Макс попытался изобразить живой интерес.

– Может, и гений, – ответил Юрий Алексеевич, с видом простачка пожимая плечами, – откуда я знаю?

Ссориться с Максом ему не хотелось.

– Был у меня один приятель, – многозначительно вытаращивая глаза, начал Макс, – который долгое время жил двойной жизнью. Такой своеобразный человек-загадка. Одни из его друзей и знакомых отзывались о нем как о серьезном, положительном во всех отношениях человеке. Другие считали его пьяницей и подлецом, готовым на самую гнусную пакость. И все это искренне!

– Ну и что? – спросил сбитый с толку Плотник.

– Понимаешь, свою двойную жизнь он вел сознательно. Целенаправленно вырабатывал для себя два диаметрально противоположных имиджа. Из него мог бы получиться идеальный актер! Когда он возвращался с какой-нибудь выставки или презентации, то снимал дорогой костюм, напяливал на себя грязные обноски и спешил в расположенную за углом пивнушку. Причем только вообрази, какими осторожностью и ловкостью надо обладать, чтобы не попасться в этих лохмотьях на глаза тем, кто часом раньше видел его в смокинге. И наоборот.

– И зачем же ему это было нужно? – осторожно поинтересовался Юрий Алексеевич.

– Не знаю, – пожал плечами Макс. – Лично мне он сказал, что занимается сталкингом. Только это чушь. Я отлично знаю его и прекрасно врубаюсь в то, что такое сталкинг. Он говорил неправду.

Юрий Алексеевич промолчал.

– Нельзя относиться к людям так, как относишься ты, – изрек Макс после продолжительной паузы.

– И как же я к ним отношусь?

– Херово относишься, свысока. Говоря коротко, ты считаешь, что все остальные стоят на одну или даже несколько ступенек ниже тебя. Все вокруг в говне, а ты – в белом фраке. Взять хоть девчонок, с которыми ты базарил у меня на кухне, пока я висел на телефоне.

– И что же это за девчонки такие особенные? – ядовито прошипел Юрий Алексеевич. – Одна Антонина Нежданова, а вторая Софья Ковалевская, что ли? Или, может быть…

– Ты напрасно иронизируешь, – спокойно ответил Макс. – В Глахов они приехали не так давно, поэтому и тусуются у меня. Между прочим, обе окончили институт, и думаю, в скором времени все у них наладится.

– Так что же они, такие хорошие, ведут себя как последние бляди, да еще и торчат (…снежок…) на этом дерьме?!

Юрий Алексеевич расходился все больше и больше.

– Так, – усмехнулся Макс, – судьба обожает подобные шутки. У Светки безответная любовь, а Анька… Анька еще та штучка.

– Может быть, – хмуро ответил Юрий Алексеевич.

Раздражение его неожиданно пропало. В том, о чем говорил Макс, была и доля истины. Он действительно смотрел на других свысока. Большинство людей, с которыми он общался, бесили его своей тупостью и… как бы это сказать? Приземленностью, что ли? Отсутствием стремления к чему-то высшему, к каким-то духовным идеалам. У всех на первый план выходило одно: карьера, деньги, погоня за удовольствиями и комфортом. Ну разве может все это не раздражать? Разве можно филистеров и обывателей ставить в один ряд с художниками, поэтами, философами? Хотя если разобраться… «А сам-то я многим ли лучше? – подумал он. – Такой же обыватель, такой же служитель Мамоны. Да еще и торчок в придачу».

– Скажи, Макс, тебе не кажется странным, что вот мы, два, по сути дела, законченных наркомана, прущихся посреди ночи через весь город за дозой, рассуждаем о каких-то высших материях? О чем-то таком, о чем рассуждали, скажем, Платонов или Достоевский?.. Какой-то бардак получается. Спорим о том, существуют добрые и злые люди или же каждый из них хорош по-своему. Пытаемся понять, все ли равны перед Богом или один человек имеет превосходство над другим… А через час вмажемся, и на все это нам станет глубоко наплевать. Как-то не вяжется одно с другим.

