Фабрис поворчал в мутное окно. Ливень усиливался, трасса и проносящиеся мимо авто казались набором размазанных пятен в шлейфе белых и красных огней. У водителя играла дурацкая ориентальная музыка, но не очень громко — тут перегородка скорее плюс.
— Нам далеко ехать, гостиница чёрт-те где, — по тону было ясно, что Дарин предлагает дальше ехать с комфортом, полулежа на его груди. Я не отказался и прикорнул. Заодно поржал с обделённой гримасы Фаби. — Расскажи о себе что-нибудь, мы ничего не знаем. Где ты живёшь, например?
— В Гонолулу. Только не надо про рай для серфингистов, умоляю. Я даже на доске ни разу не стоял, а в океане купался от силы раз. Но не подумайте чего… просто я там недавно, — я напрягся, соображая. Врать до смерти не хотелось, а бесконечно помалкивать о настоящей родине уже подташнивало. Или это меня в авто укачало? Между тем мой невидимый демон-хранитель подкинул в голову идею-выручалочку. — Слушайте, вы мне сильно нравитесь, но я не могу сказать, откуда я по-настоящему родом. Это… это из-за программы по защите свидетелей. Мать вызовут давать показания по одному серьёзному делу, и до начала суда её переселили. Меня с братом, соответственно, тоже. Поэтому мы так далеко от материка. Причём нас отослали и от мамки, разделили, чтоб мы точно находились в безопасности, это было её особое пожелание.
— Так где же ты живешь, таинственный бамбино? — Дарин с неожиданной мягкостью поцеловал меня в шевелюру, но сразу смекнул, что это было слишком, и дурашливо оперся подбородком на мою макушку.
— У отца… моей девушки, — сказал и оробел, представив, как это звучит со стороны. И поспешил разбавить правду всякой человеческой несусветицей: — У него грех не пожить! Он богатый старый хрен, если вы понимаете, о чём я. Огромный дом-поместье, парк, бассейн, скульптуры, картины, холопы… Вам это интересно?
— Да! — Фабрис. Очнулся. — Я во дворцах никогда не жил. И теряюсь в догадках, как там не заблудиться, а ещё, знаешь, какие-то порядки соблюдать надо, наверное, заведённый регламент, этикет…
— О да, этикет есть, — я встрепенулся. — Но только за столом, когда ужинаешь с хозяевами. В целом там очень круто и роскошно. Все спальни на последнем этаже, на четвёртом, там же гардеробные, для уюта и чтоб не мешал никто какой-то рабочей деятельностью. И если соседи занимаются сексом… ну вы представили, стены хорошие, и слышно что-либо, только если дверь за собой закрыть нормально забыли или даже иногда в спешке оставили нараспашку. От конфузов спасают горничные, им не привыкать. То есть мне не надо ничего делать с этим. Хотя уборку лучше самому, не хочу, чтоб в моих вещах копались.
— А на первом этаже что?
— Самая оживлённая часть дома: кухня, огромная столовая, часть библиотеки — книги можно найти на всех четырёх этажах, но основные читальные залы на втором — бильярдная и что-то типа домашнего казино-филиала. И, конечно, холл, переходящий в длинную гостиную. Он отличается от всяких приёмных покоев, которые мне довелось уже видеть, тем, что там мягкая мебель с белоснежной обивкой. И если ты пришёл грязный и вонючий, как-то не решаешься присесть: сначала почистишься, ботинки снимешь и в душ. А после душа внизу сидеть глупо, в другие комнаты отдыхать тянет.
— Старик-папаша, я смотрю, довольно циничный и с юморком, — Фабрис заинтересованно перегнулся через Дарина ко мне. — Тиранит вас всех?
