Звук шлепков кожи о кожу с еле различимым хлюпаньем смазки сливался с угасающей мелодией: «Make me beg for more (заставь меня просить большего), мake me beg for more (заставь меня просить большего)». К этому звуку добавился и третий: скрипела кожа кресла, за спинку которого Том всё ещё цеплялся одной рукой. Гарри готов был поспорить, что там останутся выемки от его ногтей, как и синяки от чужой хватки у него на плече.

Остановившись на мгновение, Гарри услышал недовольный возглас. Том стал насаживаться сам, и в момент, когда он почти вобрал его всего в себя, Гарри резко подался навстречу. Недовольный возглас сменился всхлипом, и сладкий вдруг выгнулся и замычал. Гарри с неким удивлением наблюдал, как на чужом члене проступают капли спермы и выплёскиваются небольшими порциями с каждым его толчком. Он разжал руки, и Том судорожно задвигался сам, скользя на нём как змея и выгибаясь, одновременно дроча себе с болезненным стоном, превращающимся в хрип, когда Гарри потянул за свисающий конец ремня.

Он краем глаза видел, как тот раскрыл рот, пытаясь сделать глоток воздуха, а затем так же закрыл его, почти яростно выжимая из себя всё до последней капли и сильнее сжимая его внутри. Гарри еле слышно выдохнул, второй рукой приподнял его бёдра, почти покинув тело, и вошёл до упора, насаживая на себя и заставляя пульсирующим стенкам сфинктера вновь сомкнуться вокруг. Том стремительно повернул к нему голову; глаза изумлённо распахнулись, губы искривились от смеси боли и наслаждения, а крылья носа затрепетали, — и Гарри, начиная двигаться мощными и глубокими толчками на грани собственного удовольствия, резко ослабил натяжение ремня. Том болезненно скорчился и задрожал на нём, возможно, испытав свой первый сухой оргазм, — по крайней мере, так он интерпретировал отблески удивления под пеленой удовольствия в отражении чужих глаз.

Сцепив зубы и не сводя с него взгляда, Гарри запоминал в мельчайших подробностях это искажённое судорогой мучительного экстаза лицо, когда кончал в раскалённое, пульсирующее нутро. Том утробно застонал, будто переживая третий оргазм, и, к своему удивлению, Гарри увидел, как несколько капель спермы выступило на головке, а Том, облизав пересохшие губы, растёр её большим пальцем.

Они замерли одновременно и так же одинаково тяжело дышали в красноречивом безмолвии: Том распластался на нём, но эта тяжесть была удовлетворительной, а Гарри расслабленно водил пальцем по чужому животу, размазывая следы спермы. Он не торопился выходить из него, а тот — вставать. Своеобразная гармония.

— Тебе… не понравилось? — внезапно спросил Том.

Голос звучал сипло и удивлённо, и Гарри скосил взгляд, но из-за растрёпанных волос часть лица была скрыта.

— Что же заставило тебя так думать?

— Ты, — Том, казалось, растерялся, сам не понимая, как это озвучить, — не издал ни звука.

— Я не молчал.

— Ты даже говорил ровно, — возразил он.

— Разве это важно?

— Если тебе не понравилось… может, мне повезёт и ты оставишь меня в покое, — сказал он напряжённо и добавил с толикой скепсиса, точно сам в это не верил: — А заодно и мою мать.

— Зачем же? Ведь тебе всё очень понравилось, — улыбнулся Гарри, облизав губы. — Разве это имеет значение?

Поняв намёк и тут же повернув голову, Том нахмурился и раздражённо протянул:

— Разве-разве-разве… А что тогда имеет? Или алые хризантемы были приглашением выйти на новый уровень отношений? С тобой? Тебе ведь нужен не я, а моя мать. Даже будь я добропорядочным гражданином, что бы она ни совершила в прошлом или настоящем… но мать — это святое. А мне далеко до порядочности, Гарри. Если ты пойдёшь против клана — умрёшь.

— Не хочешь моей смерти? — Гарри притянул его голову за подбородок и лизнул верхнюю губу, услышав заглушенный стон протеста.

— Я сожалею, — возразил Том, прикрыв глаза на мгновение. — Я могу сказать, что соболезную тебе, но… это будет простым набором слов. Могу попросить прощения, но, опять же, вряд ли этим я смогу что-то исправить.

