Со мной в группу попали четверо парней, и все они с самого распределения косились на меня с плохо скрываемой досадой. После старта они попытались взять высокий темп, но я их порыв не поддержала и даже не потрудилась сделать вид, что пытаюсь. В мой адрес полетело сдержанное пока еще шипение, но явно подгонять никто не решился. Напряженные взгляды на меня кидали постоянно, ждали, когда я совсем сдам, но мне было плевать. Не дождутся.

За этот год я вымоталась так, что мне было уже почти все равно, даже если меня отчислят, хотелось только лечь и умереть. Прямо здесь и сейчас, чтобы не мучиться. И тяжелая сессия была, в общем, всего лишь последней каплей.

Курсанты жили в Академии по двое в комнатах. А первогодки – нередко и по пятеро. Отсев был большой, половина первого курса не выдерживала нагрузок, и люди или уходили сами, или их отчисляли, место постепенно освобождалось. Мне не повезло. В моей комнате как жили четыре девушки с самого начала, так все они и учились до сих пор.

Для эмпата невозможность остаться в одиночестве – это наихудшая пытка из возможных. Я же чувствую чужие эмоции. И не могу от них закрыться. Это как непрерывный зудящий гул разговоров рядом с тобой. Когда громче, когда тише, но они есть всегда. Круглые сутки, каждый день, месяц за месяцем…

Я вяло, хотя на сторонний взгляд во вполне приличном темпе, пролетела по бревну над ямой с грязью, вскарабкалась по одному из свободных канатов на стену, высотой в три роста, и, ни на мгновение не задумавшись, рыбкой нырнула в небольшое искусственное озеро, чтобы преодолеть очередное препятствие под водой.

Выбравшись из воды, оглянулась. Доигрались мальчики.

Со мной на берег вышли только двое из моей учебной группы. Один спрыгнул со стены в воду ногами вниз и только потом нырнул под препятствие. Ему не хватило инерции, чтобы проплыть нужную дистанцию под водой. От нехватки воздуха он всплыл раньше положенного и запутался в низкой сетке с хаотично вплетенными ветками деревьев, натянутой меньше чем в локте над водой.

Чем он слушал вводную лекцию? Тренер же прямо перед стартом описывал нам полосу препятствий и разные варианты наших действий. И по поводу озера он отдельно подчеркнул: если будет не хватать воздуха, всплывать медленно, лицом вверх, под сеткой достаточно пространства, чтобы сделать аккуратный вдох и уйти вновь под воду. А вот полностью высунуть голову, да еще и с ускорением, с каким обычно стремятся к поверхности те, кому не хватает дыхания, не получится. Это классическое упражнение на выдержку и хладнокровие.

Второй парень из отставших пытался выпутать паникера, но тот почуял веревки на лице, шее и плечах, так и не увидел света, надежно перекрытого растительностью, и запаниковал еще больше.

Переглянувшись с парнями на берегу, мы дружно вздохнули и опять полезли в воду. Группа должна прийти на финиш полным составом, своих бросать нельзя – это основное правило МУР, так что вариантов у нас не было. Все, что мы думаем об этом неумехе, мы выскажем ему потом. Сейчас мы – единый отряд, и все отвечают за всех.

В восемь рук мы выпутали бедолагу быстро. Двое парней его фактически обездвижили, а мы перерезали пару веревок, держащих сеть на его тушке. За это на финише полагался временной штраф, то есть мы сейчас фактически сократили свое приемлемое время прохождения полосы, но это не критично. Идем мы достаточно быстро. Несмотря на мое полное равнодушие к результату, базовая подготовка у меня как бы не лучше, чем у парней, и скорость даже в таком состоянии я выдаю вполне неплохую.

Впрочем, это происшествие стряхнуло с меня серую пелену равнодушия. Ненадолго, как и любой всплеск адреналина, потом будет еще хуже, но сейчас я могу включиться и выдать свой максимум. Смысла, правда, в этом не вижу, но могу.

А парни уже начали нервничать. Один даже попытался ускориться и рыкнул на группу, мол, последними из-за вас придем.

