– Помню. Сегодня левое заднее бедро, подкожно. Полкубика.

– Молодец! Всё правильно помнишь…

Обратно идти из «крысиного» вивария было, от двери до двери, всего-то метров пятьдесят. Яркое июльское утро в НИИ-шном дворе бурлило жизнью. Из-за высокого кирпичного забора с улицы доносился приглушённый шум автомобилей. На маленьком деревянном жестью оббитом навесе у крайнего окошка второго этажа, на россыпи пшена возбуждённо ворковали и с хрустом перьев дрались голуби.

– Опять кадровик гладиаторские бои среди птиц устраивает! – звонко рассмеялась Таня. – Ну не дебил ли?..

– …Мы его, конечно, на всё лето оформим. Да, оформим! – говорил месяц назад Светлане Александровне лабораторский кадровик Гавриленков, сидя в маленьком, приспособленном из кладовки, кабинетике, за маленьким колченогим столиком. Светлана Александровна сидела по другую сторону стола от кадровика. На Ванчукова места в кабинете уже не хватило, поэтому он как был, так и остался стоять в открытом дверном проёме, на самом сквозняке: одна створка окна распахнута, на навесе с пшеном шуршали голуби.

– Как вы в таком шуме тут сидите? – рассмеялась Светлана Александровна.

– Так ведь птицы-то… птицы тоже есть хотят… – расплылся в улыбке круглолицый полнотелый неопределённого возраста инспектор по кадрам Гавриленков. – Вот и подкармливаю… Мы вашего Ольгерда Сергеевича, да, правильно?.. – Ванчуков солидно кивнул. Его первый раз в жизни назвали по имени-отчеству, – …оформим на ставку лаборанта временно, на три месяца. Трудовую книжку выпишем. Да, выпишем, обязательно!.. Но тут два момента… – кадровик запнулся.

Дулина посмотрела недоверчиво.

– Первый момент, Светлана Александровна, в том, что Ольгерд Сергеевич – несовершеннолетний. Поэтому на целую ставку у меня его зачислить никак не получится. Только на половину. С отработкой по тарифной сетке ежедневно половины рабочего дня и тридцатиминутным перерывом. Перерыв на обед полуставочникам не положен. Ты согласен, Ольгерд Сергеевич?

– Да-да-да! – скороговоркой заверил занудного Гавриленкова Ванчуков.

– И второй момент, опять же, потому что несовершеннолетний наш Ольгерд Сергеевич и лет ему полных даже не шестнадцать, а только-то тринадцать. Из молодых да ранних наш Ольгерд Сергеевич. Так вот. Нужно ему справку принести.

– Какую? – не поняла кадровика заместитель заведующего отдела специальной патофизиологии кандидат меднаук Светлана Александровна Дулина.

– Из комиссии. По делам несовершеннолетних.

– Так он же не уголовник! Зачем справка?

– Уголовник – не уголовник… Какая разница?! Они должны справку ему дать с разрешением на работу. Иначе зачислить не имею права…

– Что с пальцем? – спросила Светлана Александровна.

– Бандитская пуля! – хохотнула Таня, возвращая на стол принесённый из вивария отработанный стерилизатор. – Анфиска палец Олику решила прокомпостировать.

– Удачно? – улыбнулась Дулина.

– Для Анфиски – точно да, а как для Олика – не знаю…

– Писать-то сможешь? – спросила Ольгерда начальница.

– Конечно, Светлан Санна! – встрепенулся тот. – Вы не думайте, я за сегодня всё закончу. Кровь не идёт, и не болит уже.

– В другой раз ты поосторожней, – по-матерински потрепала вихры Ванчукова Дулина. Залезла в сумочку, достала два ключа на колечке. – Помнишь, какой от чего?

– Помню, Светлан Санна! Вот этот, – Ванчуков взялся за длинный двухбородочный, – от верхнего.

– Молодец, иди давай!

Ванчуков снял белый халат, пригладил взъерошенную Дулиной причёску и пошёл к выходу.

– Эй, Ольгерд, стой! Я забыла!

Ванчуков вопросительно обернулся.

– Там на кухне в холодильнике мясной пирог, свежий, вчера с Маринкой испекли. Ешь! И не всухомятку, чаю попей. Голодным за работу садиться не смей!

– Хорошо, Светлан Санна! – прокричал Ванчуков, сбегая по пологой лестнице.