— Ну… нет. Повар и остальная прислуга живут в прекрасных условиях, не хуже, чем в пятизвёздочном отеле, хотя изначально мне это представлялось тесными и тёмными каморками. Америка, равенство, — я улыбнулся, отлично понимая, что мессир папчик не за просто так разместил Жерара, Иэна и Сесиль как королей. Наверняка они несут пожизненную службу, и это не… работа, а настоящий долг. Как отдавать долг родине (фу, как пафосно звучит), только долг дьяволу. — Бальный зал ещё есть. Я не прикалываюсь. С зеркалами, канделябрами и оркестровой ямой. И отдельно комнаты для занятия творчеством, там рисовальные принадлежности, рояль, глина для лепки, булыжники какие-то, я не шарю, инструменты для резьбы по дереву и конструкторы. Насчёт музыки — ещё отдельно есть на втором этаже место, но там с современными наворотами, синтезаторы, электрическое пианино, драм-машины, я… то есть я всё это заказать хочу. Пока мне просто разрешили. А тот рояль — настоящий, старинный, восемнадцатого века. На втором этаже, в основном, рабочие кабинеты, компьютеры, домашняя серверная. Я спортзал забыл — он на первом. Господи, а ещё подвал есть, гигантский, два входа и один выход в гараж. Я не всё-всё обошёл, чтоб точно знать. Предназначение некоторых комнат определению толком не поддаётся. Про библиотеку я уже сказал. Ещё мне кажется, что за книжными полками есть тайная комната или много комнат с целыми потайными коридорами. Я не видел план здания, так что остается гадать. Это я не упомянул ещё о сквозной планировке кое-где — чтоб дойти до определённой комнаты, нужно пройти четыре или пять других.
— Анфилада, — подсказал Дарин.
— Да. Планировка левого и правого крыла не одинаковая, коридор один внутри между комнатами, а другой прилегает к окнам переднего фасада. Уверен, вам бы понравилось там просто бродить и изучать всё — как в музее, только ещё лучше — всякие мелкие штучки на столах, китайские вазы, наверняка древние и дорогие. Гостевых комнат полно, можно разместить целый батальон, они по назначению не чисто спальные, но многие диваны и кресла раскладываются. Меня пару раз тянуло прикорнуть, потому что на коже с тиснением, не скользкой, хорошо пахнущей… — вздохнул. Вот уж не ожидал, но домой потянуло. Не на Терру, не на Марс, не на войну — а в обитель Тьмы, пахнущую то кровью, то свежей французской выпечкой. — Я утомил вас россказнями. Да и сам засыпаю, если честно.
— Не утомил. Но если выдохся — поспи сейчас, нам ведь еще полночи тусить, — Дарин придержал меня пониже задницы, помогая окончательно на него улечься и удобно сложить ноги.
— Слышь, Виктор, наш Йевонде мамкой заделался. Соску парню предложи, а? — Фабрис изобразил явную непристойность ртом и пальцами, мне было насрать. По телу гуляло возбуждение, спать не хотелось — я так сказал просто, чтоб заткнуться и спокойно подумать. Правда, спокойно не получалось. Вспоминал Мэйва и мокрушника.
Первого я видел полностью раздетым: красивый, спортивный, облиться слюнями, завалить и трахнуть, спору нет, но — слишком доступный.
Второй ускользал не от одного лишь меня, дурачка малолетнего. И не одного меня он манил и доводил до помешательства раскрытыми воротами рубашек и пряжками расстёгнутого, болтающегося и кое-как держащегося ремня, блестящими ширинками, из которых вот ни разу ничего похабно не выпирало, и задницей, обтянутой форменными штанами, которую тоже не удавалось сожрать и облапать взглядом: слишком длинные волосы прикрывали её, нарушая обзор. Его похищающая воображение фигура была относительно чётко поймана только на фотографиях, плакатах или портретах, нарисованных его сестрой и висящих в особняке в тяжёлых рамах. А в жизни он словно находился в непрерывном движении, переливаясь, мерцая, неуловимо меняясь в очертаниях, даже когда застывал в одной позе, сидя на стуле или разлёгшись на постели, длинной сахарно-пудровой статуей.
Если я ещё хотя бы раз повторю, как дико, беспощадно и беспардонно он прекрасен, то попрошу брателлу доставить мне авиапочтой пистолет и застрелюсь. Но этого мало. И не это — секрет его власти над всем и каждым.
Можно любоваться чистой небесной красотой, не испытывая животного влечения, можно быть влюблённым в музыку, в работу, совсем другие цепочки процессов в мозгах. А к нему… это оно и есть! Грёбаное непрерывное сумасшедшее неутихаемое влечение! Похоть в квадрате, возведённая в похотливую степень, в грязи, в поту, в крови, в сперме, в синяках, мокрая от дождя и снега, валяющаяся на тротуаре, как мёртвая шлюха, на всеобщем обозрении, вызывающая стыд, «скорую», полицию, пожарных, толпу следователей и вагон трудных вопросов к самому себе. И это всё — только одно из чувств, приливающих кровью в пах, а их там ещё целая армия, разных, кидающих то в жар, то в тошноту, то в озноб.
