Перекопав многие совместные воспоминания, я мысленно воскресил все запоминающиеся моменты из рассказов Драко, и нельзя сказать, что их было много. Возможно, для кого-то и стало бы потрясением, но мы с ним мало разговаривали по душам, и не потому, что я не пытался найти общие темы. Однако Малфой всегда отдалялся, словно ускользая, стоило серьёзному разговору начаться. Разве что после секса он терял бдительность и мог начать болтать о себе, о своих интересах, о своём детстве, даже иногда о чувствах. Но длилось это от силы минут двадцать, а потом прореха в чужой броне стягивалась, и Драко вновь превращался в непробиваемого сучёныша.

— Чудовищно неприятная случайность — называй вещи своими именами, — хмыкнул Рон, недовольно покосившись в сторону, точно Малфой мог выскочить из кустов. — Гарри, я забыл ручку на столе! — Внезапно затрясся он, порываясь вернуться домой, но я вовремя схватил Рона за руку, рванув обратно.

— Небось у Герми целый склад запасных ручек в сумке, — улыбнулся я, упрямо утягивая его за собой. — И не пытайся сбежать. Не думаю, что тест Петтигрю будет сложнее Биохимии или Ветеринарной вирусологии, которые, хочу напомнить, ты сдал на восемь и девять соответственно.

— Дело в нервах, — кивнул Рон с кислой миной и поплёлся за мной, еле переставляя ноги, пока мы не дошли до дома.

Гермиона тотчас перехватила чуть ли не терявшего сознания друга и чмокнула в раскрасневшийся нос, отчего тот сдавленно промычал что-то маловразумительное. Я же застыл истуканом, рассматривая веранду, и мысли были не самые праздничные.

— Гарри? — окликнула меня Гермиона, повернув голову.

— Идите вперёд. Я мигом, — неопределённо указав в сторону, изрёк я и услышал её недовольное: «Ещё один!».

Гермиона отпустила Рона, строго скомандовав:

— Ну-ка шагай сам! — Тот же, неуклюже взмахнув руками, поплёлся за ней, и вскоре они скрылись за углом.

Я застыл около перил, проведя вдоль них руками, и воспоминания кадрами пронеслись перед глазами: слишком яркие, слишком живые… Слишком свежие, чтобы прекратить фонить эмоциями. Теперь, когда всё прояснилось, стоит ли попытаться оставить чувства позади? Или же быть бараном, как выразился Драко, и проявить упорность до самого конца?

Во мне не было веры в способность влюблять в себя: я считал, что или чувства зарождаются сами по себе, или же их попросту не возникает вообще. На этом всё. Мои пробудились, а его — нет, судя по всему. И разве могут какие-либо действия создать их на ровном месте? Будь я умнее, красивее, старше, влюбился бы он в меня? Если бы я больше старался, сильнее интересовался всем этим, возможно, — я даже улыбнулся — подвязывал быстрее, влюбился бы он в меня? А что, если роль сыграл лишь мой пол?..

Будь я женщиной, влюбился бы он в меня?

Гермиона зимой ходила на семинары: «Любовь: простая химия или нечто большее?» — или как-то так. Зачем — я не спрашивал, однако за это нам кредитов не зачисляли, не та специальность и не тот материал.

«Вальехо-Нахера[1] утверждал, что поведение наших родителей: то, как они любят друг друга, как они любят нас, — и составляет самую важную школу любви. Вы понимаете, что это значит? — трещала она, изредка поцеживая напиток из трубочки. Рон же ковырял яблочный пирог, заинтересованно её слушая. Что до меня, то я воспринимал всю эту катавасию довольно-таки скептически. — Что при выборе партнёра почти все мы стремимся искать в избранном нечто близкое — то, что мы познали дома с детства. Если, конечно, отношения родителей не были чересчур травмирующими и конфликтными, обычно черты, определяющие выбранного человека, во многом совпадают с нашими родителями.

И вообще, многие не отличают любовь от влюблённости. Так вот, — Гермиона помахала чайной ложкой перед нашими носами, — влюблённость представляет собой серию химических реакций, происходящих в разных областях мозга, которые создают идиллическое восприятие партнёра. Однако со временем мы к этому привыкаем, и когда этот химический каскад спускается, то многие воспринимают перемены как потерю любви — мы разлюбляем и даже расстаёмся.