До Печатникова переулка можно было сначала трамваем, а потом пешком. Но Олику очень захотелось идти пешком весь путь, километра два – два с половиной. Энергия выхлёстывала через край. Лето семьдесят пятого стало волшебным. Разве мог он подумать, что Саша Козак устроит его на самую настоящую работу в самую настоящую медицинскую лабораторию?!

– Хочешь? – спросил тогда Саша.

– Хочу… – благоговейно выдохнул Олик.

За месяц Ольгерд научился многому. Очень многому. А самое главное – его с первого дня, с начала июня, допустили до участия в хирургических экспериментах.

– Ну, не пробирки же он сюда мыть пришёл! – сказала Светлан Санна. – Хотя и пробирки мыть тоже научится…

Послезавтра у Светланы Александровны должен был быть большой отчётный доклад на учёном совете лаборатории. Сам академик Куваев приедет! К докладу Светлан Санне нужно восемь плакатов. Рисовать плакаты она доверила Ванчукову.

– Чтобы не отвлекаться, работать будешь у меня дома.

Ванчуков понравился Дулиной с самой первой минуты, когда будущий зять Саша привёл его в лабораторию. Мальчишка показался Светлан Санне не по возрасту разумным, в меру застенчивым и очень понятливым.

– Берём, – сказала она Козаку. – Как там учил нас усатый, «кадры решают всё»? Не будем разбрасываться молодыми кадрами.

Пять плакатов были уже нарисованы за предыдущие два дня. Оставались три таблицы, что попроще, поэтому Олик совсем не волновался. Поволноваться ему пришлось раньше…

…В коридоре третьего этажа Фрунзенского райисполкома в три часа дня было тихо. Ванчуков сидел на стульчике возле двери. К стене какой-то казённый эстет кривовато пришпандорил стеклянную табличку. Первую строчку, что крупными буквами, можно было прочитать не напрягаясь: «Комиссия». Табличка немного бликовала от света из окна, и на второй строке, шрифтом поменьше, нормально читалось лишь «по делам». Последнее слово под таким углом зрения расплывалось. Но Ванчуков и без того знал, что там написано. Дверь открылась.

– Ты на комиссию? – спросил женский голос.

– Да, – сказал Ванчуков.

– Заходи.

Кроме открывшей дверь женщины, в комнате за столом сидели двое мужчин; один среднего возраста, другой пожилого. Выражения лиц обоих были далеки от благодушия. Тот, кто средних лет, открыл лежавшую перед ним картонную папку-скоросшиватель и что-то там внимательно читал. Старый же поднял на Ольгерда свиные глазки и попёр с места в карьер.

– Фамилия?

– Ванчуков, – сказал Ванчуков.

– Лет сколько?

– Тринадцать, – Ванчуков смотрел на старого, ощущая, как в нём потихоньку, но неуклонно поднимается волна омерзения при виде этих свиных глаз, низкого лба, одутловатого лица и грязных седоватых волосиков, обрамлявших блестящую салом плешь.

– Отец пьёт?

– Нет, мой отец не пьёт.

– Мать пьёт?

– Нет.

– Родители тебя бьют?

– Нет, не бьют.

– На учёте в детской комнате милиции состоишь?..

Ответить Ванчуков не успел. Тот, что помоложе, который читал листки в папке, дотронулся до локтя свинорылого старика и что-то зашептал ему на ухо.

– Ага… – повернувшись, сказал свинорылый молодому и снова повернулся к Ванчукову.

– Учишься как?

– На отлично. Иногда на хорошо, – ответил Ольгерд, ощущая, как предательски мутнеет мир от наливающих глаза невольных, неподконтрольных ему, слёз.

– Зачем на работу устраиваешься?

– Это мне нужно для дальнейшей профессиональной ориентации, – справившись со слезами, сказал Ванчуков фразу, заучить которую его заставил Саша Козак. – Я собираюсь поступать в педагогический или медицинский институт.

– А что делать будешь на работе? – хамовато, как будто ничего и не произошло, продолжил допрос свинорылый.

– Буду работать в операционном блоке медицинской экспериментальной лаборатории, – Ванчуков успокоился и смотрел на свинорылого как на какую-то аскариду в лужице экскрементов. – Готовить инструмент, делать инъекции животным, участвовать в хирургических операциях.