, а внутри нашего укрепления развели небольшой костерок, готовили похлебку. На таком способе обустройства лагеря настоял я — видел, как это успешно использовали казаки. Я не вмешивался в дела Ульриха, он здесь старший, мне, как простому лекарю хватало забот о раненых. Их состояние не вызывало у меня опасений, но не давала покоя мысль о словах Ульриха о нападениях в пригородах Рима. Очень не хотелось нарваться на неприятности. Ночью дежурили по очереди. Мне досталось время перед рассветом, самое неудобное время, организм человека еще не проснулся окончательно, и видимость не ахти какая.
На грани слышимости, до моих ушей донеслось позвякивание металла. На открытой территории железу взяться негде, однозначно эти звуки производит человек. Тихо поднял Ульриха, а он разбудил всех остальных. Заряженного оружия у нас было в избытке, по пять-шесть пистолей и по ружью у каждого. Даже раненым выдали по пистолю на всякий случай. Заметил приближение нескольких размытых в предрассветных сумерках теней. До них метров десять, не больше. Выпалил из пистоля, а потом все живые и раненые стали стрелять. Грохот стоял неимоверный, дымом заволокло весь наш лагерь, и нападающих не видно, но слышны были вопли и стоны, поэтому мы палили на звуки.
Когда я отстрелял все заряды, взялся за саблю и ползком под возком, выбрался наружу. Хотел обойти нападавших с фланга. Ночных визитеров было немного, примерно десяток, остальные уже валялись подстреленные. Кидаться на численно превосходящего противника я не стал, взялся за метательные ножи. Днем сразить противника ножом для меня не составляет проблем, а ночь, есть ночь, метал ножи в силуэты, надеясь попасть. Из пяти, три нашли свои цели, я слышал крики.
Зайти с фланга не удалось, я проскочил мимо. Зато зашел с тыла, и молча напал, сразив поочередно двух бандитов с ходу. Была, конечно, опасность, что Ульрих с солдатами могут случайно пальнуть в меня, но, полагал, у них заряженное оружие тоже кончилось.
На меня навалились трое противников, но саблями размахивали бестолково, понял, что с оружием они не сильно дружат. Хоть и не дружат, но дырок во мне могут наделать прилично, поэтому ускорился, как учил Герасим, и сократил поголовье бандитов, оставил одного, которому подрубил ногу. Со стороны укрепления доносился звон оружия, значит, там еще есть живые мои спутники. Поспешил им на помощь. Правда, по пути приколол троих раненых, чтобы они не создавали неразберихи. Подоспел вовремя, Ульрих, весь в крови отбивался от троих наседавших бандитов. Они так увлеклись, что мое появление прозевали. Не оставил я им шанса, без затей проткнул двоих саблей, третьего прикончил Ульрих.
Бой утих, я немного расслабился, и поплатился за это. Раненый бандит на последнем издыхании разрядил в меня пистоль. От удара пули и дикойболи в правой ноге выше колена я упал на землю, и стал кататься, оглашая все вокруг ругательствами на всех известных мне языках. Больно, черт возьми, кровь из раны хлыщет, и еще неизвестно, уцелела ли кость. Если она сломана, то это проблема, поправить ее сам неверное не смогу, буду терять сознание.
Чуть успокоившись, затянул на ноге веревочный жгут, останавливая кровь. Затем провел тщательную пальпацию ноги. И возрадовался: кость цела, а рану я сам себе заштопаю! Буду, конечно, некоторое время прихрамывать, но однозначно выживу. Обработав рану своими снадобьями, очистил, неспеша зашил и перевязал. Ходить было больно, но терпеть можно.
Взошло солнце, но радости оно не принесло — весь наш отряд полег, в том числе раненные. Ульриху тоже досталось. Сабельный удар пришелся по левому предплечью. Глубокая рана до самой кости.
Наложил Ульриху временную повязку, и занялся обследованием лагеря и окрестностей, добив бандитских подранков, мне сюрпризы не нужны, хватит, один раз позволил себе отвлечься на поле боя, и теперь ковыляю на раненой ноге. Напоил Ульриха спиртово-опийной настойкой, снял с него кольчужную рубашку и все остальное, сейчас одежда мне будет только мешать. Протер операционное поле той же настойкой, занялся шитьем раны. Друг, к счастью, никак не реагировал на мои действия, находился без памяти, и немудрено, крови он потерял много. Да, и я, если честно, себя чувствовал не лучшим образом. Каким бы крепким я ни был, но кровопотеря ощущается. Превозмогая боль в раненой ноге, уложил Ульриха в возок, пусть немного поспит, сон для него лучшее лекарство.
