Разговоры на улицах подтверждали правоту Ревуна: Пророк, петляя по лесам, приближается к городу с северо-запада. Несколько раз проскочило название деревни, где свора Пророка стояла вчера, Осинки. Припомнив карту, Стриж провел нехитрый подсчет. От Иверики две с небольшим лиги до Осинок, половина лиги до речки Караськи… Наверняка последнюю стоянку перед взятием города мятежный сброд сделает именно у воды.

7 день пыльника. Дорога от Осинок на Иверику

– Не, Кабан, зря ты так. Бабы, они… короче, ну как без баб-то, а? Ты сам посуди! Вот вернешься ты домой, а там женка твоя. Пирогов испекла, красненького налила, румяная да горячая. Чем плохо-то?

– Ну да! Пока я тут воевал, она, небось, к мельнику бегала! Правильно Пророк говорит – все зло от баб! Сосуд скверны, во!

– Подумаешь, к мельнику! Поучишь вожжами, чтоб крепче любила, да в койку. И никакого мельника больше не вспомнит… У тебя баба-то дома осталась? А, Кабан?

– Дома, дома. Гнида. Вернусь, убью!

– Эт зачем же?

– А чтоб не смела на меня пасть разевать! Я ее поил-кормил, а она, змея, в меня горшком запустила! Вот так прямо взяла горшок-то, с паэльей, и как в меня кинет! Во змея! И говорит, мол, уйдешь, так и не возвращайся, не муж ты мне. Точно убью! Это ж надо, на меня, на кормильца-то, руку поднять…

– Эй, заткнитесь оба!

Бритоголовый в белом балахоне повелительно поднял руку, призывая небольшой отряд к порядку. Бородатые мужики послушно притихли и вернулись в жалкое подобие строя. Бритоголовый нахмурился и упер левую руку в худой бок, правую простирая навстречу выехавшей из-за поворота телеге.

– Кто такие? Куда идете? – Бритоголовый изо всех сил подражал Пророку, пытаясь придать пронзительному тенорку раскатистость и внушительность, но получалось не очень.

Правда, двое селян постарше и совсем молодой парень впечатлились и быстро попрыгали с телеги на землю, почтительно опуская глаза и комкая в руках шапки.

– Мы, эта… с Гати мы, да. Местные… эта, вот морквы там, репы, значить, везем… да, – отозвался самый почтенный из селян, робко и с опаской поглядывая на шайку неумытых мужиков с дубинами и ржавыми железками, изображающими из себя мечи, и с надеждой – на разбойника в белом балахоне. – Слыхали мы, что сам… Пророк… вот… для армии, значить, да, морква-то. Еще вот пива бочонок, сам варил, да.

– Ну-ка, покажьте, добрые люди, что там у вас за морква! – Бритоголовый оживился при упоминании пива и полез в телегу.

– Да вот, вашмилсть, морква-то… а вот пиво… Со всем нашим почтением. Вы слово-то замолвите перед Пророком!

Второй селянин живо сдернул с телеги драную холстину, явив на обозрение груду овощей и потемневший от времени бочонок, пахнущий кислым хмелем. Бритоголовый презрительно глянул на морковь с репой и похлопал по бочонку.

– Пиво, говорите? А знаете ли вы, добрые люди, что Великий Пророк наш сказал о пиве? – он придал голосу суровость и торжественность.

– Неа, вашмилсть… не знаем… – Селяне с почтительным любопытством уставились на белый балахон.

– Пиво пити веселие ести! Ибо то не вино демонское, а напиток простой, для честного народа потребный!

Под эти слова предводителя на лицах разбойников, уже подобравшихся к вожделенному бочонку, расцвели ухмылки.

– Слава Пророку!

Мозолистые грязные руки ухватили бочонок, выбили пробку. Разбойники наперебой подсовывали под пенистую струю родной деревенской кислятины кружки и котелки, у кого что было, и в считанные минуты опустошили бочонок на треть. С бритоголового тут же слетела половина спеси и, размытый пивом, поутих безумный блеск в глазах. Селяне же стояли в сторонке, ожидая, пока доблестные народные освободители утолят жажду.

Довольно рыгая и хрустя грязной морковкой – на закуску к кислятине и морква сгодится – Чистый Брат с хозяйским видом обошел телегу кругом и приметил странный сверток в потрепанной рогожке.

– А это что? – и, не дожидаясь ответа, принялся его потрошить.

