В голосе Ирмы переплетались и обида, и злость, и раскаяние, и неясно было, на кого все это направлено – на себя или на Федора. Или – еще на кого?
– Ну а потом май, последние уроки перед каникулами, и что-то у меня настроение такое весеннее, превосходное. Говорю Федору: иди к нам и жди меня, а я все сделаю, приду, обедать будем. У нас должна была репетиция быть, а репетировали мы каждый раз долго. Я и решила, что к обеду вернусь. А учителку, которая драмкружком руководила, куда-то вызвали. Репетицию отменили, я бегом домой. А там…
Ирма закурила новую сигарету и продолжила уже наигранно веселым тоном:
– А там новая любовь зарождается прямо на моей кровати! Ну, я девочка городская, гордая! Побежала в школу, сказала, что телеграмма от родителей, срочно надо уезжать, попросила справку об окончании десяти классов. И, как говорится, первой же лошадью – вон отсюда!
После долгого молчания подвела итог:
– Вот такая история, Воронов.
Воронов сел, посмотрел на нее, помолчал. Потом спросил:
– Ну, а о чем он говорил, будто ты забрала? И кем еще он тебя пугал? Ты рассказывай, рассказывай, я слушаю…
– А это я тебе расскажу не сейчас и не сегодня, любимый мой, – спокойным голосом ответила Ирма, поднялась, шлепнула себя. – Ты лучше моей задницей любуйся, мужчина!
И побежала в воду.
…С реки возвращались, когда солнце уже покинуло зенит и двинулось к закату. Едва заметно, но тронулось.
Шли быстро. Во-первых, потому что у Ирмы подгорели плечи, а во-вторых, на природе зверски проголодались, но обнаружили это лишь тогда, когда стали собираться домой.
Они сначала и не услышали, как кто-то кричит. Обернулись лишь тогда, когда и кричавший уже был близко. К ним приближался быстрым шагом, почти бегом, Овсянников. Глядел почти неотрывно на Ирму, но несколько раз как-то оценивающе поглядел на Воронова. Подошел, остановился. Махнул рукой:
– Чего уж там! Ирма, мне кажется, я сегодня видел Клевцова.
– И что? – спросила Ирма, и Воронов почувствовал, как она напряглась.
– Да так-то оно бы и ничего. Но он как-то странно себя повел, – пожал плечами Овсянников и слегка развернулся, будто привлекая к разговору Воронова. – Я, видите ли, без очков плохо вижу, так что пока «глаза обувал», он уже меня разглядел и повернул в сторону. И – шире шаг!
– Ну… Иван Герасимович… может, это и не Клевцов был?
По голосу Ирмы было ясно, что она и сама не верит в ошибку учителя.
– Ну, может, и не Клевцов, – кивнул Овсянников. – Тот-то подошел бы.
– А у меня, Иван Герасимович, ночью был Барабаш, – выпалила вдруг Ирма.
– Федор?
– Федор.
– Ну, тогда… Тогда я видел именно Клевцова, Ирма, – развел руками учитель и повернулся к Воронову. – Тогда я, скорее, к вам, Алеша. Вы, пожалуйста, Ирму никуда одну не отпускайте и будьте…
Он замолчал, подбирая слова, потом закончил с неловкой полуулыбкой:
– …Получается, что вам надо быть бдительным, Алексей, – и повернулся к Ирме. – Вот ведь как получается.
– Иван Герасимович, – начала Ирма, но тот прижал руки к груди:
– Прости старика, милая, опаздываю. Завтра все обсудим, а сегодня буквально пару слов выслушай. Ты помнишь, что в тех рассказах старых жителей, которые мы собирали и читали, нас удивляли слова о том, что будто там был слышен собачий лай?
Ирма тряхнула головой, будто отгоняя сон:
– Какой лай, Иван Герасимович?
– Люди из деревень, которые нам рассказывали про «чертово городище», говорили, что слышали вдалеке, будто через пелену, собачий лай!
Ирма кивнула:
– Конечно, помню!
– Так, вот, мы не верили, что по лесу могут бегать стаи собак. А это, возможно, и не собаки вовсе были! Вполне возможно, что это был лай лисий. И это значит, возможно, что где-то там был питомник по разведению пушных зверей. Край-то у нас богат «мягким золотом», как говаривали в древние времена, и, возможно, кто-то решил вместо того, чтобы по тайге плутать в поисках зверя, разводить его у себя под боком. Делов-то – только что клетки сколотить.