Если честно, то весь заключительный этап наших злоключений помню плохо, через какую-то пелену. Штопал себя и стонал от боли, штопал Ульриха — он мычал, сжав зубами кожаный ремешок. Все на автомате, на силе воли. Боль, крики, боль, стоны, кратковременные потери сознания от болевых шоков. Потом попытался занялся обычной работой — хоронить наших погибших, собирать трофеи. Кстати, о трофеях. Пистоли и сабли у бандитов оказались совершенно новыми, все испанской работы. Штаны, куртки и сапоги, изготовленные из толстой коричневой кожи, были новыми. Странные какие-то бандиты. В кошелях бандитов обнаружил новенькие золотые испанские пиастры, они по весу, чуть легче цехина и, если верить судье Бруни, золото там применяется «грязное» с примесями. Упокоить мы смогли восемнадцать бандитов, их хоронить я не стал, просто обобрал до нитки — через силу, не по обязанности, не по необходимости и не своему желанию, а по военной традиции, и все дела. Я был слегка заторможенным от опийной настойки, действовал в полузабытьи, если бы ее не принял, однозначно упал бы рядом с повозкой без сил. Сделал, что полегче было делать. Дела эти, правда, я делал, шатаясь и припадая на раненую ногу, помогая себе какой-то палкой, проклиная бандитов, ругаясь и матерясь, весь в крови своей и чужой. Зрелище это было, догадываюсь, ужасное — что я сам, что все поле боя с десятками изуродованных рукопашной схваткой бойцов обеих сторон.
Как бы я хоронил врагов со своей раной, которая доставляла очень болезненные ощущения, если говорить мягко? Я и своих-то раненых не смог достойно захоронить — пусть они меня простят, но я недалеко, по своему состоянию и физическим возможностям, ушел от них — от павших в бою. Я был здорово искалечен, а еще надо как-то добираться до пункта назначения. Подмогу вызвать не было никакой возможности. Потом сообщим, где наших воинов надо будет предать земле. Думаю, найдутся специальные люди, и прибудут на место нашей, не побоюсь этого слова, битвы с превосходящими силами противника, то есть бандитов с большой дороги.
В северные ворота Рима мы въехали на закате. Печальное зрелище представляли остатки нашего отряда. Шесть пароконных возов связанные цугом и два десятка верховых лошадей с седлами, привязанные к задку последнего возка. А людей, буквально: раз, два и обчелся. Только я и Ульрих. И оба в весьма плачевном состоянии. Я ко всему прочему обязан был управлять повозкой — ну и намаялся я за день с этим караваном. Давно так паршиво себя не чувствовал, с казацких времен, когда в результате предательства получил серьезную черепно-мозговую травму. Ко всему прочему я постоянно находился под воздействием опийной настойки, которую был вынужден регулярно принимать. Так, одурманенный, сжав зубы и собрав всю свою волю в кулак, из последних сил я и правил лошадьми. Ульрих, лежа в возке, указывал дорогу, а я правил, устроившись в немыслимой, страшно неудобной позе, изнемогая от боли, усугублявшейся тряской. Так и добрались, с горем пополам, до казармы. А потом нам помогали сослуживцы Ульриха. Сил у меня хватило, только на то, чтобы забрать инструменты и оружие, с остальным буду разбираться завтра, если рана позволит. Сейчас же — кое как доковылять, опираясь на самодельный костыль, и спать, пусть даже и немытым.
Проснулся до рассвета от голода. Странно, но почувствовал себя хорошо отдохнувшим. И боль слегка утихла, не мучила меня, как вчера. Что значит, нет тряски — этого постоянного раздражителя свежей раны. Справа послышался стон. «Это Ульрих», — мелькнула мысль. Наклонился над товарищем по приключению, пощупал лоб. Температуры не было, видно во сне Ульрих ворочался, чем доставил себе боль. Вышел кое — как, опираясь на импровизированный костыль, шатаясь, из помещения казармы, а, что это она я убедился, рассмотрев ровные ряды двухъярусных нар. На выходе меня остановил солдат, поинтересовавшийся, не нужна ли дополнительная помощь. Я ему объяснил, что все необходимое с нашими ранами я уже сделал, а теперь очень желаю посетить сортир, прямо-таки мечтаю об этом. Улыбнувшись, он мне указал направление. Затем пошел на свет костра, там кашевар уже приступил к приготовлению незатейливого завтрака. С трудом выпросил небольшой котелок горячей воды, я хотел отмыться, ведь со вчерашнего дня так и не избавился от крови на своем теле.
