И с каждой прожитой секундой становилось очевидно, что со мной никогда подобного не случалось раньше.

Конец школы я провёл, флиртуя с девушкой из параллели — Чжоу Чанг. Мы не могли определить — встречаться ли нам официально или остаться друзьями (с некоторыми привилегиями, разумеется). В то время я был в неё по уши влюблён, а наша игра в кошки-мышки доводила до безумия, нещадно стегая по оголённым нервам и заставляя кровь кипеть. Каждую свободную секунду мы сбегали с уроков, чтобы встретиться под лестницей, забрести в пустой класс, затаиться в раздевалке и целоваться-целоваться-целоваться… Получали нагоняи, выговоры, косые взоры от учителей, даже родных в школу вызывали. Как же мне тогда досталось от Альбуса — он буквально молнии глазами метал. Наказал меня на неделю и карманных денег лишил заодно. Но мне всё было нипочём рядом с ней. Мы планировали сбежать и пожениться втайне, критично относясь к мнению родителей, что нам ещё рано для таких серьёзных действий. Естественно, так оно и было: повстречавшись чуть меньше полугода, перед выпускным мы расставили все точки над i и мирно разошлись, оставшись друзьями. Как разгорелась страсть, так и перегорела — со скоростью тлеющего фитилька. А когда школа перестала быть связующим звеном, то и дружба как-то понемногу увяла: меньше созванивались, реже отвечали друг другу в сетях, постепенно прекратили вместе гулять. Жизнь раскидала нас по разным полюсам.

Потом со мной приключилось чудо, и имя этому чуду Джиневра Уизли — младшая сестра Рона. Мы начали встречаться на первом курсе втайне от друга.

Наверное, тот период стал самым сложным испытанием для моей семьи — нас осталось двое: я да Альбус. За неделю до моего дня рождения у Геллерта случился сердечный приступ. Он был дома один, мы же уехали на день к брату деда, Аберфорту, и тем же вечером Альбусу позвонили: Гелл скончался по пути в больницу.

Если при Альбусе я держался, даже фонтанировал энергией и виртуозно играл в «нельзя вешать нос, жизнь продолжается», потому что тот конкретно сдал и на меня легли все домашние обязанности, то наедине с собой я позволял маске упасть. Мне было хреново и страшно. А Джинни стабильно слонялась поблизости: заглядывала в гости, играла в шашки с Альбусом, шутила, безостановочно болтала, постоянно таскала мне пирожки с лимоном, а деда баловала семейной наливкой. Она ежедневно скидывала мне сообщение «пошли, мол, гулять», а если я отказывался, то непостижимым образом материализовалась под моим балконом и начинала распевать на всю улицу, что солнышко так дивно сияет, а гулять ей не с кем. Это было даже забавно — столько непринуждённости и лёгкости воплощалось в каждом её поступке. И прежде чем соседка сверху начинала жаловаться, а то и вовсе звонить в полицию, я вылетал на улицу, хватал Джинни за руку и уводил её подальше под заливистый смех.

Она окружила меня теплом и заботой, ласковым солнышком разместившись где-то в груди. С ней мне было спокойно и уютно, и, наверное, только благодаря её ощутимому присутствию я так быстро оклемался после несчастья. К моему удивлению, Рон, ревностно относящийся ко всем парням сестры, принял нас мирно и естественно так же, как и в дальнейшем новость о нашем расставании.

Так почему же мы расстались?

Определённо я её любил. Однако, в отличие от той обжигающей влюблённости в Чжоу, чувство это было иным, — безмятежным и глубоким — и Джиневре, видимо, в этом неизменном комфорте не хватало огня, который вспыхнул между ней и Дином Томасом.

Я никогда ни в чём её не упрекал; даже когда Джинни созналась, что влюбилась и не знает, что теперь со всем этим делать, я не мог её винить. Но это помогло мне осознать, что во мне не кипело ни капли ревности, злости или других негативных чувств к ней или Дину… И мы решили отпустить друг друга, сохранив тёплые дружеские отношения, которые нам удалось пронести сквозь время.

Что ж, на третьем курсе передо мной разверзлась преисподняя в лице ученика по обмену, Драко Малфоя.

