– Vous vous êtes assis sur mon chapeau[4].

Роксана непонимающе подняла брови. И вдруг этот субтильный тип в старом, наверняка поеденном молью фраке, бесцеремонно поднял ее, вытаскивая изрядно помятую шляпу. Следующим словам перевод не понадобился, они точно были весьма некультурными.

Женщина смущенно заерзала, словно проверяя наличие шляп под собой, и уставилась в окно. Щеки горели. Больше во время поездки никто не подходил.

Был понедельник, этого она не учла при планировании поездки. Версаль оказался закрыт на выходной. Но дорога в Лувесьен не была перекрыта. Семь километров – путь, который почти в мельчайших деталях прорисован великими художниками. Конечно, за это время многое изменилось, но тем интереснее будет сравнить ее зарисовки с картинами «Дорога в Лувесьен» или «Дорога из Версаля в Лувесьенне» Сислей, Писсарро, Моне и Ренуара.

Дорога теперь была асфальтирована, много людей, машин. Не осталось той степенности, красоты и плавности в неспешности провинциальной жизни. Но красота природы этих мест по-прежнему поражала.

Роксана достала этюдник.

Машины и асфальтированную дорогу рисовать не хотелось. А вот мост через Сену был весьма живописен. Вечер, река, нужный свет, вдохновение – все это было. Только картина получалась пустой, как открытка – без чувств и эмоций. Как будто проклятие преследовало ее. Картины утрачивали свою живость и естественность, становясь картинками с постеров, которые вряд ли можно было бы назвать произведением искусства.

Следующие километры были в тягость. Уже не поражала природа. В Лувесьене Роксана почти не останавливалась у акведука, не восхищалась церковью святого Мартина, усадьбой мадам Дюбарри. Да и вообще больше не видела смысла пребывания в провинции.

Вечером, орошая дневник слезами, она писала:

Франция славится своими винами, сыром и шоколадом. Вино не оставило похмелья, чему Роксана очень порадовалась, доев сыр с шоколадом. Быстро смахнув на газету следы вчерашнего кутежа, женщина оделась. Постояла перед зеркалом, отмечая изменения за пятнадцать лет – не самое веселое занятие. Немного обвисла кожа на шее, глаза потускнели, став не голубого, а, скорее, сероватого оттенка. Светло-русые волосы (с невнятным рыжеватым отливом) выгорели в Египте, став цвета соломы. Нос все также остался вздернутым, что немного утешало. «Держи нос всегда по ветру», – говорил Сайрус.

«Надо внести в список Италию, почтить родину учителя», – подумала Роксана, прикрывая дверь. Сегодня она снова едет в Версаль!

В вагоне она опять столкнулась с «Козлиной бородкой». Независимо хмыкнув, женщина снова отвернулась к окну.

– Pardon. Excuse-moi, j’ai eu tort[5] – мямлил он, силясь привлечь внимание – Bon, ça va[6]! – разозлился мужчина и отошел.

– Наконец-то, – вздохнула Роксана.

Она его почти не понимала, а снова унижаться при нем не хотелось. Было стыдно за испорченную шляпу, а точнее, даже котелок. Хотя теперь точно просто шляпа.

Запутавшись в своих размышлениях, Роксана вышла из вагона. Светило солнце, пели птицы, у ворот Версаля собралась толпа народу. Роксана оказалась в самом хвосте.

– Чтоб тебя, хлыщ, – ворчала она.

Как говорится, только вспомни: легко протиснувшись возле толстой тетки в лосинах, явно из России, активно размахивающей парочки итальянцев и грустного старика-немца в очках, «Козлиная бородка» нырнул в ворота Версаля.

– Гусиный помет, – добавила толстая тетка.

Роксане женщина сразу понравилась. Как хорошо найти людей, которые тебя понимают. Заметив к своей персоне интерес, тетка, раздвигая всех локтями, двинулась к ней.

– Вы русская, – сходу констатировала она.

– Так заметно?

– У вас футболка с Чебурашкой.

