– Да-а-а, чудно… – протянул Антип, почесав затылок. – Выходить, сам он себя жизни лишил. А вот с лошадью – мудрёно как-то получается…
– Ладноть, пойдём в избу, чево теперь гадать. Бабы, поди, уже управились со своими делами, – поднялся Евсей…
– Ну вот и всё: ранки все промыли да снадобьями смазали, – доложила отцу Марьяна.
– А нужно ли яму это? – махнул рукой Евсей. – Сдаётся мне, человек этот – рукоприкладник, по воле своей пожелавши лишить себя жизни. А вы ему травки, снадобья… На кой только я яво сюды приташшил?.. – пожал он плечами.
– Не желал этот служивый себе погибели! – строго взглянув на него, уверенно произнесла Серафима.
– Это как же так?! – переглянувшись с Антипом удивился Евсей. – С чево ты это взяла?
– А с того!.. – резко ответила знахарка. – Гли-ко на его ладони – изодраны все, раны-то свежи, видать, за камни успел уцепиться, да не смог удержаться.
Евсей подошёл к чужаку и взглянул на повёрнутые кверху ладони, густо смазанные снадобьем, сквозь которое проступали глубокие кровавые борозды.
– Да-а-а… – с состраданием в голосе, протянул он. – Видать, зазря мы об ём так подумали… а, Антип?
– Похожа, зря… – кивнул тот головой.
– Ну и как ты, Серафима, полагашь: жилец он на етом свете али нет? – вопрошающе произнёс Евсей. – Сдаётся мне, что вот-вот отойдёть.
– Ну, это ещё не узнано, кто по кому плакать будет, – немного помолчав, ответила ему знахарка. – Ежели Господу будет угодно, то подымут его наши снадобья.
– А счас-то чево с им делать? Вроде как живой – и не живой? – продолжал допытываться Евсей.
– Не вишь, чо ли, в беспамятстве он: тут и ушибы, и кости переломаны… Пора мне! – коротко бросила Серафима и повернулась к двери. – Теперь сами управляйтесь. К завтрему ишшо других снадобьев приготовлю – пущай кто-нибудь приедет. Ежелив Господь смилостивится над ним – не даст помереть.
– Можа, тебя проводить? – вызвался Антип.
– Сама доберусь – не впервой, – уже с порога ответила знахарка.
– Ну что ж, дочка, тяжко будет тебе ево додёрживать, – кивнул Евсей на незнакомца, когда Серафима скрылась за дверью.
– Как-нибудь… с Божьей помощью, – тяжело вздохнув, тихо ответила Марьяна…
Сколько дней минуло… Утро, день, вечер и ночь – всё слилось для Марьяны в одни серые монотонные будни, освещаемые лишь светлым лучиком надежды: вот-вот очнётся, зашевелит губами, приоткроет глаза. Она почти не отходила от попавшего в беду чуждого ей человека: вставала среди ночи, меняла повязки, протирая настоями раны, смазывая зашибленные места привезёнными Серафимой снадобьями. Евсей только горько вздыхал и сокрушённо покачивал головой, видя безрезультатные хлопоты дочери, в душе прося Бога как можно скорее определить судьбу чужака…
Арсений
День был в самом разгаре, тёплое осеннее солнце всё ещё согревало землю своими ласковыми лучами, но Игнатия всего трясло после разговора с Качкой. Выйдя из управления Колывано-Воскресенских заводов, он понуро, как побитая собака, брёл домой, дрожа словно в зимнюю стужу. Игнатий чувствовал страшную слабость после всего пережитого им за последние часы. Поднимая дорожную пыль, шаркающей походкой, он шёл, сам не зная куда.
«И что меня дёрнуло напрашиваться к этим бийским служивым в сопровождатаи?.. Весь ум вышибло после разговора с Качкой, – размышлял Игнат. Понемногу приходя в себя, он представил своё участие в их совместном походе: – Да-а, не видать бы ему тогда золота – всю дорогу на глазах. И взять его – не возьмёшь, ведь ежели кто чего заметит – конец. Как он сразу об этом не подумал, – передёрнул Игнат плечами, вспоминая разговор с бийскими казаками. – Неплохо бы сейчас заглушить парой чарок хлебного вина[8] засевший внутри холодок липкого страха. Залить в компании знакомых потрясённую душу».
Он пошарил у себя по карманам и нащупал рубль – из денег полученых от Клюге.