Он всегда сидел на первом ряду, сверкал своей белёсой макушкой и непременно зубоскалил: то я слишком громко дышал, то чересчур громко чиркал ручкой, то очень быстро печатал, сбивая его с ритма мысли. Каждый раз, когда Малфой открывал рот, мне оставалось только недоумевать богатству чужого словарного запаса вперемешку с нецензурщиной. С таким именем вообще нужно было проглотить язык, а он ещё и огрызаться смел.

Тем не менее его спесивость, ум и отстранённость — ну и привлекательная наружность, само собой — в мгновение ока сделали его популярным. До такой степени, что многие девчонки прокрадывались на совершенно не интересующие их лекции, чтобы поглазеть да пофлиртовать. Да и злобно зыркал Драко лишь на меня, неизменно придираясь, словно само моё существование оскорбляло его тонкую душевную организацию.

Наша взаимная неприязнь стала достоянием общественности, разделяя группу натрое: фанатов Драко — прихлебателей, как величал их Рон, отступников, то есть нас, и прочих — тех, кому всё было до лампочки. Мы проигрывали в численности, но выигрывали в адекватности, о чём неустанно напоминала Гермиона.

Где-то к зимней сессии наше противостояние достигло своего апогея. А закончилось оно в постели: Драко так же пылко трахался, как и ненавидел. Даже елозя подо мной в исступлении, он умудрялся меня оскорблять. Я уже подумал, что это у него своего рода фетиш. Но проблема нарисовалась сразу же: эта динамика перенеслась и в наши каждодневные взаимоотношения. Мы просто разрушали друг друга, застыв меж ненавистью и любовью. Могли не разговаривать неделю, а потом заняться сексом в пустой аудитории и тут же разойтись, чтобы посреди ночи, ответив на звонок, я услышал его хриплое «люблю», а на следующий утро при всех такое же «ненавижу, сука!».

Если честно, я не представлял, что мне с этим делать и как мне безопасно для своего психического здоровья вытянуть наш кривой бревенчатый плот из этого нескончаемого шторма. А штормило Драко будьте-нате. И под конец меня попросту расколошматило о чёртовы скалы его характера и задавило обломками того, что я пытался построить и укрепить. Как бы трагично это ни звучало, но я впервые так сильно убивался по кому-то. Так сказать, мучительно и со вкусом страдал.

С Чжоу мы расстались резко — чувство просто угасло; с Джинни — мирно. Всё, что было между нами, трансформировалось в нечто иное или, может, изначально было не таким, как надо. А с Драко… С Драко всё было сложно, остро и растянуто, точно он по кускам вытаскивал мне сердце. И я чувствовал, что не могу захлопнуть эту дверь.

И не смог.

Вернулся.

Вот только Малфой не упустил своего и поквитался за мою выходку, за то, что бросил. Только с ним я познал все оттенки ревности и её разрушающую мощь. А когда определил, что он таким образом специально изводит меня (ведь провоцировать и выводить из себя Поттера — это так круто), ушёл бесповоротно.

Когда мы начали — меж кавычками — встречаться, Гермиона окрестила наши отношения токсичными, сказав, что до добра эта хрень не доведёт. Как обычно, оказалась права. Мы пытали друг друга ещё с месяц, пока я окончательно не сорвался: завалив сессию, я сменил симку, удалился из соцсетей и, сняв квартиру, уехал на побережье.

Альбус отнёсся с пониманием, пригрозив, конечно, что если всё не сдам осенью, то мне мало не покажется. Сомневаться не приходилось.

Через месяц, пока я зализывал раны, сшивая края своего выпотрошенного сердца, и одновременно готовился к пересдаче в сентябре, сошёлся случайно на пляже с одним из моих сокурсников, Невиллом Лонгботтомом. Тот, естественно, не упустил своего шанса поделиться свежими новостями: Полумна уехала в Шотландию ловить Лох-Несское чудовище или писать о нём книгу — я так и не понял, что именно; лучшие игроки факультета, Винсент Крэбб и Грегори Гойл, оставили команду по регби — жалость какая. Один из преподавателей, Гильдерой Локхарт, был уличён в связи со студенткой, а знаменитая своим крутым нравом на весь факультет Минерва МакГонагалл ушла на пенсию и поэтому преподавать — слава богу! — в следующем году нам не будет. А на следующий день Невилл добавил между делом, что Драко Малфой… попал в больницу.