Психогигиена как самореферентная система состоит из коммуникаций и действий, при этом одно без другого не способно к развитию и эволюции. Любой процесс, конституирующий социальное – это процесс коммуникаций, однако, только действие способно приводить к саморегуляции системы; так, коммуникация рождает из самой себя действия, которые, в свою очередь, создают условия для дальнейшей коммуникации. Природа коммуникаций рефлексивна и не зависит от вариативности ответа Ego, и структурируется с помощью тем, которые наделяются границами, например, дозволенные или табуированные области. Такой тематический запас информации можно определить термином «культура». Н. Луман замечает, что «… археологи наверняка отнесли бы к культуре мышеловки, мы же – лишь возможность делать их предметом коммуникации». Следует предостеречь от упрощенного понимания коммуникации как действия, такое упрощение не учитывает двойную контингентность, появляются Ego и Alter: возникают неловкость, пауза, замешательство и дезорганизация, прежде чем все заканчивается пониманием.

Эти соотношения очень интересны. Поскольку, между системой или психогигиеной и окружающим миром осуществляются динамические процессы, эти соотношения принципиально асимметричны, при этом система утверждает себя в условиях превосходства окружающего ее мира за счет установления т. н. «градиента комплексности», проигрывая в разнообразии, но выигрывая упорядоченности (Тональ и Нагуаль у Кастанеды).

Система не способна выжить без присущего ей эгоизма; наподобие тому как эгоцентрик говорит: «Мир – это я», также и система направлена к тотальности таким образом, что окружающий ее мир представляется как «… все остальное». Граница между системой и окружающим миром определяется смыслом и, поскольку каждая коммуникация претендует, например, на время или на внимание, то все, что «запускает» коммуникацию – расширяет границы системы.

Противоречие – одно из свойств самореферентной системы, это наглядное свидетельство творящей асимметрии, создание условий для создания и развития иммунной системы психогигиены. Противоречия – это дестабилизаторы системы, но было бы ошибкой видеть в дестабилизации дисфункциональность. Динамическая система не только не нуждается в нестабильности, напротив, она сама воспроизводит ее, например это нестабильность на биржах или в брачных союзах, которые часто чреваты расторжением. Система защищается не от девиаций, а от затвердевших моделей поведения, парадоксально, но с помощью тех же девиаций.

«Негация спасает от аннигиляции». За этой броской и не лишенной изящества фразой, сокрыто нечто важное, имеющее прямое отношение к противоречию и конфликту. Негация – это отрицание или объекта или его предиката, антоним негации – подтверждение. У Гегеля – антитезис есть негация тезиса, негация, содержащаяся в вещах или понятиях, является условием всякого движения. У Хайдеггера негация – это высказывание об отсутствии чего-то. Надеемся, что теперь цитата Н. Лумана не только оживает чудесным образом, но и дополняет фундаментальное основание самореферентности.

Конфликты – это противоречия коммуникаций, для возникновения конфликта нужны всего лишь две противоречащие коммуникации. Можно было бы пренебречь мелкими, бытовыми конфликтами, они, как пузыри во время дождя, появляются и исчезают, но существует и другое: постоянная готовность к конфликтам, к серьезному противостоянию, и эта готовность всегда есть у системы, наделенной силой или властью, они, обладающие силой, могут себе позволить конфликт, могут манкировать этические принципы и помещать противника в отчаянное положение. С крушением модерна и домостроя исчез механизм контроля конфликта в коммуникациях, вплоть до четко структурированных поведенческих паттернов. Постмодерн характерен тем, что способность к конфликту поддерживается индивидуально, но с учетом стратификационных интересов групп-участников.

