– И давно ты? – поинтересовалась длинноволосая.
– Что давно? – не понял Юрий Алексеевич.
– Ну, давно на снежок подсел?[5]
От неожиданности у него закружилась голова. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что между его видением и тем, о чем говорила девушка, не было никакой связи. «Вот, блин, басня! – подумал он, переводя дыхание. – Нервишки пошаливают. Шаля-ат нервишки…»
– Не очень. И почему сразу «подсел»? Я что, похож на наркомана?
– А я что, не похожа на Мону Лизу? – с вызовом спросила длинноволосая.
– Нет, – ответил Юрий Алексеевич, – не похожа.
В душе закипало раздражение. Свет в кухне начал казаться липким и желтым. Словно из-под потолка струился непрекращающийся ливень, состоявший из тысячи маслянистых желтых капелек. Раздражение клокотало и пенилось, перерастая в тотальную, всеобъемлющую ненависть. Ну где это сраный Макс ползает? Сколько можно вошкаться! Переодел штаны, накинул рубаху, и делов-то. Ушел, словно под лед!..
Юрий Алексеевич взглянул на часы. Двенадцать минут третьего. Ну вот, дотянули. Куда сейчас? Ксюха банчит до часу. После часа не откроет, хоть ты тресни. Та еще стервь… К дяде Мише после двух тоже не сунешься. Мигом рога пообшибает. У Надюхи… Тут он осознал, что перебирает в уме те точки, по которым сегодня совершил уже не один рейд. Везде было пусто. Раздавив окурок в чашке, Плотник вздохнул. Волна раздражения как будто отхлынула. Мир снова приобретал присущую ему упорядоченность.
Одна из девиц, та, что помладше, встала и вышла в коридор, обдав при этом Юрия Алексеевича запахом синтетической лаванды. «Симпатная птаха, – хмыкнул он про себя. – Вот только дизайн у нее как-то… не очень. Ее бы к хорошему парикмахеру сводить да в порядочное ателье…»
– Света, – крикнула ей вдогонку длинноволосая, – мне тоже захвати парочку. Ладно?
Ответа не последовало. Но, судя по поведению длинноволосой, его и не требовалось.
– Звать-то тебя как? – обратилась она к Юрию Алексеевичу. – Ну, имя у тебя есть?
– Плотник, – ответил он.
– Почему Плотник? – удивилась девушка.
– Псевдоним у меня такой был, в журналистскую бытность.
– Так ты журналист?! – То ли с восхищением, то ли издеваясь, воскликнула длинноволосая. – Круто! А фамилия твоя?.. Ну… я имею в виду настоящая. Если не секрет.
– Не секрет. Фамилия пролетарская. Шилов.
– Шлыков?
– Шилов. Слушаешь чем?
– Только не надо грубить, – обиделась девушка и тут же с достоинством добавила: – Я Аня.
– Очень приятно, – с кислым видом ответил Юрий Алексеевич.
Бессмысленное сидение на кухне начинало его тяготить. Тело требовало движения, тело жаждало приключений.
– Ладно, – продолжила допрос длинноволосая Аня, – раньше ты кропал статейки. А сейчас чем занимаешься?
– Делами, – вяло пробормотал Юрий Алексеевич, – серьезными делами. За которые огребаю нехилые бабки.
Зачем он буровил весь это вздор, он и сам толком не знал. Наверное, просто чтобы не молчать. Молчаливого сидения на чужой кухне его тело просто не вынесло бы. Вернулась Светлана, неся в кулачке горсть папирос. Она положила курево на подоконник и подсела к подруге. Девушки закурили.
– Не много ли смолите? – поинтересовался Плотник.
– А тебе-то что? – неприязненно ответила маленькая.
– Да ничего. Пожелтеете просто раньше времени.
При слове «пожелтеете» кухня снова наполнилась неприятным маслянистым свечением.
– Тебе-то что! – повторила Светлана, но уже с утвердительной ноткой.
(…через плечо!..)
– Ничего, – вздохнул Плотник.
По спине пробежал холодок. По коже разлился неприятный зуд, ладони вспотели. «Опять начинается, – подумал он с ужасом. – Да где же этот гад шляется? Чего он там делает, дрочит, что ли?!.»
– Пошли. – На пороге стоял Макс. – Дозвониться я ни до кого не дозвонился, попробуем так. Только сразу предупреждаю, гарантировать я ничего не гарантирую. Сейчас не день.
