– Нет, просто случайно столкнулись с ним в электричке. И лягушатником я его не называла.

– Вы когда-нибудь пробовали лягушку? Говорят, их мясо похоже на куриное, – продолжал смеяться профессор. – Предлагаю посетить ресторан после просмотра третьего акта.

– Это свидание? – лукаво улыбнулась женщина, приглаживая футболку с чебурашкой.

– Ну что вы, в моем возрасте? Но если вы предпочтете мое общество обществу нашего великолепного дирижёра, я пойму.

– Вот еще, – вздернула нос Роксана, изображая оскорбление.

– Вот и решено.

В ресторане лягушек не подавалось, зато были другие восхитительные блюда. За ужином снова подняли тему оперы.

– Как хорошо, что все так закончилось. Сын вступился за отца, и их обоих простили, – проговорила, зевая, Роксана в ожидании десерта.

– Насколько вы здесь? Признаться, я давно не встречал такого приятного собеседника, как вы. Вы еще не посещали главную достопримечательность Парижа? Я могу вам многое о ней рассказать.

– Верю, – еще раз зевнула в кулак Роксана.

– Вам уже пора спать, – ласково прикоснулся к руке профессор.

– Дождемся десерта и пойдем, – не стала спорить женщина, понимая, что еще чуть-чуть, и уснет прямо тут за столиком.

– Excusez-moi.

Роксана повернулась на знакомый голос.

– Parmettez-moi de me presenter – Alain.

Гюстав повернулся к говорящему и сложил руки на груди.

– Сегодня, Оксаночка, я ваш личный переводчик, – заметил он, чуть хмурясь.

Дирижер застыл каменным изваянием в ожидании ответа.

– Ей тоже приятно познакомиться. Ее зовут… Вы же не замужем Оксаночка? – уточнил Гюстав и после кивка продолжил: – Мадмуазель Вронская.

Француз расплылся в улыбке и без приглашения сел на стул спиной к немцу.

– Наверно, я всё-таки соглашусь с вашей подругой, – пробурчал Гюстав, передвигая стул в обход стола, ближе к Роксане.

– Мне очень жаль за тот инцидент со шляпой. Если хотите я возмещу вам ущерб.

Гюстав перевел, не сводя прищуренных глаз с дирижера. Даже по голосу было слышно, что он отказывается от слов, сказанных несколько часов назад о культуре, сознании и самосознании. По отношении к одному человеку точно. Француз вел себя беспечно, размахивал руками, не сводя глаз с женщины, причем его взгляд блуждал в основном в области груди. При каждом его слове, его бородок так смешно поддергивался, что Роксана еле сдерживала смех.

– Ничего страшного, – вещал он, не обращая внимания на переводящего Гюстава. – Я сам виноват. Я несколько растерялся при виде такой прекрасной женщины и поэтому повел себя весьма некультурно.

– Ты и сейчас себя так ведешь, – прокомментировал под нос профессор.

«Боже мой, как быстро могут поменяться люди, – думала Роксана. Такой сдержанный и доброжелательный человек, как Гюстав, нахохлился и слегка постукивал ногой при переводе новых эпитетов в ее адрес. – Кажется, это и вправду было свидание», – смеялась она про себя, вслух однако ничем не выражая чувств.

Ален все больше распалялся, уже хватая руку женщины с просьбой погулять. Нервы профессора окончательно сдали. Он медленно встал, оттолкнул руку француза и поцеловал кисть Роксаны.

– Простите, Оксаночка, вынужден откланяться. Здесь я буду лишним. Надеюсь, наша прогулка к Эйфелевой башне состоится, – он еще раз поклонился и вышел, оставив женщину наедине со счастливым Аленом. Он, оказалось, неплохо говорил на английском и контакт был налажен.

Гуляли по ночному Парижу. В основном говорил Пипин – так его звали. Он рассказывал о тех местах, где выступал, что видел, в каких постановках участвовал. Из оркестровой ямы выглядело все по-другому; рассказывал о казусах на сцене.

– …Никогда не думал, что комики умеют так не смешно падать…

– …И его ткнули шпагой, грим потек, проморгаться не может, но говорит: «Я так зол, что не могу плакать»…

– …«Простите, сеньоры, я сегодня не полностью собрана», – говорит контратенор, показывая на сдутую грудь…

Роксана смеялась до слез. Как-то незаметно Пипин уже обнимал женщину, держа руку пониже спины. Да, он был несколько несуразным, больше похожий на молодого горного козла, со своими тонкими ножками и ручками, а особенно бородкой. Но в нем был свой шарм. Но больше, наверное, наглости.

– Мадмуазель Вронская, не соизволите меня пригласить к себе? – Они стояли возле входа в отель. – Я приготовлю вам восхитительный завтрак, который вы в своей России никогда не попробуете.

Намек был более чем очевиден.

– Мы, в своей России, – подчеркнула Роксана, – не приглашаем к себе в первый же день знакомства.

– Но это второй, – искренне возмутился француз, пытаясь незаметно пролезть между ней и дверным косяком.

– Вы представились только сегодня, – не согласилась Роксана и захлопнула перед французом дверь. Тот немного постоял, потом что-то пробурчал, вероятно, о коварности русских женщин, и ушел.

Из дневника:

Ночью Роксане снился Версаль во времена правления Людовика. Она была одета в ярко-красное платье с рюшами, на лице – черная маска. Русый парик был убран сложной прической. День маскарада. Ей кланялись как знатной особе, кавалеры выстроились в очередь, чтобы танцевать с ней. Но первым протиснулся месье Ален, он, почему-то был во фраке и в испорченном котелке, выглядевшем, как коровья лепешка. Был неуклюж в танце и все время наступал на ноги. А где-то сбоку постоянно звучало протяжное: «Лягуша-а-а-атник!» – голосом учителя.

Утром ее ожидал букет маленьких чайных роз на ресепшн. И маленькая записка: «Надеюсь, наша прогулка на Эйфелеву башню состоится, Оксаночка. Если вы согласны, позвоните по этому номеру телефона». Она уже потянулась к трубке, но ее отвлек колокольчик на двери.

Сначала появился он, букет из самых невообразимых цветов, половину из которых Роксана не знала, и уже после сам месье Ален. Вручив букет администратору, чтобы она поставила его в номере, Пипин поволок Роксану гулять. Несмотря на все возражения вроде: мне надо переодеться или поправить волосы.

За два дня они посетили все достопримечательности: Триумфальную арку на площади Шарля де Голля, университет Сорбонна, Нотр-Дам-де-Пари… Прогулялись по Елисейским Полям, целовались на Эйфелевой башне. Роксана чувствовала эйфорию, от того, что ее кто-то обнимает, говорит нежные слова, хоть пусть и на французском.

– Mon petite amie. Vous êtes la femme la plus séduisante[9].

Пипин любил читать ей стихи. Вообще, как-то сложилось, что говорил только он. Он не спрашивал о Роксане, не интересовался ее мыслями, не знал, как она живет, и даже, сколько ей лет. На любой вопрос, о том, что будет дальше, читал стихи с выражением, глядя куда-то в небо. Особенно любил декламировать «Букет», всегда ставя ударение на слово любить. Только смысл он вкладывал явно не тот, что Ронсар.