Он не чувствовал себя мерзко от того, что торгуется любимой девушкой. Это для него она была любимой, а кем он был для неё на самом деле? Элфорд до конца не знал. По крайней мере она не афишировала свои отношения даже перед подружками, а ему хотелось, чтобы она утирала нос за светскими беседами в университетском кафе. Сара не позволяла ему встречать её после занятий и вообще приближаться к университету. Беспокоилась за репутацию? Вряд ли. Скорее всего просто стеснялась своего зрелого бородатого любовника.

– Вы всё-таки спали? – чуть наивно и с надеждой на обратное прошипел Лоренцо.

Это было глупо, спрашивать вот так, лоб в лоб.

Элфорд откинулся на стуле и хищно ухмыльнулся, назло Лоренцо разумеется.

– Нет, чтоб тебя, молитвы ночами читали! – он чувствовал себя уверенно, желая взорваться от скривившейся в беспомощности рожи Лоренцо. Нарочно ли он обесценивал Сару?

Элфу была приятна мысль о девушке и их ночных деяниях, но также он понимал, что торгуется и знал, Сара его вряд ли простит за подобное. Хотя, вспоминая мягкость её характера, он мог рассчитывать, что позже Сара остынет и примет его назад. Она была доброй, слишком доброй и многие, в том числе и он, пользовались этим. Но сейчас он решил рубить с плеча и сжигать мосты сразу же, чтобы потом выстроить новые, железные.

Элфорд задумчиво облокотился на спинку кресла и потёр бороду.

– И много вы «начитали»?

Элфорд прищурился: – Не всё твоего итальянского ума дела, да? – передразнил он его.

– Сто пятьдесят ящиков и я больше никогда не хочу слышать о том, что между вами было. Чтобы ни один проклятый отблеск не мелькнул в её памяти и не отразился на остальных годах и поколениях. Чтобы вы даже не здоровались, когда невольно встретитесь на улице, – требовал своё мистер Галл.

– Прям так, да? – глумился он над Лоренцо, – Задница у Сары, как помню, в точь как у немецкой лошадки! – продолжал Элф требовать своё. Он умел это делать. Умел настаивать и манипулировать. Таков его склад ума.

– Двести и это конечная цена! – Лоренцо чувствовал себя дураком, но что он мог поделать. Ему уже много лет нравилась Сара. И он ждал, терпеливо ждал случая. Но когда узнал о том, что Элфорд изматывает его предмет обожания долгими ночами – терпение лопнуло.

– Видимо, не так уж сильно ты и хочешь её заполучить, да. Чего тогда приперся, таки, не пойму? – спросил Элф, – Триста ящиков, – хлопнул он по столу широкой ладонью и приподнялся, заканчивая разговор, – Триста ящиков и я отправляю ключик от нашего маленького рая, – он изображал это, размахивая руками, – в Гватемалу или в Гваделупу! – на этой фразе он замер и широко раскрыв глаза, ужаснулся своим словам, – А ты забираешь её в свой конченный-законченный итальянский ад, – произнёс он сквозь зубы, остановив застывший и безжизненный взор, – Увозишь с глаз моих долой, да? – взглянул он на Лоренцо и опустил брови, сомкнув припухлые губы.

От этих воспоминаний Элфорд принялся ещё сильнее избивать ни в чем не виновного человека, рабочего, мелкую сошку, со всей своей значительной силой. Он видел, как остальные работяги идут по своим делам, выполняют пятничный объем, но большинство из них уже помолились за Генри, который, вероятно, одной ногой был на том свете, тронув пространство Левинсона.

Элфорд был рад причинить серьезный ущерб Генри на глазах у всех. Он хотел, чтобы это событие коснулось всех рабочих, чтобы никто не смел говорить о Саре, произносить её имя и упоминать её, как лукавого в семье католиков. Он хотел, чтобы работяги знали, что всё кончено и чтобы никто не смел разевать свой рот о ней и против неё, так же как и бросать вызов самому Элфорду. Он понимал, что разговоры обязательно дойдут до итальянцев, дойдут хоть до Китая и, уж рано или поздно, до Клеркенвелла.

Он не собирался ввязываться в серьёзную войну из-за женщины. Никто не собирался этого делать – ведущие к полному господству над бандитским миром.Элф многому научился за эти годы, пока варился в бизнесе и собирался использовать эти знания и свои связи в полной мере. Элфорд был уверен, что они узнают о том, что он более, чем способен сводить счеты, старые или новые, за свою Сару, но позже.