– Ах да, – смутилась женщина, нервно одергивая футболку. Теперь она чувствовала себя крайне глупо. Утром Роксана особо не приглядывалась к рисунку – футболка была подарком бывших коллег на восьмое марта. – И как я засунула это лопоухое чудо в сумку, – сетовала она, еще больше краснея.

– Да ладно, не смущайтесь, – тетка добродушно толкнула ее в плечо. Замашки у нее были типично мужские. – Не только же лягушатникам хвастаться своими символами, и нам есть, чё показать. Я вот, например, – ткнула она рукой себя в грудь, – ношу футболку с российским флагом. Пусть знают наших, – добавила важно, раздуваясь от собственного патриотизма.

Потихоньку толпа рассасывалась. Тетка представилась Людмилой Леонидовной – ровно так и не на йоту меньше.

– Ой, Оксанка, достали эти французишки со своей… Как тебе сказать?.. – Людмила Леонидовна помолчала, продумывая слова. За пятнадцать минут она уже успела ухватиться за руку Роксаны и признать ее чуть ли не лучшей подругой. – Вот я по-французски не бельмеса, а по-английски говорю. Только не хотят они со мной по-английски, как от лимона морщатся. Тоже мне, пуп Вселенной. Я им: «Уич из зэ уэй ту Шато Венсен?» А они чуть ли у виска не крутят. Я этот Шато Венсен потом полчаса искала, пока к русским не обратилась.

Роксана слушала и про себя смеялась: с таким произношением не только француз крутить у виска будет. Но молчала, поддакивая бравому патриотизму Людмилы Леонидовны. Интересно, а дома она носит футболки с флагом или этот патриотизм проявляется исключительно за границей?

– А рестораны у них? Борща негде заказать. Какие-то перемолотые в кашу супы, куча зелени. Я ж не корова, чтобы это есть, – искренне возмутилась собеседница, помахивая рукой.

– Вы зайдите в La Cantine Russe – там говорят русские блюда, – пыталась вклиниться Роксана.

Но тетка Люда вошла в раж. Иностранцы уже косились и старались держаться подальше от тяжелой сумки, которой размахивала «истинная патриотка».

– А люди! Вот вы видели красивых французов? Сразу видно, что в Европе сжигали ведьм! А их пошлость! Я их хоть и не понимаю, но пошлые смешки слышу! – она погрозила куда-то толстым пальцем. Людмилу Леонидовну понесло, теперь за ней не угнаться даже RER. Хорошо, что рядом не было ни одного русскоговорящего иностранца, потому что после французов тетка Люда переключилась на англичан:

– Такие чопорные! А лица – как маски, даже не понять чё думают. Чё ни спроси, все носы морщат, прям как эти французы при английском. Я одной дала попробовать икру, с России привезла – буржуям показать, что и мы не лыком сшиты. Что мне стоило её провезти, – заговорщически подмигнула она. – А она представляешь, чё заявляет?!

– Что? – удрученно спросила Роксана, уже понимая, что Версалем ей насладиться не дадут.

– «Фиш эгс», – она говорит. Сама она вобла сушеная.

– Она сказала: рыбьи яйца, – поправила Роксана, подгадывая момент, чтобы незаметно уйти.

Но цербер тетя Люда держала крепко.

– Знаю, что рыбьи. А она – вобла сушеная!

– Entschuldigen Sie – извинился бедный старичок немец, который случайно встал на их пути.

Теперь Людмила Леонидовна тяжелым танком проходила уже по немцам, а там уже и американцам, и китайцам досталась. Обошла стороной только японцев:

– Хороший народ, хоть и узкоглазые. Добротную технику делают. Вот у меня пылесос, «Томас», сколько лет служит, не ломается.

– «Thomas» – немецкая компания, – возразила уже красная Роксана. Иностранцы хоть русский не понимали, но негативный посыл в свой адрес улавливали.

Тетка сменила гнев на милость.

– Хоть что-то эти ироды проклятые делать умеют.

Так она и бухтела, прогуливаясь с Роксаной по аллеям, слушая про короля Людовика XIV, по которому тоже не преминула пройтись: