Юлька отвлеклась от своих, не по-детски, серьезных мыслей и посмотрела в окно. Кто-то пришел к бабуле. Во дворе, рядом с бабой Пашей, стояла женщина средних лет, которая жила почти рядом с бабой Шурой, на той же улице. Красное в сплошных веснушках лицо ее было возбуждено, рыжие волосы, собранные в узел, тоже достаточно растрепались.

«Тетя Нюра, самая первая носительница новостей на деревне. Что ей здесь нужно?»

Женщина размахивала руками, что-то рассказывала, потом заторопилась и ушла. Юлька сгорала от любопытства узнать, о чем с таким возбуждением смачно рассказывала тетя Нюра. Но приходилось ждать и Юлька, чтобы не терять времени даром, решила перебрать свой гардероб и постельное белье, чтобы кое-что перешить, порвать на пеленки, подгузники, простынки. Да еще нужно было с чего-то сшить конверт, в котором можно было малышку выносить на улицу в холодную погоду. Юлька вытащила с шифоньера большущий плед, который ей подарила бабушка на день рождение. Юлька мечтала о таком: двуспальный плед с рисунком трех медведей и поваленным деревом. Один взбирается на дерево, другой уже на нем, а третий нашел какую-то ягоду на кустах, тут же возле дерева, и увлекся, срывая ягоды и отправляя их в рот.

«А что, если разрезать его? С одной половины сделать детское одеяло, а со второй сшить конверт, для прогулки. А если будет сильно холодно, то в конверте и одеяле ребенок не замерзнет. Правда, для конверта будет слишком большой кусок, а если его сложить вдвое, то будет теплее и в самый раз подойдет. А когда станет маленький, можно его распороть, и будет второе одеяло».

Юлька, долго не думая, стала вымерять, сколько нужно отрезать. И не откладывая в долгий ящик, провела мелом линию разреза и, выдохнув воздух, с маху разрезала плед. И только отделились две половинки, как бабуля вырисовалась на пороге и, увидев такое кощунство над своим подарком, чуть не села на пол.

– Да ты что, ума лишилась? Что ты делаешь? – подскочила она к внучке.

– Режу! – односложно пояснила Юлька.

– Я вижу, что режешь. Но зачем? Такую вещь испортила, ни разу не застелила кровать, ни разу не укуталась! – сокрушалась бабуля.

– Вот и хорошо, что он новый, и хорошо, что такой красивый. Это будет Улечке одеяло и конвертик. Я на одеяло оставила два медведя, а на конверте будет один, – не обращая внимания на бабушкины охи, улыбалась Юлька.

– Какой конверт? Ну, одеяло понимаю, хотя его можно было с чего-то другого сделать, а что такое конверт?

– Во-первых, сейчас у нас нет другого подходящего одеяла, во-вторых, нужно что-то новое и красивое, ведь это маленький ребенок будет в него заворачиваться. А конверт – это такой мешочек для малыша, чтобы не разворачивался, – довольно улыбалась Юлька. – Ты мне лучше скажи, о чем так страстно рассказывала тебе теть Нюра?

– Ой, страсти то, какие! – вспомнила бабуля. – Я с этим одеялом и забыла тебе рассказать.

Нюрка, она ведь страсть, какая любопытная, так вот, только машина отошла, что утром приезжала, а Нюрка сразу шмыг к Мотьке, занять десятку, это предлог у нее был такой. А Мотька лежит на диване смотреть смотрит, а говорить не может. Что-то с ней приключилось, мычит, руками машет, страсть какая. Наказал, видно, ее Господь за все ее дела, за загубленные души. Послали за врачом, скоро подъедет. Может, и тебя бы посмотрел за одно? – бабуля подошла к окну, будто высматривая на улице что-то. – Чего молчишь?

– Бабуль, мы ведь договорились, что я никуда не поеду. А если ты пригласишь сюда врачей, то от них не отобьешься, и буду я с дитем малым ехать с сумасшедшей. Она таких детей на тот свет отправляла, а ты меня ей в руки суешь.

– Придумала тоже! Какие руки, не хочешь, не надо, но завтра дядю Колю позовем обязательно! – решительно заявила баба Паша.

– Да, я дня через три сама бы к нему могла съездить. И там можно сразу и ребёнка зарегистрировать, выписать Уленьке свидетельство о рождении, первый документ, после рождения.

Юлька сама разговаривала, а сама уже обшила одеяло тесьмой, чтобы не выборсывалось.

– Знаешь, бабулечка, ты мне принеси машинку швейную, она хоть и ручная, а всё быстрее, чем шить руками. Я потихонечку буду вставать, подошью пелёнок и рубашонок нашью, да не забудь про материал. Какой есть, весь неси, лишь бы был мягкий и лёгкий. Мне много нужно шить. А вечером покажешь, как купать, вот только ванночки нет.

– А нет, и не велика беда. У меня дома корыто есть, хоть старенькое, ещё тебя в нём купала, но ещё крепкое, хватит не только ей. Ладно, я пойду, молоко в холодильник поставила, сварю, принесу, что поесть. А ты не очень ходи, хоть и лежать, конечно, вредно. Корми, проснулась твоя принцесса, кряхтит и мокрая, наверно. Грязные пелёнки складывай в ванну, сама не стирай. Белые, с верёвки сниму сама, когда приду.

– Бабулечка, узнай всё про тётю Мотю, интересно, что её так напугало, от чего она ни с того, ни с сего вдруг потеряла дар речи, и зачем этот, на волге приезжал к ней?! А может, это он ей что-нибудь сделал, ведь бабу Шуру, вон как саданул, чуть на тот свет не проводил. Вот ведь заработала, так заработала. Видать очень хорошо заплатил за услуги. – Усмехнулась Юлька.

– Пойду, проведаю по-соседски, если в больницу не увезли. Но я тебе, внучка, так скажу, сколько клубочку не виться, а конец будет. Вот видать её клубочек и кончился. Люди разные к ней приходили с таким, можно сказать, деликатным делом, и им, видно, не хотелось, чтобы оставались свидетели. Ладно, всё сделаю, что смогу, но не стоило бы тебе любопытствовать об этом, меньше знаешь, здоровее будешь.

Баба Паша вышла, продолжая говорить, поучая внучку, но Юлька уже не прислушивалась к её разговорам. Малышка проснулась и требовала к себе абсолютного внимания.

– Мне теперь не скучно, дорогая моя девочка, есть, кому меня веселить. Я не научилась быстро поворачиваться, то есть я ещё не могу, но я научусь, вот посмотришь. – Говорила Юля приёмной дочке, пеленая её.

Бабуля говорила, что покажет, как пеленать тебя, но видно закрутилась и забыла. А я сама уже научилась, вот только водичку подогрею, и скупаю тебя в большой чашке. И не обязательно ждать ванночку или корыто. Ты еще такая маленькая, меньше моей куклы.

Юлька завернула девочку, взяла ее на руки и дала ей грудь. Малышка с удовольствием припала к груди, хоть молока в ней не было. И с ребенком на руках Юлька подошла к большому зеркалу в шифоньере. На нее смотрела она сама, но что-то в ней изменилось. Юлька поправила темно каштановые волосы по плечи, чуть завитые на концах. Подняла чуб вверх, а потом опустила его на свой высокий лоб. Серые глаза ее большие, открытые, с тонкими бровями, в этот раз смотрели на Юльку вопросительно и тревожно. Девушка провела пальцем по-своему, чуть с горбинкой, носу.

– Какая я: красивая или не очень? – который раз спрашивала она свое отражение в зеркале. – Бабуля говорит, что очень красивая, но это ведь моя бабуля, я для нее всегда лучше всех. А на самом деле? Неужели и сейчас меня волнует этот вопрос, о моей внешности? Сейчас я больше похожа на молодую маму, когда вопрос о красоте собственной отходит на второй план. Мм-м.… Да, нужно сменить свой гардероб. Целый день сегодня хожу в ночной рубашке, и порядком надоело.

Девушка, не выпуская с рук ребенка, нашла свои брюки, рубашку.

– Нет, наверное, брюки еще рано надевать, лучше надеть халат, как-то больше подходит.

Привела себя в порядок и решила замочить пеленки. Собрала их, бросила в ванну и вдруг увидела ту пеленку, в которую была завернута малышка, когда Юлька вытащила ее из коробки в сарае. После того, как Юлька развернула ребенка, она бросила эту пеленку или, можно сказать, тряпку на пол. Девушка нагнулась, подняла пеленку и хотела ее выкинуть, но тут заметила, что в уголок ее что-то завязано. Юлька развязала, там лежал медальон, на котором сверху была гравюра распятого Христа. Медальон был старинной работы, что сразу кидалось в глаза. Цепочка на нем была свитой тонкой золотой нити, сам медальон тоже был золотым. Юлька удивленно его разглядывала, а потом подошла к Улечке и поднесла распятие Христа к ее губкам, потом поцеловала сама.