Он выпрямился, превратив Генри Осборна в кусок хорошо отбитого мяса. Кровь была везде, на всех поверхностях, в том числе и на одежде Элфорда. Брызги попали на рубашку и брюки, которые теперь стали негодными для носки. Запах стоял убийственный: сырости и железа, смешанный с лауданумом, расстеленным огромной лужей. Генри тихо плакал, свернувшись на бетонном покрытии и это раздражало Элфа больше, чем первоначальное оскорбление.

Левинсон получил возможность осмотреться, потирая костяшки пальцев, поправляя печатки. Сделав три-четыре глубоких вдоха, он понял, что сломал руку и челюсть Осборну. А этот ящик и его содержимое, что разбилось от падения – была ничем, грудой стекла и грязной водой, вобравшей в себе пыль с сапог, покрывающей лёгкой плёнкой на темной спиртовой глади. Элфорд почувствовал себя плохо, очень плохо и дёшево. Аналогичные триста ящиков будут проданы, он заработает несколько тысяч фунтов, бросит эти пачки денег в сейф и забудет о них. А Сара? Она уже никогда не вернется к нему после такого предательства, если узнает. А Сара узнает, ведь у Лоренцо будет достаточно дней и ночей, чтобы сказать ей об этом перед сном или перед завтраком, дабы развеять любовную тоску.

Иса Росси наблюдала за тем, как её падчерица Дора Галл готовит ужин для своего мужа. Пока девушка нарезала овощи и отваривала пасту, Иса увидела на лице падчерицы отчаяние и одновременно нотки радости и почувствовала терпкое желание обнять её. Но она осталась сидеть на своём стуле и не двинулась с места, потому что она знала, что Дора – девушка не тактильная, не контактная и, казалось, лишенная нежности. Оттавио считал, что причина кроется в её рождении при работном доме, где ни любви, ни жалости. Только старое шерстяное одеялко.

Дора налила мачехе чая и продолжила рассказывать о том, что её Лоренцо сегодня обещал вернуться к ужину и, к слову, обещание сдержал, впервые за несколько месяцев.

Иса лишь посмотрела на старшую дочь со всем сожалением, какое она только могла воссоздать, понимая, что она снова приняла опиаты.

– Ты говоришь какой-то вздор, милая. У тебя, вероятно, жар!

Дора громко расхохоталась. У нее был звонкий и истеричный смех, от которого её голос звучал очень трагично. Это был смех, противоречащий убийственной горести, скрытой за ним.

– Он женится на Саре! – проговорила она с граничащей кровной обидой, держась на грани приступа истерии, приподнося к губам острие ножа.

Иса покачала головой падчерице и вздохнула.

– Может, тебе прилечь отдохнуть? Я уж сама тут как-нибудь… – осторожно проговорила Иса, зная, как разговаривать с человеком в опьянения, решив, что отсутствие парочки болтиков в голове Доры действительно дают о себе знать, а приём лауданума не такой уж безопасный.

Прикладывая к её лбу, покрытому испариной, тёплую ладонь, Иса заявила: – Ты уже бредишь Лоренцо, дорогая! – теперь в её голосе звучал едва заметный гнев, – Хватит бегать за ним как влюбленная школьница на чёртов износ!

Дора закрыла серые глаза, как будто это действие перечеркнет истину, на которую указывала ей мачеха. Она знала себя и свои повадки лучше, чем кто-либо, но не хотела слышать об этом от кого-то еще.

– Он мой муж! И он женится на Саре! Я знаю!

Иса в изумлении поджала губы и, развернувшись на каблуках, ринулась к верхнему шкафчику гарнитура, вынимая полупустую бутылочку из-под настойки, и бросила через плечо: – Ты снова налакалась лауданума?

Дора тяжело вздохнула и изо всех сил закричала, затопала ногами и стиснула кулаки. Это был крик ярости и обиды, когда твоя любовь остаётся безответной и уходит из-под носа, но никто вокруг не понимает тебя.

– Ничего я не пила!

Оттавио встал в дверном проёме, пришедший на крики дочери и взволнованно посмотрел на неё.

– Дора, пожалуйста, успокойся, – взмолился он, поправляя костюм.