– Пошли! – вскочил Плотник.
Повторять ему дважды не было необходимости.
После душной квартиры улица показалась именно тем местом, куда души праведников попадают после смерти. На некоторое время Юрий Алексеевич даже забыл о том, что ему нужно куда-то бежать. (Сраженное свежестью ночи, об этом, похоже, забыло и его «затравленное» тело.) Пока Макс размышлял, в какую сторону им будет лучше всего двинуть, Плотник стоял на широких ступенях подъезда, с остервенением втягивая в себя дурманящий весенний воздух, и то таращился в усыпанное звездами небо, то переводил взгляд на шелестящие листвой гигантские тополя.
«Я люблю Тебя, Господи! – мысленно повторял он, зажмуриваясь от удовольствия. – То, что Ты создал, грандиозно и непостижимо. И то, как вид Твоего творения может отражаться в человеческой душе, еще более грандиозно и еще сильнее окутано тайной. Я преклоняюсь перед Тобой, я несказанно благодарен Тебе за одно то, что Ты подарил мне жизнь. Только ради этого момента, ради вида этих тополей и этого неба уже стоило жить и стоило страдать. Я люблю Тебя!.. Я!..» На этом его внутренний монолог оборвался, так как душа поднялась до уровней, где нет ни мысли, ни слов, ни чувств в их обыденном, земном понимании. Есть лишь всеобъемлющий восторг, есть радость единения со всем сущим…
– Айда, заглянем сначала к Сивухе.
Воспарившая было душа Юрия Алексеевича вернулась обратно в тело, подобно молнии, рассекающей толстый древесный ствол до самого основания.
– У Сивухи если и нет ничего, – продолжал рассуждать Макс, – он, по крайней мере, подскажет, к кому можно обратиться.
Юрий Алексеевич поморщился:
– Бабок у тебя сколько?
– Не боись, на три сотки хватит, – ответил Плотник.
Он посмотрел на Макса с сожалением и жалостью.
– Далеко до этой твоей Сивухи?
– До этого, – поправил Макс.
– Ну, до этого. Далеко?
– Нет. – Макс уверенно шагнул в темноту. – Решение принято, цель обозначена. Теперь главное двигаться.
Тело Юрия Алексеевича, повинуясь призыву двигаться, устремилось за Максом. Они обогнули дом, пересекли соседний дворик и выскочили на проспект. Макс шел уверенно. В данную минуту для него действительно не было ничего более важного, чем принятое решение и обозначенная цель. Для тела Юрия Алексеевича тоже, а вот для его души… Душа его, похоже, вернулась не полностью.
«Интересно, – размышлял он, – мешает ли счастливому течению жизни склонность к "излишним мудрствованиям", как это утверждают некоторые, или же, наоборот, мышление и есть счастье?.. Хм, отрицательно сказывается лишь так называемое бытовое, конкретное мышление. Абстрактное же, напротив, оказывает самое позитивное воздействие на человека. Почему? Да потому, что первое сопряжено с переживанием отрицательных эмоций, ибо излишне акцентирует внимание на личных проблемах индивида, тогда как второе радует, ибо уводит от этих мелочных проблем к созерцанию величайших тайн мироздания… Хм, или… "свеча из жиров заменяла мне солнце"[6]?..»
Юрий Алексеевич вздохнул.
– Слушай, Макс, – обратился он к своему спутнику, деловито вышагивающему по темной стороне тротуара, – а ты о чем-нибудь, кроме «обозначенной цели», когда-нибудь думаешь? Ну так, хотя бы изредка.
– Чего? – Макс удивленно обернулся. – У тебя что, Плотник, совсем, что ли, мозги сводит?
– Да ты не впадай в обиженку. Я же просто спросил.
– О чем таком ты вообще жужжишь? Я как-то с трудом врубаюсь.
– Ну, не все же время ты под кайфом ходишь. Я слышал, ты работал на телевидении, потом в каком-то компьютерном салоне…
– Это было давно и не в вашем вонючем городе! – ответил Макс зло.
– Все равно! Значит, котелок-то у тебя варит. Значит, ты не какой-то там сторчавшийся дебил с восьмиклассным образованием.
– Знаешь что, Плотник, – ответил Макс, уже более миролюбиво, – ты, наверное, считаешь себя самым умным и важным. Каким-то неординарным явлением во Вселенной или даже гением. Ты случайно не гений?
