Овсянников даже сейчас, спустя много лет, как-то неловко развел руками: дескать, как же так…

– Иду по коридорам, представляю, как посмотрю в глаза тем, кто меня сюда отправлял, кто на меня такие надежды возлагал, чувствую, как пот по спине струится, и краска лицо заливает. Иду, ничего и никого не вижу и буквально врезаюсь в кого-то! Поднимаю глаза – Валера! Работает у наших археологов. Шебутной такой парень, но хороший, знающий, веселый. Рассказал я ему о своей беде, он спрашивает: ты надолго приехал? Да и не знаю, говорю, наверное, обратно поеду. А ты, говорит, не спеши. Подходи сюда через три часа, автобус будет. Какой, спрашиваю, автобус? А на раскопки поедем, объясняет. И поехали, и рассказал я все преподавателю, который ими руководил, тоже археологу. Тот-то за идею сразу ухватился, расспросил меня, говорит: ложись спать, завтра поговорим. Назавтра садимся в машину к Валере и мчим в наш райцентр. Я такого и не ожидал, но мужики эти – Валера и преподаватель – будто только тем и занимались, что такие заключения делали для строителей.

Честно скажу: все, что относилось к строительству, меня мало интересовало. Для меня гораздо важнее было другое: не прошло и недели, как началась эта самая археологическая разведка. Детали вам ни к чему, а общее знать надо, чтобы рассказ понимать. Идет эта самая разведка и обозревает окрестности. Может, в других местах это как-то иначе делают, а у нас именно так. Идет она, значит, обозревает, и если видит большую поляну в тайге или несколько полян средних размеров, рядом расположенных, то глядят внимательно, высматривают на земле выпуклые окружности диаметром метров семь-восемь в среднем.

Овсяников огляделся, потом легко поднялся, взял из большого деревянного стакана охапку карандашей и ручек.

– Вот смотрите…

Он расположил карандаши так, что они образовали некое подобие букета из стеблей, потом перевернул этот «букет» раструбом вниз.

– Вот стволы деревьев, представили? Вот их в землю вкопали, верхушки обвязали. Получается, что и снизу и сверху зафиксировали – не рассоединятся. Теперь можно шкурами обтянуть, ветками – да хоть чем. Вот вам и жилье!

Он обвел ладонью поверху конструкции, положил карандаши на место, но из шкафа взял папку, вынул листы бумаги:

– Ну, вот смотрите… Это как бы в разрезе. Во время раскопок такие рисунки постоянно делать надо…

– И много их тут? – обрадовалась возможности прервать молчание Ирма.

– Конечно, много, Ирма!

Овсянников повел руками по сторонам:

– Все тут собрано, все, что делал, все, что сделал. Это же – мой мир! А что такое «мир» для каждого человека, для всех нас? Живут люди в мире, живут, обживают, а потом вдруг – бац! И ломают мир! Сами!

Овсянников замолчал, пожал плечами:

– Очень уж я… разошелся. Это, наверно, после обеда так, – улыбнулся он, глядя на Воронова. – Ну, про археологию продолжим лучше.

Овсянников закурил.

– Разведку вести, между прочим, довольно рискованно, если делают это люди несведущие, – увлеченно продолжал он. – А откуда у нас взять сведущих? Мне дали команду собрать всех, кто перешел в десятый и одиннадцатый классы, набралось человек двадцать, так ведь никто из них в этом ничего не понимает, да и заблудиться может в тайге-то. Но археолог этот, Кедровкин, светлая ему память, оказался блестящим организатором. Начать с того, что на этом заключении для строителей он наверняка неплохие деньги поимел и к материалам своей докторской многое добавил, но и работал он отлично. Все время, пока мы тут работали, он и сам мотался туда-сюда, как челнок, и людей привлек. Во-первых, конечно, того Валеру, с которого все началось, а во-вторых… Приходит ко мне в школу незнакомый человек и говорит: прислали тебе в помощь, фамилия моя Клевцов, зовут Борис Борисович, по рекомендации Кедровкина, ясно?

И как-то сразу поставил он себя начальником: туда пойди, то организуй, то согласуй. И все погоняет: скорее, скорее, чего тянешь!

