Тревога уже дано вышла из узких улочек психопатологии и сейчас она представляется фундаментальной составляющей повседневной жизни всех форм существования человека, от муравейников – мегаполисов до заброшенных и захолустных деревень. Это прекрасно описано экзистенциально мыслящими писателями и философами, такими как: С. Кьеркегор, Ф. Ницше, Ф. М. Достоевский, Ф. Стринберг, Г. Ибсен, Ф. Кафка, Г. Гессе, А. Камю, Г. Паризе, Ф. Дюрренматт, Г. д’Аннунцио, М. Хайдеггер, П. Тиллих и др.
По другую сторону исследователей мятущейся души обстоятельно расположился А. Шопенгауэр. Он жил уединенно, был женоненавистником и любил гулять с большой собакой Атмой («Суть вещей»), но соседи, за ее злобный нрав, называли ее Шопенгауэр-младший. Малоизвестный факт из его жизни: будучи определен в Берлинский университет, он начинал свои лекции в девять утра, как раз в то время, когда начинались лекции заведующего кафедрой. А кафедрой заведовал… Г. Гегель. «Поэтому я работал всего четыре дня, – пишет он в дневниках, – а затем посвятил все время изучению Упанишад и игре на флейте». Из восточной философии он взял идею «квиетива» – отказа от желаний во имя обретения спокойствия. Иногда квиетив трактуется как отрицание воли, и волю ошибочно связывают с мотивом, но воля, как пра-бытийный феномен, всегда в наличии, например, в случае с квиетивом, это воля не-делания, воля не-достижения. У Х. Риверте («Фламандская доска») старый шахматный мастер из Мадрида перестает играть турниры, когда на высоте успеха вдруг неожиданно для себя обретает, как инсайт, новый взгляд – шахматы – это единственная игра в мире, где официально разрешено отцеубийство!
Тревога – это особое внутреннее напряжение, лишенное вектора (т. н. «свободноплавающая тревога» или «иррациональная тревога»), но как только она конкретизируется или рационализируется – она превращается в страх, т. е. страх – это тревога, наделенная вектором.
Разумеется, что субъективно Тревога вносит дискомфорт, а при панических атаках возможны и острые импульсивные реакции по типу «психовегетативной бури», но, в то же время специалистам хорошо знакомы т. н. «спокойные люди», в работе, к сожалению, они определяются в терминах демобилизации, с тенденцией к ненадежности и халатности, поэтому профотбор всегда направлен на обнаружение легкого гипергидроза ладонных поверхностей – эти не подведут, эти таковы, как говорил Венечка Ерофеев: «внутри у каждого из них сидит комиссар Маресьев». У прекрасного философа и переводчика Хайдеггера В. В. Бибихина в книге «Лес» рассказывается о слове «халтура». Оказывается, это польское слово Chaltury, и означает оно… поминки. Но причем здесь поминки, какая связь? Но читаем дальше: «На поминках вас накормят, и даже вдоволь, но эта еда не пойдет к вашему сердцу, не пойдет в созидание, она мертвая, и работа, как халтура – мертвая, та, о которой Гераклит говорит: «Мертвое надо выбрасывать скорее чем нечистоты». Трудовая этика в протестантизме также связана с уровнем тревоги, как и выражение: «работать с энтузиазмом». Labora In Theo – трудиться с Богом, Вот так тревога инкорпорирована в человеческое.
Тревога всегда связана с мотивацией человека, но, чтобы это не звучало как в виварии, или по Скиннеру, скажем по-человечески: она связана с желаниями человека. И, в зависимости от последних, следует различать две формы тревоги. Одна из них, и мы (мы – это я и мой двойник) называем ее «южной», связана с мотивацией избегания неуспеха, а также с глаголом Avoir – иметь; эта тревога вся расположена в царстве количества, там, где предикатами являются: мир, тепло, тишина, мягкая стагнация и осторожность, рационализация и отсутствие резких движений. Тревога связана с возможностью потери, преимущественно материального свойства. Другая тревога – «северная», связана с мотивацией успеха и с глаголом Etre – быть. (Подробнее о континууме Юг – Север, см. приложение «Путешествие в сторону Севера»). Любопытно, что французский глагол «быть» применяется только с глаголами движения, отсюда и многие поздние прозрения, например, «поисковая активность» как «масло масленое». Предикаты северной тревоги: романтизм, война, риск, отчаяние и надежда. Эта тревога связана с возможностью нахождения Пути, но также и с гибелью. Мы можем метафорично увидеть эти две тревоги в образах землепашца и кочевника. Замечательно говорит Бродский, когда рассуждает о судьбе поэта: «Кочевник всегда опасен для землепашца, он постоянно компрометирует концепцию границы».