Хайдеггер указывает на Gerede – «болтовню», как на возможность понимать все без предварительного усвоения сути. Хорошо известно выражение Хайдеггера: «Наука не мыслит». Действительно, наука выводит некоторые положения используя определенную методологию, и это вполне механистический, машинный метод, но использование метода, с греческого: «мето-годос» – «путь за кем-то», «колея», «однолинейность», а мышление, напротив, это «годос» – «прокладывание пути» и это всегда – ручная работа, и уже потом, с помощью той же науки – создание копии созданного вручную, именно поэтому мир техники вторичен. Наука, по Хайдеггеру, все же постоянно и своим особым способом имеет дело с мышлением, но этот способ только тогда становится верным и плодотворным, когда становится видимой пропасть, существующая между мышлением и наукой, причем такая пропасть, через которую невозможно перекинуть мост, а возможен только прыжок.

Хайдеггер отмечает, что как разумное существо, человек должен уметь мыслить, если только он этого захочет, но, оказывается, что, например человек хочет мыслить, но, однако, он этого не может, возможность мыслить не гарантирует способности мыслить, и тут Хайдеггер указывает на важнейший элемент вхождения в мышление: «Мы можем только то, что нам желанно». Inter-esse – быть среди вещей, или между вещей, но Хайдеггер напоминает, что «для сегодняшнего интереса интересно лишь только интересное, которое в следующий миг становится безразличным и замещается другим интересным». Похоже на гипертимный стиль восприятия, в без достаточной глубины и проработки, поверхностное скольжение, вполне характерное, кстати, для юношеского периода развития.

И вот, помимо «желанного», Хайдеггер вводит неожиданное: «Данное для мысли отворачивается от человека, но это отворачивающееся тянет и нас за собой, независимо от того, ощущаем мы это или нет, и человек, попавший в это оттягивание похож на перелетную птицу «дающую тягу на юг», и именно человек, находящийся в тяге и есть, впервые, и прежде всего – человек и, поскольку, этот человек и сам указывает на оттягивание, Хайдеггер определяет его как «знак» и переходит к Гельдерлину, к одному из его набросков к гимну: «Мы знак, без значения». Среди заглавий к этому наброску: Мнемозина – «память» с греческого, в мифологии – дочь Неба и Земли, и Хайдеггер предостерегает от поспешного заключения, что Miphos разрушается через Logos, он говорит, что «религиозное никогда не разрушается логикой, но всегда только тем, что Бог сам ускользает (оттягивается)».

Мнемозина становится матерью муз: пения, музыки, танца и поэзии, и, конечно, это нечто совсем другое, чем просто память, удерживающая прошедшее в представлении. Но к чему это указание на Гельдерлина, по какому праву мы упоминаем поэта, и именно этого? И Хайдеггер отвечает: «Пусть будет ясным уже сейчас то, что мы привлекаем слово Гельдерлина не как цитату из области поэтического сказывания, дабы посредством этого освежить и приукрасить сухую поступь мышления. Это было бы обесцениванием поэтического слова. Его сказывание покоится в его собственной истине. И она называется красотой. Красота – это судьба истины и это раскрытие сокрывающегося, и прекрасное – не то, что нравится, а то, что подпадает под эту судьбу истины. Сказанное поэтически и сказанное мышлением никогда не тождественны, но и то и другое могут быть тем же самым именно тогда, когда проявится пропасть между поэзией и мышлением, а это возможно когда поэзия высока, а мышление глубоко».

«Можно много говорить о вине, но никогда не быть пьяным». Эта суфийская метафора о влюбленности относится и к мышлению. Мышление – это не предмет рефлексии, однако, Запад поддался этой иллюзии и, развивая мышление о мышлении, создал логику, и, как отмечает Хайдеггер, логические построения оказались востребованными новой наукой – логистикой, и на Западе логика начинает, как некая философия будущего, господствовать над духом и образуя общий каркас с современной психологией, психоанализом и социологией, она образует нечто отлаженное до машинного совершенства, но при этом это нечто не соотносится с самим, а имеет корни гораздо более древние, а именно – ариманические корни, ариманическое в человеке хочет, чтобы человек «думал ногами».