Любовь же связана с убеждениями и ценностями — несколько исследований показали, что на самом деле нейрохимии самой любви не существует. Поэтому, Гарри, — Герми вздохнула, словно собиралась сообщить мне нечто прискорбное, — вас с Малфоем связала влюблённость, но не любовь, — заключила она с мягкой улыбкой. Тогда и появились подозрения, что эти семинары она посещала из-за меня. Её ум работал так, что для решения любой проблемы нужен был профессиональный подход. И этот подход она сразу же определила — освоить теорию любви. Раз другу не везёт в этой сфере, значит, надо всё о ней узнать. И тогда проблема будет локализована, а потом и разрешена. Несколько наивно, как мне казалось. — Роберт Стернберг[2] разработал трёхкомпонентную теорию любви, — продолжала Гермиона, не замечая ни сонливости Рона, ни моей мрачности, — и выявил, что тремя элементами любви являются близость, страсть и обязательства, — она показала нам три пальца, тотчас загнув один. — Первый элемент — это ощущение того, что нас понимают и принимают. Это чувство безоговорочной поддержки, эмоциональной близости и близкой связи.

Второй — это влечение и интерес, как романтический, так и сексуальный. Этот жгучий ингредиент делает желательным и физический контакт, и эмоциональный, — она хмыкнула, загнув второй палец, а я прикрыл на мгновение глаза. Не потому, что не хотел видеть их страстные переглядки с Роном, а потому, что понял уже тогда, к чему она клонит. — Именно страсть даёт ощущение исключительности: определённые чувства и мысли, предназначенные только для любимого человека.

И последний — это весьма интересный ингредиент, — Гермиона опустила руку на стол, задумчиво постукивая пальцами по поверхности. — Обязательства всегда кажутся чем-то долгосрочным, но это всего лишь решение взять на себя ответственность за отношения до самого конца. А отношения могут быть и краткосрочными. Но по сути это желание поделиться с другим каким-то жизненным проектом, целью — и именно это даёт паре устойчивость. В общем… Гарри, — она вздохнула, нервозно улыбнувшись, — если выделить компоненты, то у вас с Драко из семи типов любви именно увлечение или влюблённость. Пробуждение страсти при отсутствии близости и обязательств, даже спустя время…»

Я не дал ей тогда закончить. Прервал на полуслове, свалив в уборную, и пробыл там минут пятнадцать, если не больше. Не то чтобы меня разозлило её желание помочь, даже такое вот «своеобразное», просто я внезапно понял, что в каждых отношениях мне не хватало одного из «элементов»: с Чанг — близости, с Джинни — страсти. Что ж, у многих чего-то да не хватает, но живут же как-то. Я просто отказывался следовать всяким теориям, чтобы категоризировать свою жизнь и свои чувства. Тогда это казалось мне нелепым. А сейчас было интересно, каким типом любви я заболел в очередной раз. Или, скорее, отсутствием её.

Сжав крепче перила, я скользнул взглядом по саду, погружённому в мягкий розовато-рыжий свет. Через несколько часов солнце уже сядет и наступит ночь, а следом новый день. А затем другой. И третий… Пройдёт неделя. Месяц.

Всё проходит. И это тоже пройдёт.

—…Нет, всё хорошо, — донеслась до меня приглушённая речь.

Одно из окон рядом с верандой было открыто. Впрочем, ничего особенного — к вечеру все окна открывались, и хоть в нашем доме был кондиционер, но естественную вечернюю прохладу он не мог заменить.

— Почему это обязательно я? — вновь раздался голос, показавшийся мне смутно знакомым.

То окно принадлежало кабинету Риддла. Там он нас собрал во время приветственной церемонии, ознакомив со всеми тонкостями грядущих четырёх месяцев стажировки.

Вздохнув, понимая, что совершаю очередную глупость, я спустился с веранды и устремился к окну. Никогда не считал себя чрезмерно любопытным, но всё, связанное с Риддлом, дразнило мою любознательность, заставляя её проявляться с поводом и без.

А по мере приближения к окну голос становился всё более отчётливым, как и ясным моё понимание того, кому тот принадлежит.