Глухое раздражение тоже перегорело со временем. Оно иногда еще вспыхивало в ответ на очередную глупость, долетевшую до моих ушей, но я уже поняла, что лучшая защита – равнодушие. Да, я не могу «выключить» чужие эмоции. Все, что я могу, – это внутренне на них не реагировать. Как на погоду. Ну вот хреновая в мире погода, постоянный ураганный ветер и ливень стеной, что ж поделаешь, вот так мне не повезло. Работаем с тем, что есть. Любое событие – это факт, но не повод для эмоций.

Жизнь на грани эмоционального истощения стала нормой.

Но уже – на грани, а не за гранью! Все реже накатывали периоды опустошения, когда все, что я могла, – это бездумно сидеть и пялиться в пустую стену, не в силах даже сдвинуться с места или перевести взгляд за окно.

У меня в кои-то веки начали появляться силы для радости или интереса.

Для моих радости и интереса!

Сверстники очень быстро стали казаться мне неразумными детьми, я тянулась к тем, кто старше, все чаще проводя время в компании брата и с удивлением понимая, что не только мне интересно с ними, но и им интересно со мной. Опыт ощущения и понимания чужих порывов и мотивов позволял мне уже тогда делать парадоксальные выводы, многими из которых я пользуюсь до сих пор.

К концу первого курса я поняла, что самый тяжелый период пройден, я нашла свою грань, и мне хватает выдержки на ней балансировать. Не без срывов, конечно, но это ведь только начало. Научусь, привыкну, усилюсь.

Я наконец могу учиться жить, а не выживать!

Вернувшись домой, я переоделась в гардеробной в легкие брюки и просторную домашнюю рубашку и вошла в спальню.

Призрак сидел в кресле у окна в темноте и неторопливо потягивал какой-то напиток. Судя по бокалу, вино. Обернулся на звук открывшейся двери и встал.

Я закрыла дверь и подошла к нему.

Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза.

Знакомые до последней черточки серые глаза, в которых хотелось утонуть.

Он молча обнял меня и замер, прекрасно зная, что эмпату не нужны слова. Я чувствовала его нежность, его глубинное спокойствие и захлебывалась в его ощущении, что все – наконец-то! – на своих местах.

Нам с детства никто не был нужен, достаточно было друг друга. Нет, мы любили родителей, и они нас тоже, с ними нам было интересно и спокойно, но полноценно мы ощущали себя только рядом друг с другом. Если бы можно было всю жизнь прожить в обнимку, мы не колебались бы ни секунды.

Призрак отстранился, быстро избавился почти от всей одежды и экипировки, оставив лишь штаны и рубашку, подхватил меня на руки и перенес на кровать. Небрежным жестом включив защиту, накрывающую кровать непроницаемым куполом, он улегся на спину, а я пристроилась у него на плече.

Был период, когда я не могла уснуть иначе. В переходном возрасте внезапными приступами начала давать о себе знать моя эмпатия, я то и дело неожиданно тонула, захлебывалась в чужих эмоциях, и он стал для меня незаменимым. Только в его объятиях, отгораживающих от всего мира спокойным, ровным теплом, я могла расслабиться и не бояться, что вот сейчас меня неожиданно вновь накроет чем-то. И он тоже привык к моей нежности.

Я только много позже поняла, что в редких случаях глубокого резонанса фактически одинаковых чувств, они усиливаются не только для меня. Прикрывая меня от всех и вся, он и сам чувствовал ровно то же и в той же мере. В этом смысле одной из причин столь глубокой его привязанности ко мне была моя же эмпатия, работавшая для нас в обе стороны. Однако винить себя было бы глупо: чтобы было чему резонировать, эти чувства сначала должны были возникнуть сами по себе.

Мы валялись в обнимку, вцепившись друг в друга, и напряжение постепенно уходило. Мы в последнее время слишком редко виделись, все больше тоскуя по этой молчаливой близости, и теперь провалились в это единение, забыв обо всем. Жизнь привычно обрела смысл, мир заиграл яркими красками. Пусть даже это всего на пару часов, мы не собирались от этого отказываться.