К выдающимся мыслителям, изучавшим проблему тревоги и страха, следует отнести Баруха Спинозу, его произведения насыщены психологизмом, и задолго до известного постулата З. Фрейда: «Там, где было ОНО (ID), должно быть Я (EGO), он, строя свою математическую теорию психики человека, утверждал, что страсть «перестает быть страстью, когда у человека формируется ясное и отдельное понятие о ней». Спиноза наивно полагал, что достаточно быть мужественным, чтобы побороть страх и тревогу, не учитывая, например, что маска мужественности может только прятать растерянность и неуверенность (латентная тревога), его проект взгляда на человека как существа вполне статичного, позволяющего распространять на него геометрические законы, совершенно не учитывал могущества ID, рвущего в клочья благие пожелания. Это вполне ариманические идеи. Но они могут быть воплощены в кибернетике, например, при создании несокрушимой шахматной машины, играющую с форой против белкового шахматиста, внешне кажущегося невозмутимым, но покрытого испариной в ожидании близкой катастрофы цугцванга.
Гораздо ближе к человеку был Блез Паскаль, но эта близость и позволяла ему увидеть всю неприкаянность человеческого существования, он предвосхищал излюбленное выражение Хайдеггера о «заброшенности» человека. Наблюдая за поведением человека, а он был выдающимся математиком, Паскаль отметил, что в человеке нет ни одной постоянной, ни одной константы, и не случайно, что взгляд его не отличался оптимизмом.
Спустя два столетия, в XIX веке и далее происходит все увеличивающийся разрыв в цельности, конгруэнтности человека, зарождается господство машины, это время было обозначено Ницше как «декаданс», когда душевное смятение стало угрожающим, и тревога предстала во всем своем сиянии. Кьеркегор, Ницше, Достоевский в философии и литературе, Мунк в живописи («Крик») были первыми экзистенциальными исследователями тревоги, они увидели еще доклинически, к чему приводит рационализация и тотальное подавление тревоги или тем, продуцирующих тревогу (табуирование). И вот Кьеркегор обрушивается на Гегеля, он считает, что его система взглядов, позволяющая смешивать абстракцию и жизнь является ничем иным как надувательством, он восстает против чистого разума и объективности как опасных иллюзий, отрицающих интерес человека (Inter esse – быть между вещами), а значит, и самого человека, и вот Ницше заявляет: «Наше тело думает». В этой фразе, похожей на крик, и действительно, Ницше вправе повысить голос и даже прикрикнуть, – преодолевается, или делается попытка преодоления одной культурной матрицы, фрейма, привычной дихотомии тела и души и экзистенциалисты не признают этажности науки: там философия, а тут психология; позитивизм, как известно, был следствием такого деления, когда каждая наука создавала «своего человека».
Кьеркегор первым обнаружил, что тревога возникает тогда, когда человек сталкивается со свободой, при этом он предостерегает от поспешных дефиниций, например: «Свобода – это возможность выбора между добром и злом. Такое недомыслие также мало соответствует Писанию, как и мышлению. Свобода – в том, что мы можем». Кьеркегор различает две тревоги: тревогу идущего, которая связана с непредсказуемостью будущего, и невротическую тревогу, когда рефлексии и состояние Я блокируют движение вперед. Дорогой читатель! А нет ли здесь deja entendu? И действительно – именно, именно есть, и именно там, где мы говорили о северной и южной тревоге, в основании которых действуют полярные мотивации. В этом месте можно имагинативно представить себе ноосферу, которую раньше называли «Акаша-хроника». Кьеркегор, говоря о тревоге у взрослого, всегда говорит о конфликте, о конфликте выбора у амбивалентного человека, в отличие от невротика, который всегда убегает от объекта, ограничивает выбор и жертвует свободой. У него же: чувство Вины у творческого, у идущего наперекор тревоге, возникает в результате самоактуализации, которая, в известной степени всегда есть убийство, убийство старой формы. «Чем человек гениальнее, – говорит Кьеркегор, – тем на более глубоком уровне он открывает свою Вину». Там же: «Творческий гений… не должен бежать от тревоги и Вины, спрятавшись за веру в судьбу; человек творит, проходя через тревогу и Вину».