– Почему не вяжется? В жизни все взаимосвязано. Особенно у нас, – добавил он, щерясь. – Я вот еще когда учился в универе, переводил один английский топик. Там какой-то мужик, иностранец, путешествует по России. Едет он, значит, на паровозе и все описывает. Какая у нас природа, как у нас пьют… Все это, конечно, чушь, но был там один интересный момент. Этот любознательный дядька с искренним недоумением рассказывает о религиозной беседе, которая состоялась у него в поезде с атеистом и диск-жокеем. Понимаешь, для него это полный абсурд, нонсенс, русская экзотика, наконец! А вот для нас в этом нет ничего необычного. Ну атеист, ну диджей. Что с того? Разве они не люди? Разве они не могут порассуждать о религии?!. – Он ухмыльнулся. – В России духовное и земное, низменное и возвышенное присутствуют в каждом человеке без исключения. Эти противоположности настолько переплелись в любом из нас, что не будь чего-то одного, автоматически не станет и другого. Мы просто растворимся, перейдем в небытие. И потому о возвышенном у нас рассуждают все кому не лень. Чему же ты удивляешься? – Он помолчал, а затем добавил: – Впрочем, все это справедливо не только в отношении России. Тот англичанин из поезда – просто дурак. Вернее, дурак тот, кто составлял топик.

– По-моему, ты начинаешь смотреть на людей свысока, – пошутил Плотник.

– Ладно, – рассмеялся Макс, – пришли. Давай бабки и жди меня здесь. Поднимусь до Сивухи, и, если у него ничего нет, двинем дальше.

Юрий Алексеевич передал деньги, и Макс нырнул в подъезд. Железная дверь захлопнулась за ним с отвратительным металлическим лязгом. Оставшись один, Плотник присел на стоявшую у подъезда скамеечку, закурил сигаретку и пригорюнился. Как-то не так у него все сегодня получалось.

С Даосом опять чуть не разругались. Вмазываться поначалу вообще не хотел, зачем-то поплелся по точкам, а как обломался пару раз, так и подсел на затраву. Это, как обычно, если чего-то не можешь достать, появляется дикое желание раздобыть нужную вещь во что бы то ни стало. Тело, оно ведь тупое. Сгусток органики. Что с него взять, кроме анализов? И те плохие. Возжелало ширнуться, вот и носись теперь по всему городу, как угорелый. Он вздохнул, стряхнул с сигареты пепел и посмотрел на часы. Без двадцати четыре, однако. Вон уже и светает.

Из подвального окошка соседнего дома выползли две тени. Постояли, прижавшись к стенке, осмотрелись и пошуршали куда-то через дорогу. Когда они проходили мимо, то попали в световое пятно, отбрасываемое уличным фонарем, и Юрий Алексеевич заметил, что на скрюченных спинах у них лежало что-то тяжелое. «Интересно, интересно, – подумал он, – чего это ребятишки такое тащат? Сперли, наверное, чего-нибудь. Но почему вылезли из подвала? Что в вонючем подвале можно спереть?..» Прошмыгнув, ночные воришки растворились во тьме. Юрий Алексеевич вздохнул. «А может, и не сперли. – Он поплевал на окурок и бросил его под лавку. – Почему я должен думать о людях плохо?.. Макс прав, это натуральное свинство. Или даже не свинство, а отражение собственной ничтожности…»

Как всегда, стоило о нем только подумать, и Макс появлялся тут как тут. Клацнул дверной замок, раздраженно взвизгнули петли, и дверь подъезда отошла в сторону. Макс стоял перед Юрием Алексеевичем, возникнув, словно чертенок из табакерки. Выражение лица у него было довольно кислое.

– Ну как? – спросил Плотник, отлично понимая, что «никак».

– Никак, – ответил Макс. – И с героином облом, и с наводкой. Валяется, сволочь, удолбанный в драбадан. Ни бе ни ме.

– Что будем делать? – поинтересовался Юрий Алексеевич, с удивлением отмечая, что ему абсолютно до лампочки, есть у Макса какие-либо соображения или нету.

– Что делать, что делать… – проворчал Макс, почесывая подбородок. – Пошли дальше. Что еще нам остается делать?

– А может… – Юрий Алексеевич замялся. – Нет, раз уж начали дело, надо его закончить. Пошли!

Макс язвительно хмыкнул.

– Куда потопаем? – спросил Плотник.

– Туда. – Макс ткнул пальцем в направлении продуктового магазина, куда несколькими минутами раньше ушуршали загадочные личности с тяжелыми мешками на спинах. – Добежим до Базисной, там целых три точки. Может, хоть на одной чего-нибудь осталось.