– Поначалу-то я даже рад был, что есть кому командовать, – улыбнулся Овсянников. – Повторяю: я-то ведь вчерашний студент, какой из меня начальник. Ну а Клевцов этот, как потом выяснилось, тоже не за «спасибо» старался. Он, оказывается, числился заместителем директора музея где-то на севере, и Кедровкин обещал взять его в аспирантуру, если будет основа диссертации. А по тем временам кандидат наук – большой человек, заметный, уважаемый.

Овсянников глянул на часы и охнул:

– Идемте на воздух. Там у меня под навесом все для чаепития хранится, а солнышко оттуда уже ушло. Посидим в тени на свежем воздухе. Я вас уже, поди, заговорил?

– Ну что вы, – ответила Ирма. – Не знаю, как Алеше, а мне очень интересно. Я ведь обо всем этом только от вас и слышу сейчас. Так что рассказывайте, рассказывайте, Иван Герасимович!

Овсянников, колдуя над старехоньким керогазом, наливая воду и смешивая чай и травы из разных баночек, продолжал:

– Уж не знаю, каким образом, а Кедровкин устроил так, что и стройка началась почти сразу же. Написал он куда-то письмо на бланке, сам отвез и сам привез ответ: дескать, под ответственность местных властей, которые обязаны следить за ходом археологических работ. И появилась тут строительная техника, стали завозить стройматериалы, начали что-то измерять – в общем, работа пошла. Местная власть в восторге, на меня отсвет падает, – улыбнулся Овсянников.

– И у археологов работа пошла, в пять уже просыпались, завтракали, собирались, утверждали маршруты для поисков. В семь утра Валера уже ведет на поиск три бригады человек по семь-восемь в каждой. Состоит бригада из двух-трех студентов, которых Кедровкин сам отобрал из числа интересующихся археологией, и с ними три-четыре наших старшеклассника, которые хоть немного знают местность. Валера их всех сопровождает до начала их маршрутов, которые уже обследованы Клевцовым и самим Валерой. Отводит их к начальной точке маршрута, еще раз все объясняет, а потом еще и ходит за ними, проверяет. Обед брали с собой сухим пайком, чтобы разведку вести неотрывно часов восемь-девять, а вернуться засветло, пока с пути сбиться почти невозможно.

Овсянников стал разливать чай по чашкам, выставил на стол вазочки с халвой, конфетами, печеньем.

– А вы, я смотрю, чай пьете вприкуску, – улыбнулся Воронов.

Учитель улыбнулся:

– В наших местах «чай» – это своего рода клуб по интересам. Иной раз как сядем в учительской после шестого урока, так и сидим до позднего вечера. Бывало, что приходилось просить, чтобы на машине домой подбросили. Между прочим, в этом доме и размещались все археологи в тот раз. Именно тут я впервые услышал о «чертовом городище».

В гостях у Овсянниковых сидели допоздна, домой шли уже в полумраке, отгоняя комаров и мошек, и пришли искусанными и злыми. Поэтому когда Ирма, уже почти раздетая, сбегала и принесла бутыль мутноватой жидкости, пару огурцов и шмат сала, Воронов эстетствовать не стал, нарезал сало и намахнул стаканчик самогонки, которая ему сразу понравилась, а потом, буквально через пару минут, еще один.

Выпил и погрузился в легкую расслабленность, размышляя, как хорошо вот так, без лишних забот, жить в таежной тиши. Ни тебе звонков «как-дела-старик», ни тебе ворчаний, как в московском окружении – сплошное удовольствие!

То ли долгий день, то ли деревенская самогонка тому причиной, а ко сну Воронов отошел сразу и мягко. И уснул с удовольствием.

Неизвестно когда, но удовольствие было прервано. Причем в довольно скором времени.

Сначала Воронов через сон услышал какое-то бубнение и подумал, что это из сна и сейчас пройдет.

Не проходило.

Он повел рукой по кровати – Ирмы не было.

Наверное, с бабкой разговаривают, подумал он. Ругает, поди, ее бабка за что-то, но ругает негромко, чтобы его, Воронова, не разбудить.

Он уже удобнее устроился, чтобы снова заснуть, как вдруг раздался удар. Ну не удар даже, а, скорее, толчок или шлепок. Да, наверное, шлепок. Будто кто-то в пылу спора пристукнул ладонью по столу.