Рыжок, обогнав хозяина и поднимая кучу брызг, кинулся к оставленной на том берегу лошади Марьяны…
Соорудив на полозьях волокуши настил из веток, Евсей осторожно уложил чужака сверху и, сняв с себя шабур[6], накрыл им незнакомца, лицо которого постоянно атаковали проснувшиеся от солнечного тепла назойливые мухи.
– Ай! – крикнул он, подстегнув лошадь, и, стараясь выбирать ровнее дорогу, объезжая рытвинки и камни, осторожно направился к дому.
Затерянные в глухой алтайской тайге небольшие поселения из пяти, четырёх, а то и двух изб были основаны такими же, как Евсей, староверами, бежавшими в эти далёкие и неизведанные края. Скрываясь от государевых повинностей, крепостной неволи и жестокого преследования православной церкви, они бросили нажитое добро и отправились в так называемое Беловодье, где, по распространившимся меж них слухам, была плодородная земля без чиновников и попов.
В одно из таких поселений – староверческий скит, состоявший из пяти изб, – и привёз Евсей найденного у горной речки человека. Остановившись у крайней избы, он соскочил с коня и первым делом попросил дочь проверить, жив ли ещё бедолага.
– Живой он ещё, тятенька, – заключила Марьяна, внимательно вглядываясь в незнакомца.
– Ну, тогда иди в избу и определи, куды положить его, а я покуда, к Антипу Суртаеву сбегаю. Вдвоём-то оно ловчее будет перенести его.
Антип не стал допытываться – кто, откуда и чего, а только кивнул на просьбу Евсея, вкратце объяснившего историю с незнакомцем.
Взглянув на безжизненное лицо чужака, Антип удивлёнными глазами уставился на Евсея:
– А для чево ты его в избу собрался ташшить? Он же бездыханный. Давай, закопаем его за околицей – и делов-то…
– Да вот и я по-первости так подумал, когда на него натакались. Там, у реки и хотел захоронить. А дочка не с тем делом: живой он, да и всё…
Вот и засумлевался я: кабы не вышло так, что живого человека в землю закопали.
– Вона чо!.. – протянул Антип. – Ну, тогда берись – поташшили… Куды его, Марьянка? – покряхтывая от тяжёлой ноши, крикнул он.
– А вот, давайте к печке, на дедонькино место. А тот пока на полатях поночует… Я уже и постлала здесь, – указала хозяйка на только что заправленную кровать.
– Ой, Господи!.. – высунул голову из-под занавески дед. – Никак мертвяка в дом приташшили, да ишшо на мою кровать. Ты чево, Евсей, спятил чо ли! Вон, закопайтя ево у частокола… да крест изладь – православной небось… И как ево так угораздило… – закряхтел он, поудобнее располагаясь на полатях.
– Ну это, тятенька, мы как-нибудь сами разберёмси. Давай-ка, Антип, его сперва разденем, пущай Марьянка одёжу его пожамкаить[7]… Я счас печку затоплю да воды согреться поставлю, можа каки отвары изладить потребуется.
– Ой, Евсей, сумлеваюсь я, что Марьянка сможет ему чем-то помочь. Ты гли-ко, в нём ни кровинки нету: чо исподне, чо лицо – всё одно, – указал Антип на бледного как полотно незнакомца.
– Да-а… – почесал затылок Евсей. – Оно, конечно, Марьянка в травах кумекает, научила её Серафима хитростям знахарства, но тут дело сурьёзное: намучится только, изведётся – а всё зазря, – развёл он руками.
– А можа, яво, того – бабками полечить?.. До Устина Агапова съездить? Попросить, чобы Серафима пособила. Она-то уж сразу скажить: али помрёт он, али выживет, – Антип вопросительно взглянул на Евсея.
– Ну дык чего не съездить-то? Ты давай езжай, а я пока Марьянке пособлю.
Антип кивнул и в мгновение скрылся за дверью.
Евсей поджёг заложенные ещё с вечера дрова и поставил на печь котёл с водой.
– И как тебя угораздило сорваться с такой высотишши? – пробормотал он, остановившись возле незнакомца. – Небось все косточки переломал…
– Ну как, тятенька, вода скоро закипит? – окликнула его появившаяся на пороге Марьянка. – Я вот травки для настоя приготовила. Обмыть бы ранки первым делом надобно.
– Да вот-вот подоспет… а ежелев чего пособить надоть – так скажи, – повернулся он к дочери.