— Рассказать тебе историю? — шёпотом спросил Гарри, сощурив глаза.

— Не нужно. Я знаю: ты ведь оставил достаточно подсказок, чтобы я всё понял сам, — Том напрягся, будто порываясь встать, и Гарри резко обхватил его рукой поперёк груди, удерживая на месте.

Не обращая никакого внимания на сигналы протеста, он начал:

— Жили-были в Годриковой впадине — небольшом, но довольно-таки уютном районе пригорода — счастливые семьи. Многие поколения владения переходили от родителей к детям, что превращало обыденные конструкции из бетона и досок в сосредоточение фамильной истории: каждая выемка на полу имела свой отпечаток, каждая трещинка в стене — свой отголосок в прошлом. Да уж, то был уютный и гостеприимный район, где ежедневно можно было услышать много детского смеха; где соседи заглядывали друг к другу с гостинцами и проводили вечера за партийкой в карты, обсуждая кривой газон миссис Сквиддл или аляповатый забор мистера Хэдженса; где к концу сентября открытие ярмарки ознаменовало начало праздника урожая. Но, — Гарри скосил взгляд с лёгкой улыбкой, — разве это не скучно?

Комплексы новостроек смотрелись бы там куда лучше — на квадратных метрах, где проживало три семьи можно было воздвигнуть целое здание, где поместилось бы пятьдесят, — ведь земля в Годриковой впадине оказалась недешёвой. Весьма прибыльное вложение, особенно во времена кризиса, затронувшего все слои населения и кланы, конечно же, тоже. Проблема заключалась в том, что многие не захотели переезжать. Некоторые из-за упрямства, другие же потому, что как-никак, а эти дома для них — не просто жилые помещения, а воплощение фамильной истории — ещё один член семьи, можно сказать. И вот одним туманным утром проснулась миссис Сквиддл, вышла на участок, чтобы, как обычно, подобрать ежедневный выпуск газеты и вместо привычной картины завтракающих в беседке Тимоти и Алисии Вэлкрой встретила полицейскую машину и ограждённый жёлтой лентой дом. Милое семейство Вэлкрой было вырезано. В районе объявился маньяк. И очень вовремя надо заметить: «Хвост» любезно заставил всех несогласных переехать чуть дальше небольших предложенных им квартирок, да и не побрезговал оставить отпечаток в каждом доме, упрощая выбор наследникам, если таковые имелись. А выбор был весьма прост: продать по прежней цене дом, где произошло убийство, — и чья цена из-за этого могла быть занижена, — или же не продавать?

И всё же, когда район успешно опустел, снос и последующее строительство замедлилось: место-то оказалось проклятым. Столько несчастных случаев было на стройке, а потом… Потом пожары, обвалы, потопы — десятки разных несчастий пожрало новенькие и блестящие многоэтажки, воздвигнутые на чужих костях. Жильцы часто жаловались, что их там буквально что-то угнетает, говорили, что это жуткий район… Да, — он усмехнулся, — а когда-то Годриковая впадина была уютным и гостеприимным местечком.

Гарри замолчал, а Том моргнул, точно стряхивая оцепенение:

— Я… узнал, да, — глухо отозвался он, отстраняясь, и поморщился, когда член выскользнул из него.

Гарри вытянул из кармана платок и помахал им, точно флажком, а Том ловко выдернул его и стал стирать остатки спермы с живота и рук.

— Но месть… Ты не сможешь ничего сделать. Кланы — это не та сила, с которой ты можешь тягаться, — подняв взгляд, отрешённо заключил Том. Аккуратно расстегнув ошейник, он потёр чётко проступающие алые полосы на шее, тяжело выдохнул — удовлетворённо и раздражённо одновременно — и, кинув Гарри ремень, подобрал валяющуюся на полу мантию.

— Месть? — задумчиво переспросил Гарри, поймав всё ещё тёплую полоску кожи. — Сладкий, мне не нужно мстить твоей матери, ведь я и так попортил ей много крови, — расплылся он в улыбке, и Том прищурился. — У пары не должно быть фамильных секретов, тебе не кажется? Я не хотел, чтобы это встало между нами: дескать, Гарри, моя мать убила твоих родителей, и поэтому мы не можем быть вместе.

— У пары? — вторил ему Том, приподняв брови.