– Гитара, вашмилсть, – впервые подал голос самый младший из селян. Бритоголовый, наконец, разглядел его и заулыбался еще шире.

– Гитара? Ну-ка, подь сюда! Откуда ты такой взялся?

Паренек подошел, глядя на него с наивным любопытством.

– Брожу вот, вашмилсть, по деревням. Добрые люди с собой позвали, на Пророка посмотреть. – Синие глаза паренька сияли восхищением. – Правда, вы святой, а? Я никогда раньше святых не видал…

– Так он не из вашей деревни? – Бритоголовый кинул строгий взгляд на селян.

– Не, вашмилсть, по дороге к нам прилип. Да он безобидный совсем, вашмилсть, вона, песенки пел.

– А спой-ка, парень, спой!

Шайка поддержала бритоголового нестройными воплями. Ну чем не праздник? Пиво задарма, да еще под музыку! Только баб не хватает для полного счастья.

– Под песенки до деревни ближе будет, – продолжил бритоголовый и обернулся к старшему селянину. – Как, говоришь, ваша деревня зовется?

– Дык эта… – селянин смял шапку и с тоской глянул назад, в сторону родной деревни. – Козьи Гати, вашми…

– Конечно, вашмилсть! – звонко прервал его паренек. – Что спеть-то прикажете? Я про подвиги рыцарские знаю, и про любовь, а еще смешные куплеты…

– Про вдову и мельника знаешь? – вылез один из бородатых с дубинками.

– Лей-лей, не жалей! – пропел паренек, одарил разбойников светлой улыбкой, запрыгнул на телегу и тронул струны.

– …ходила на ручей, эй-лей, а кузнец за ней, эй-лей… – полился юношеский голос.

– Лей-лей, не жалей! – тут же подхватил кто-то из разбойников.

Бритоголовый на несколько мгновений замешкался, повел плечами в такт песне и велел селянину:

– Давай, разворачивай в Гати. Армии нужна провизия.

– Так эта, вашмилсть, морква-то, – промямлил тот, отступая.

– Нет той мельничихи милей! Эй-да-лей, да налей, не жалей! – голос паренька заглушил бормотание мужика; припев подхватила вся шайка.

Селянин тем временем дернул лошадку за узду и повлек вперед, от своей деревни, продолжая что-то бормотать под нос. Бритоголовый несколько мгновений смотрел на него, словно пытался понять, что не так. Но паренек пел так задорно, что ноги сами притопывали, губы растягивались в улыбке – а тут еще кто-то сунул ему в руки кружку с пивом.

– Давай, пошевеливайся! – предводитель отряда похлопал клячу по крупу. – Солдаты ждут!

Селянин, ведущий лошадку, облегченно вздохнул: беда миновала деревню, прав был приблудный паренек. А хорошо поет, стервец! Так и хочется плясать. Но надо возвращаться. А мальчишка… Жаль его, пропадет ни за что, да родная деревня дороже.

Через час к лагерю Пророка приближалась колоритная толпа – полудохлая кляча, влекущая крестьянскую телегу, на которой восседал белобрысый паренек с гитарой, и две дюжины веселых пьяных разбойников, вовсю дерущих глотки. Селяне, откупившиеся от напасти телегой моркови, клячей и бочонком пива, давно уже вернулись домой, поминая добрым словом невесть откуда взявшегося менестреля… Вроде был же какой-то менестрель. Или не было?

7 день пыльника. Поле близ реки Карасья, в лиге от Иверики

Стриж

Навстречу орущей непотребные куплеты толпе выскочил из лагеря обрюзгший человек в белом, лет на десяток старше того, который привел Стрижа в лагерь. Заходящее солнце облило его бритую макушку желтизной и расчертило лицо тенями застарелого недовольства.

– Безобразие! – заорал он, перекрикивая пьяных больше от музыки, чем от пива мужиков. – Чистый брат мой, почему твои люди в таком виде? Что за гулянки накануне ответственной битвы? Почему только одна телега?!

Тощий фуражир в ответ залепетал что-то о поднятии боевого духа войск и божественной силе искусства. Обрюзгший начал было читать проповедь о вреде пьянства и грозить карами небесными и гневом Пророка, но тощий толкнул его в бок и кивнул в сторону телеги. Тот тут же забыл о проповеди и устремился к телеге, расталкивая разбойников.

Стриж сделал совсем глупые глаза и разинул рот, не забывая перебирать струны: гитара отлично придавала убедительности любой игре.