– Как травки заварятся, так ты мне его на бок повернуть помоги. Мне самой-то не сладить, – попросила Марьяна, открывая котёл с закипающей водой.
– Ну дык, ясно дело, – промолвил Евсей, подбрасывая в печку дрова. – Антип-то за Серафимой поехал. Скоро, поди, вернётся. Пущай уж она своё слово скажить: али жилец он на етом свете, али нет.
Марьяна молча пожала плечами и потупила наполнившиеся печалью глаза:
– Как Богу будет угодно… – прошептала она.
Сняв с печи котелок и сунув туда пучок сбора трав, она плотно укутала его овчинной шкурой.
– Ну вот, пусть постоит, травки заварятся – и обмоем раны… Смотри, как рассадил голову! – указала девушка на слипшиеся от крови волосы.
– Да-а… Это ж чудо случится, еслив живой останется, – вон как угробилси, – покачал головой Евсей. – Кабы не та лесина, на которой он повис, сразу бы насмерть об камни убился.
Не успело ещё снадобье толком настояться, как со двора послышался голос Антипа, осаживающего лошадь:
– Тпру!.. Стоять!.. Проходи в избу, Серафима, а я счас коню сенца дам…
– Ну, вот и Антип с Серафимой возвернулся, – поднялся с лавки Евсей.
Дверь отворилась, и на пороге появилась преклонных лет полная женщина. Из-под повязанного платка выбивались волнистые локоны белых волос.
Знахарка скинула с себя верхнюю одежду и платок, перекрестилась на образа и, бросив внимательный взгляд по горнице, молча направилась к неподвижно лежащему незнакомцу.
– Бабушка Серафима, я тут травок заварила от ушибов, – поднялась навстречу к ней Марьяна. – Живой он, да вот только лежит словно покойник.
Серафима молча подошла к кровати, откинула тулуп и, что-то тихо шепча себе под нос, принялась осторожно ощупывать руки, туловище и ноги незнакомца.
– Ну-ка, мужики, поверните его на бок, – сухо произнесла она, осмотрев голову Мирона.
– Марьянушка, давай-ка сюда свои травки. Ещё раз ранки обмоем, апосля смажем моими снадобьями – собрала кой-каки на перво время…
– Ну, чо, помощь-то ишшо снадобится? – спросил Евсей, выполнив с Антипом указания.
– Да тепереча мы сами управимся, – не поворачивая головы, ответила Серафима.
– Пошли тогда Антип на двор, вольным воздухом дыхнём да потолкуем кое о чём, – потянул он за рукав соседа.
Они спустились с крыльца и уселись на толстое бревно, используемое домочадцами вместо лавочки.
– Слушай-ка сюды, Антип, со всей сурьёзностью… – начал разговор Евсей. – Коротенько я тебе поведал, как на этого чужака натакались, а теперяча обскажу всё толком, да и покумекаем вместе – кто он, да что он.
И Евсей в подробностях рассказал всё, что показалось ему странным в истории с незнакомцем.
– Тут, Антип, вот в чём я сумлеваюсь: человек он с ветру и, видать, служивый. А еслив руки у ево были связаны – знать набедокурничал чево?.. Да вот ишшо чо: саженях в ста от ево лошадь нашёл. А по попоне видать – казацка она, не инородцев. И чо чудно: лошадь-то остыть ишшо не успела – выходит, одним временем всё и случилось.
– Дык чо ж тогда получается?.. Чево сурьёзного натворил да понял, чо за енто либо каторга, либо через смертну казнь жизни лишится. Ну и решил руки на себя наложить… Тода чево ж лошадь недалече от яво оказалася? На кой хрен он её с собой поташшил? – удивлённо взглянул на Евсея Антип.
– Да вот и я об том же кумекаю, – озадаченно произнёс тот. – Не могла лошадь сама с обрыву сигануть: оно животное сметливое – пройдёть, где не всяк человек проберётся. А там тропа широка – впору для пары коней сгодится.
– Ну, а еслив волк рядом объявилси? Испужалась лошадь и шарахнулась в сторону – вот и сорвалась в пропасть, – повернул к Евсею округлённые глаза Антип.
– Да кабы один он там проезжал, а то ведь под конвоем, видать. А сколь их там конвоиров было?.. Не-е, не решилси бы волк даже близко подойтить. Да и как конь без седока оказался? – пожал плечами Евсей.