Через некоторое время он едва заметно пошевелился.

Я приподнялась на локте и встретила его взгляд.

– У нас, как всегда, мало времени, – с сожалением сказал Призрак.

Я вздохнула и отстранилась. Устроилась полулежа на подушках чуть в стороне.

– Рассказывай, – кивнула я.

– А вот даже не знаю, что рассказать, – обескуражил он. – Меня вызвали в столицу. Случай нечастый, но такое уже бывало. Так вызывает высшее руководство, когда задание сверхсекретное и получать его нужно лично у кого-то из них. Приехал как смог, остановился в очередном трактире, где ни разу не был до этого. Пока ужинал, заметил подозрительного типа. Собственно, обратил внимание на него только тогда, когда хозяин трактира рассмеялся и довольно громко сказал: «Какие еще призраки, вы пьяны, любезный!» Я закончил ужин и ушел, как был, благо оружие всегда при мне. Может, и совпадение, но я решил на всякий случай найти тебя. Если этот человек действительно искал меня, то может знать и что-то еще.

И нашел, и подстраховал. Вот только яснее не стало после нападения.

Однако сам факт, что Призрака вызвали в столицу из нашей конторы, и тут же в столице его кто-то начал искать…

– Когда тебя вызвали? – уточнила я.

– Три дня назад я наведался в форт и получил этот вызов. А когда его сделали, не знаю. До моего появления он и пару декад мог пролежать, все же я не каждый день бываю в фортах.

Для таких вызовов использовали стационарные артефакты связи, которые были установлены во всех государственных учреждениях, замках и фортах. Маг-связист передавал через артефакт связи текст своему коллеге, дежурившему на другом артефакте. По сути, артефакт усиливал природные способности к телепатии между магами, которые находились рядом с артефактами.

Без артефактов маги-телепаты могли общаться друг с другом только на расстоянии прямой видимости, и двухминутный разговор обычно съедал полностью средний магический резерв. Да и не так уж много магов со склонностью к телепатии в принципе рождалось в стране.

Маг-телепат, принявший сообщение, записывал его на бумаге, запечатывал личной печатью и передавал этот конверт охране зала связи. В данном случае этот конверт дожидался появления Призрака у коменданта форта.

– То есть они не могли знать, когда именно ты появишься и где конкретно, – произнесла я. – Но если это как-то связано с вызовом, то тебя ждали в столице. И могли искать все эти две декады, просто безуспешно.

Мужчина кивнул.

– Еще что-нибудь странное замечал? – уточнила я.

– Да ничего особо.

– Ты уже был в конторе?

– Нет еще. Завтра с утра наведаюсь.

По нервам резануло очень неприятное ощущение. Тревога. Легкая и почти неощутимая, но сам факт, что она пробилась даже сквозь наш резонанс, говорил мне о многом. Интуицию оперативники уважали.

– А можешь назначить встречу вне конторы?

– Думаешь, у меня неприятности? – улыбнулся он.

– А это еще не очевидно? – усмехаюсь в ответ.

– Могу, конечно.

– С кем встреча?

– Как обычно, с Крайсом.

Лорд Крайс Дан’Алари, младший сын герцога Дан’Алари, королевского советника по безопасности, занимал должность заместителя руководителя МУР по внешней разведке. Лично я с ним не общалась, не считая пары официальных приемов, где мы были представлены и перекинулись лишь общими фразами. Внешне и внутренне очень сдержанный, жесткий, вдумчивый. Какого-то особенного впечатления он на меня не произвел.

Впрочем, я и не пыталась глубоко почувствовать его как эмпат, это слишком сложно и рискованно на таких многолюдных мероприятиях. О моих способностях мало кто знал даже среди «котов», и риск случайного раскрытия я посчитала тогда не стоящим моего любопытства.

– Реар, будь осторожен. Пожалуйста!

Мужчина серьезно кивнул. Думаю, и его интуиция что-то такое подсказывала.