– Ну а связь какая? – невольно вмешался Воронов.
Овсянников уперся пальцем в пуговку на рубашке Воронова:
– Есть у меня соображения некоторые, но все это – завтра. Приходите сразу утром, часов в десять, будем чай пить. А ты, Ирма, вспомни, кстати, того краеведа, которому мы письмо писали. Он ведь нам что-то интересное тогда рассказал.
– Помню! – радостно вскрикнула Ирма. – Он ведь…
Но Овсянников энергично замотал головой:
– Все, дорогие мои, извините, бегу. Завтра, Ирма, все завтра.
И зашагал в обратную сторону…
Глава 5
После встречи с Овсянниковым Ирма как будто вспомнила, что идут они издалека, повисла на руке Воронова и тараторила, вспоминая истории тех времен, а едва вошли во двор, громко закричала, что не ела целую вечность, что совсем оголодала, что остались только кожа да кости. Так и ходила, то крича по двору, то забегала на несколько минут в избу.
Старуха тоже покрикивала в ответ, но стол накрывала проворно, и видно было, что делает это с удовольствием.
Сели за стол, и Воронов, налив самогонки в стаканчики, сказал:
– Вот, хочу выпить за ваше здоровье, а стараниями вашими и вашей внучки даже не знаю вашего имени-отчества.
Бабка непонимающе уставилась на него:
– Чево?
– Ну, как вас называть? А то все без имени да без имени.
Бабка продолжала молчать, и Воронов спросил еще раз:
– Как ваше имя?
– Нателла, – все еще не понимая, что происходит, ответила бабка.
– Ага, – радостно кивнул Воронов и поднял стакашек. – Ну, за твое здоровье, бодрая грузинка!
– Какая еще грузинка? – удивленно спросила бабка, опустошив стаканчик.
– Ну как? Внучка ваша – Ирма. Имя грузинское. Ты – Нателла, тоже грузинское имя.
– С чего грузинское-то? – начала приходить в себя бабка.
– Была такая грузинская певица Ирма Сохадзе, – привел аргумент Воронов. – И про какую-то Нателлу я тоже слышал. Вроде, про грузинку.
Он снова взялся за бутыль, наливал как бы между прочим, продолжая разговор.
– А вы, значит, не из грузинских? – вроде как с сожалением переспросил он и поднял стаканчик. – И давно тут ваш род живет?
И, едва, опрокинув самогонку в себя, сменил тему:
– А вот скажи-ка мне, любезная Нателла, что у вас тут за разговоры про «чертово городище»? Мы тут всего ничего, а со всех сторон про него разговоры идут. Ты про него что слышала или нет?
Бабка между тем, не обращая никакого внимания на вопросы Воронова, продолжала спокойно обедать, и только поняв, что прозвучал последний вопрос, остановилась:
– Ты вот что, голубь, ты закусывай! Самогонки мне не жалко, а наоборот – пей в удовольствие. А закусывать надо, чтобы здоровье не повредить. А то вы там, в городах, себя губите всякими этими экологиями да черными дырами.
И, проследив, чтобы Воронов взял ложку и начал хлебать борщ, сменила тему.
– Ты словами-то не бросайся и черта реже поминай! Балясная, известно, без церкви живет, а бога не забывает, и бог ее бережет. Про городище мне еще моя старшая сестра рассказывала. Ее с нами заставляли нянчиться, вот она и выдумывала разные сказки. Да старалась выдумать пострашнее, чтобы мы за ворота не шастали. А то, если мамка вернется, а нас нет, так ей задницу отстегают, а потом велят бежать нас искать.
Она посмотрела на Воронова и с ехидцей спросила:
– Тебе-то, поди, страшилки не интересно слушать, а? А про то, какими еще словами городище прозывается, я не знаю и знать не хочу.
– Делать-то все равно нечего, – ответил Воронов.
– Нечего-нечего, – согласилась бабка. – Тебе про городище-то что знать надо?
– Мне? Да просто интересно. Люди говорят, а я и не понимаю – про что?
– Не понимаешь, так оно иной раз и к лучшему, – философски заметила бабка и уточнила. – Я ведь по-вашему, по-ученому, не умею говорить.
– А мне и не надо по-ученому, – усмехнулся Воронов. – Мне по-человечьи даже лучше будет. Глядишь, больше пойму.