«А чево это я один буду раскошеливаться? – резко выдернул он руку из кармана. – Кабы в складчину? Так можно было бы парой гривенников вложиться, – Игнат осмотрелся, словно ища напарников: – М-да-а…». – остановился он в нерешительности.
Но всё-таки потребность успокоить душу взяла верх, Игнатий махнул рукой и свернул к магазину. Выбрав в лавке недорогой штоф хлебного вина, он стал перебирать в памяти немногочисленных сотоварищей, с коими можно было бы утешить раздавленную страхом душу.
«Где-то здесь, недалече, изба Арсения Фефелова, – остановился Игнат, крутя плохо соображающей головой. – Ага, вроде там…», – направился он в переулок, ведущий к заводскому пруду, где в покосившейся избе проживал его давнишний коллега, с которым вместе возили руду на барнаульский завод.
В голове вдруг пронеслась история, напоминающая о зыбкой грани между сносным житием и беспросветной бедностью. Игнатий задумался, вспоминая дела не так давно прошедших дней…
Когда-то у Арсения было всё: хорошая жена, детишки, ладный ухоженный дом, да и сам он не ленился – жили небогато, но не в нужде. Здоровая, молодая лошадёнка исправно возила руду, зарабатывая семье на пропитание. Арсений уже всерьёз подумывал купить ещё двух жеребчиков – оно и заработок поболе: детишки подрастают – обновки требуются…
В прошлый год, как раз после Пасхи, намекнул Игнату Прохор, что де неплохо можно заработать: некоторые приписные из дальних деревень не явились на отработки – возить руду. Многие из тех, кому были приписаны повинности, выполнили свой урок и разъехались по домам. А заводу край руда нужна – втройне обещали взять с неявившихся работников и заплатить вольным возчикам.
Да ещё намекнул шурин: первым, кто руду привезёт, без промедления из заводской казны заплатят. Ну, а остальным как обойдётся, может, придётся ждать, пока с неявившегося приписного крестьянина долги выбьют. А ежели у кого пусто – сколь ждать придётся?..
Почуял Игнат, что деньгами запахло. Да чтобы побыстрее назад с рудой поторопиться, уговорил Арсения ходку сделать. Вдвоём-то оно ловчее будет – как же такую выгоду упустить. Наскоро собрались они и с обозом отправились в дальний путь…
Немного запоздалая весна не чинила им особых препятствий: по наезженным дорогам, покрытым слежавшимся снегом, через реки, всё ещё скованные льдом, они без труда проехали почти до Змеиной горы. А дальше зима враз отступила, горячее весеннее солнце на глазах превращало почерневший снег в многочисленные ручейки…
На обратном пути, вырвавшись вперёд каравана повозок, они свернули на малоезженую дорогу, срезая немалый участок. Гружённые рудой лошади, увязая в раскисшей снежной жиже бездорожья, надсадно тянули тяжёлый воз.
А когда до дома оставалось совсем немного, как на беду, вскрылись реки. Дружно таящие снега превратились в бурные паводки, вышедшие из берегов, они стремительными потоками разлились по близлежащим полям.
Недалеко от одной из таких рек забота взяла Игнатия: «Наверняка вода поднялась – удастся ли через брод проехать? А объезжать кругом – это лишние пятьдесят вёрст – немалый крюк, да и время потеряешь… Вот бы знатьё – как там глубина? Пройдёт ли лошадь с гружёной телегой?».
Проезжая мимо небольшой деревушки, Игнат неожиданно осадил коня:
– Ты давай езжай, а я мигом тебя догоню – вот только Полкана подкую. Я быстро – до кузнеца и назад.
Выждав немного, он направил лошадь на пригорок, откуда хорошо просматривалась переправа. Игнат видел, как Арсений подъехал к броду, и остановился на краю бурлящего потока. Сев на поваленное дерево, он нет-нет да оглядывался назад в надежде, что сейчас подъедет Игнатий. Но тот не торопился, а выжидал, когда Арсений начнёт переправляться на ту сторону.
– Игнат, ну, где ты там замешкался?! – досадовал он…
Наконец Арсений махнул рукой, запрыгнул в телегу и его лошадь осторожно ступила в реку. Поток хоть и был быстрым, но вода не доходила лошади и до колен. Было видно, как здоровый, молодой жеребец без особого труда тянет воз, поднатуживаясь только там, где колёса телеги застревали в илистом дне. Вскоре он был уже недалеко от противоположного берега.
