— Я хотела поговорить с вами, ваше величество… — я быстро шагнул к ней и приложил палец к губам.

— Ш-ш-ш, не сейчас, — проговорил я шепотом. — Я сорвал голос, когда кричал на очень твердолобых старцев, и теперь мне желательно молчать. И, Филиппа, меня зовут Петр, это очень легко запомнить. Встретимся завтра, хорошо? — она молча кивнула, я же, не удержавшись, поцеловал ее перед тем как уйти. Лишь выйдя в коридор, я потер саднившее горло. Вот ларингита у меня еще вообще никогда не было, хорошо еще я не пытаюсь петь, вот была бы трагедия. А еще меня мучит вопрос, что же такого нарыл Ушаков, что заставило его уйти, даже не окончив доклад. Надеюсь, завтра голос хоть немного вернется, ведь я с него с живого не слезу, пока он мне все свои догадки не озвучит, потому что я один в той комнате стоял сейчас как идиот, совершенно не понимая, о каком графе вообще идет речь.

Утром голос вернулся лишь частично. Я сидел в кабинете и пил теплый чай с медом, просматривая газету. Если мне ее подкинули на стол, значит, Репнин опять за чем-то не доглядел и теперь ловит Юдина, чтобы по шее тому настучать. А не доглядеть Юрий Никитич мог только в одном случае, я быстро пересчитал страницы, так и есть, этот паразит добавил лист со срочной «горячей» новостью. Но пойдем по порядку. Так, ага, популяризация картофеля продолжается. Я встал и прошел к шкафу, в котором лежали все выпуски газет за этот год. Быстро перелистав первые попавшиеся, которые выдернул из разных мест стопки, слегка так охренел. Интересно, где Юдин учился такому агрессивному навязыванию чего-либо? Это технологии того другого мира, здесь до такого простого решения просто пока не додумались. Потому что во всех, абсолютно во всех выпусках есть то или иное упоминание о картофеле, как о манне небесной, который и неприхотлив, и вкусен, и вообще в неурожай вы все равно что-то да соберете, поэтому выживите. А уже какими он качествами обладает… Вот на Петра Алексеевича посмотрите, видите: и красив, и высок, и силен, хотите такими же стать? Так вот вам первейший помощник в этом нелегком деле — картофель просто «райское наслаждение». Если честно, если бы мне так навязывали этот овощ, то и я бы купился и хоть немного, но посадил для пробы.

Вернувшись к столу, я вытащил лист и быстро набросал пару строк о том, что нужно не забыть спросить сегодня у министра, отвечающего у меня за производство, к которому относится и сельское хозяйство, потому что они не отделимы пока друг от друга, как у нас обстоят дела именно с внедрением картофеля в полноценный обиход.

Что тут у нас дальше? А дальше у нас идет популяризация омовений и мыльной продукции Елизаветинских мыловарен. На примере похождений некоего графа Ш., который скоро доиграется, но что поделать, коли молодая кровь бурлит, а дамы сами на шею бросаются, только заслышав запах какого-то нового одеколона. Мыловарням пора типографии платить за рекламу, то-то они так быстро и шустро начали филиалы по всей стране открывать. Ну от них пока польза громадная идет: во-первых, они действительно сумели наладить производство таким образом, чтобы удешевить конечный продукт. Не весь, конечно, но довольно приличный кусок мыла и даже с цветочным запахом может себе позволить купить и крестьянка, не самая нищая, конечно, но все же. Полкопейки за кусок — это терпимо, тем более, что он сразу не кончается. Во-вторых, они скупают в невероятных объемах весь жир, какой только есть и который чаще всего редко используется в пищу, особенно тугоплавкий, который застывать на губах начинает, только ложку из тарелки вытаскиваешь. Большая часть такого жира, особенно в городах успехом не пользовалась и часто пропадала, а так не пропадает вообще ничего. Как мне признался в письме один из назначенных лично мною управляющих, скоро надо будет какие-то альтернативные пути искать. Я предложил связаться с сибиряками, чтобы они у ненцев попробовали китовый жир начать покупать и на мыловарни сдавать. И с местными замирятся на почве денег или что они там в оплату берут, и сами начнут зарабатывать. В-третьих, как и с моими попытками бороться с цингой, мыловарни устроили скупку запашистых трав. И если их раньше собирали исключительно по всем канонам и понемногу, только для личного пользования, то сейчас можно было вполне выгодно продать тюки с ароматным сеном, то есть у крестьян появилась возможность подзаработать. Вон, я только на скупке шиповника народ немного приподнял. Его собирать нетрудно, и ребятишки малые справятся, которые еще работой не заняты, зато деньги в семью вполне настоящие идут, на заготовительных пунктах, развернутых где только можно, сразу и высушивают, и перебирают, на склады Адмиралтейства поставляя уже отборный продукт. Теперь еще и за лютики разные платят, так что, мыловарни в народе любят, ценят и берегут как зеницу ока, а с управляющими так заискивают, помещики когда-нибудь удавятся от зависти.