Никогда не понимала таких людей. Вот какая разница, первыми или последними, если нам нужно всего лишь уложиться в отведенное время минус штраф? Покрасоваться перед однокурсниками? И ради этого они готовы рвать себе жилы, выкладываться на грани и за гранью, рискуя повредить себе что-нибудь из-за слишком высокого темпа, за которым еще не поспевает внимательность?

Нет, я чувствую, разумеется, и их азарт, и их желание выделиться, и в какие-то подспудные обиды на кого-то, кто что-то там сказал им перед стартом, и раздражение в свой адрес, причем больше на мое равнодушие к результату, чем претензии к реальной скорости, и еще кучу всякой ерунды, – мне никуда от этого не деться. Но чувствовать – не значит понимать. И уж тем более принимать.

Все это вызывало во мне лишь привычное глухое отторжение и защитную реакцию в виде молчаливой агрессии. Да пошли вы к проклятому, я не буду рисковать ради ваших детских амбиций. Какая разница, кто и что сказал? Да плевать я хотела на мнение однокурсников. Сдала экзамен? Сдала. А первой или последней, где мои слабые места и чему мне еще нужно учиться – это я буду с тренером обсуждать, а не с завистливыми малолетками. Кто вы такие, в конце концов? Да я вас за год по именам и в лицо всех так и не запомнила, не нужна мне эта информация. Несколько человек, с которыми я общаюсь постоянно и которые мне интересны, – это одно, а остальные идут к проклятому стройными рядами, нечего мне с вами делить и говорить тоже не о чем.

Так, стоп, Шай, не заводись. Это все от усталости.

Да, я не люблю людей. И никогда не любила. За три года после того, как во мне проснулась эмпатия, я узнала о людях столько, что врагу не пожелаю. Да и как можно было не узнать, если от чужих эмоций я могу скрыться, только физически уйдя куда-нибудь в безлюдное место? На территории Академии МУР таких мест практически нет. Да и свободного времени учеба почти не оставляет.

Первые месяцы после поступления неизбежный фон чужого меня бесил. Бесили дурацкие разговоры ни о чем, которые курсанты могли вести бесконечно, бесили темы, на мой вкус вообще не стоящие упоминания, вроде того, кто как одет, и кто как на кого посмотрел, и что наверняка при этом думал или имел в виду, бесила беззаботная легкость однокурсников, которую я уже давно не помнила на вкус. Хотелось сбежать, скрыться, хоть ненадолго окунуться, наконец, в тишину.

Потом стало страшно. Я пару раз поймала себя на том, что выдала машинально не свойственную мне реакцию в рядовой ситуации, и начала внимательно отслеживать, что говорю и делаю и почему. В какой-то момент пришло понимание, что постоянный фон чужого разъедает меня изнутри. А что-то еще и «осаживается», остается со мной и прирастает к моему внутреннему миру. Вполне органично прирастает, только вот это не отменяет того, что оно – чужое! И у меня нет ни времени, ни возможности спокойно сесть в тишине и одиночестве и разобраться, что мое, а что – нет. Снежный ком нарастает с каждым днем, и я ничего не могу с этим сделать. Просто не успеваю.

Через полгода я пришла к жесткому решению: любое сомнение – основание для того, чтобы выдрать этот подозрительный кусок (мысль, стремление, оценку, суждение, вывод) с мясом и забыть о нем навсегда. Пусть лучше потом окажется, что я отказалась от какой-то части себя, чем незаметно обрасти чужим и стать кем-то вообще не похожим на саму себя. В моем внутреннем мире будет только то, что хочу я. Любой ценой.

Неинтересных мне людей я отсекла быстро. Пригодилась и холодная вежливость, и умение быстро свернуть любой разговор в рамках приличий, и привычка держать дистанцию, которым учат всех аристократов с детства. И так же быстро приучила всех однокурсников, что на переменах между занятиями я стою одна, уткнувшись в конспекты (для вида, конечно, но кто проверит?), и меня это одиночество устраивает. Связи как таковые меня не интересовали, а опасливое уважение, заработанное в паре жестких словесных стычек и в учебных боях на полигоне, позволяло спокойно налаживать единичные контакты, когда мне это было нужно.