Но Петька, который легко в графе Ш. узнается, у меня получит на орехи. Тоже мне нашелся секс-символ. «Феррари он в мире гандонов», как один неоднозначный, но мною читаемый писатель из того мира сказал. Вытащив другой лист, я написал Митьке записку — вызвать Петьку на правеж поведения. Пора эту звезду в сознание приводить, а то голова как бы от успехов не закружилась. Записка была объяснима, я пока не мог полноценно говорить, и там, где можно, пытался сохранять голосовой покой.

Следующей шла большая статья на целый разворот про меня и короля Августа. Это была заказанная мною статья и я все удивлялся, почему Юдин медлит с ее выпуском. Когда прочитал, то понял, почему. Какой увлекающейся личностью Юдин не являлся, он был дьявольски талантлив. Я его просил вскользь упомянуть о том, что король умирал один в своем дворце, брошенный как ненужная, да к тому же сломанная игрушка, и что я просидел рядом с ним, скрашивая его последние минуты. Вот из этой истории, буквально в три строчки, Юдин умудрился выжать целый разворот, в котором в каждом слове сквозила отчаянная безнадежность, густо замешанная на благородстве духа, и истинным христианским милосердием к павшему врагу. Если вкратце, то умирал бедняга Август целые сутки, и все это время я провел с ним. Один! Куда делась моя собственная армия в таком случае, история умолчала. Догадайтесь сами, дорогие читатели, где эти… храбрые воины праздновали победу, пока их император судна из-под умирающего короля вытаскивал. Ну и в конце, скромное упоминание о том, что Август в благодарность благословил меня на царствование в Польше. Занавес.

Я залпом допил свой чай и просипел:

— Митька! — вот уж не знаю, как он меня услышать умудрился. Дверь снова была приоткрыта, но он сам сидел в щель ухо что ли просунув? В общем, не знаю. Наверное, они без моего ведома селектор изобрели и теперь дружно подслушивали, что происходит в моем кабинете. Как бы не была абсурдна эта мысль, но я не удержался и бросил взгляд на стол, естественно, никакого селектора не увидев. Как бы то ни было, а Митька уже заходил в кабинет, обеспокоенно глядя на меня. — Ты это видел? — да твою же мать! Я опять мог говорить только шепотом. Схватив лист, я продублировал свой вопрос, ткнув пальцем в газету. Митька кивнул и осторожно ответил.

— Ну, не знаю, государь, Петр Алексеевич. Я, например, не вижу ничего страшного конкретно в этой истории. Да даже, если Август и сказал что-то подобное, его слова, кои слышал только ты, никому не передашь, подтвердить он их уже не сможет, а все остальное очень хорошо влияет на твой облик благородного и милосердного монарха… — я схватил перо и написав то что хотел сказать, повернул лист Митьке. «Если узнаю, что ты ему слова подсказывал, на конюшню оба пойдете!» Этот паршивец же только улыбнулся и пожал плечами. — Ты, когда до последней страницы дойдешь, и про конюшню позабудешь и про меня даже не вспомнишь. А Юдин спрятался, сказав, что уехал в Петербург про Адмиралтейство вынюхивать. Мол, какая-то вокруг него суета происходит, а в чем соль никому не ведомо. Но он убег, пока еще газета не вышла, и Юрий Никитич ее не увидел. Сейчас только и надежды, что не догонит, али, когда догонит, весь гнев подрастеряет по дороге и привезет нам этого борзописца живьем.