— Поедете оба, — было заметно, что Вик сейчас умрёт от разорвавших его противоречий. — Это против правил, но ты не похож на бездельника или нытика и виртуозно справляешься с инструментом, который по размерам больше тебя и весит почти столько же. С таким громадным потенциалом — и ко мне? Почему?

— Я хочу учиться, — просто сказал я и перевёл дыхание. Насчёт размеров и веса гитары он прав. Но на это мне как раз никогда не хотелось жаловаться. — Мне нравится именно эта музыка. Твоя. И ты классный.

— Звать-то тебя как, чудо-ребёнок? Родители тебя хватятся? Нас ждут проблемы, по идее, спустя трое суток.

Я снова назвался и отдал ему генеральную доверенность, подписанную вместо мамки Асмодеем. Но почерки не отличить, ни один графолог не выявит подделку, слава аду. Всё?

Затылок во время «собеседования» мне сверлили и Дарин, и Фабрис, но особенно яростно и тщательно — тот левый мудила, Вильнёв. Как же он меня выводит, выразить не могу. Гитарист нашёлся, называется, с жареными лягушачьими лапками в деке и вонючей улиткой на носу. Почему Виктор его взял? О чём они успели потолковать в фойе?

Я почувствовал решимость пристать по-серьёзному, сыграть на слабости французского чудика. Я ему понравился? Прекрасно. В Америку он с Dope Stars Inc не поедет.

Цена вопроса? Да насрать. Не поедет, и точка.

*

— Я здесь, господин, если тебе нужны мои уши и глаза.

Окунулся в грязную теплоту его развязной улыбки. Поцелуи и поглаживания длинным зеленоватым языком, смелые и всё более настойчивые ласки. Единожды призванный и справляющий на земле свою службу, Ашшур был хозяином и творцом положения, перестал скрывать личные желания и намерения.

— И каждый заключивший с тобой сделку получает столько внимания?

— Насмехайся, поддевай меня, господин. Ты в смертной клети, глуп и слеп, как тот, кто тебе не предок, чей образ и подобие я для тебя всего лишь сымитировал. Но ты получишь полную мощь, которой я располагаю, в компенсацию собственной временной немощности. Отдай приказ, направь меня. Чьи мысли прочесть, чей разум затуманить, чьи шаги завернуть, кого задержать в пути, развлечь, убить с особой жестокостью или нежнейше обезвредить.

— На вопрос отвечай. Зачем возжелал меня? С какой целью мечтал добраться?

Тонконогий и тонкорукий, вылитый паук. Оплёл меня четырьмя конечностями, задницу пристроил на кресло между моими раздвинутыми коленями, а сияющее довольством лицо — поближе к моему лицу, уселся, словом, так, чтоб всякому смотрящему определение «мой лучший любовник» захотелось ему на лбу вытатуировать. Правда, не суждено нам потрахаться. Никогда. Но только я об этом знаю, вот незадача.

— Блаженны неверующие, ибо не суждено им узреть ад и познать его мук, наречённые кануть в небытие в сырости могил или в пепле кремационной печи. Блаженны наивные и несведущие, ибо заслужат не рай обетованный, а счастливую жизнь, новую жизнь в объятьях цветущей розовощёкой смерти, наречённые уйти во множество гостеприимно распахнутых дверей из одинокой затхлой комнатушки. И блаженны мы, их верные проводники, спутники и соглядатаи, ибо поцелованы Тьмой, наречённые её пасынками и падчерицами, с крохотными отметинами Пустоты в глубоких шахтах наших глазниц и не менее глубоких расщелинах наших скалящихся ртов. Столетия и эры был заведённый порядок нерушим — с агнцами и их палачами. И не было равенства между ними и нами, но для великой Мачехи мы одинаково крошечны и равны. Но вдруг появился ты, родное дитя, любимое страстно и обильно, и никого, кроме тебя, для Неё больше не существует. Обездоленные и брошенные, мы хотим отвоевать своё обратно, уничтожив тебя или повредив тебе, насколько удастся второе, если не удастся первое. Я был почётно избран орудием мести легиона обиженных. То, что ты принял за моё исключительное расположение, станет для тебя первым и последним уроком истинного двуличия и лицемерия. Знал бы ты, как ненавижу я тебя, молодой лорд Демон, как смеюсь тебе всякий раз вслед, в идеально очерченную спину, как жажду развернуть тебя и обезобразить остро заточенным инструментом твоё лицо, такое до бешенства ледяное и безукоризненное.

— Идиот с хвостом павлиньим, — выговорил я на диво хладнокровно, не двинувшись ни на йоту и не сбросив самоуверенного лжеца с себя. — А чтоб хорошенько дошло, какой же ты идиот — заговорю по-твоему, старым высокопарным языком. Я есмь Тьма, воплощённое сознание и воля Матери, её указующая и разящая длань, её гладкая и привлекательная форма, её конечный и обтекаемый смысл, её единственный способ поговорить с тобой и другими особо одарёнными, способ услышать вас и понять. То, что ты принял за её ненормальную тягу и любвеобильность, станет для тебя первым и последним уроком боли, поражения и самоуничижения. Безликая иррациональность не может войти в мир и смешаться с ним, не породив отдельный плод своей личности и создав персоналию, поэтому да, технически я её ребёнок, но вопрос её родства и рядом не стоял с обыденным словом «мать». Нет у неё родильного чрева, как у меня нет связующей пуповины. Ты неосмотрительно ляпнул, что стал чьими-то ушами и глазами. Оставь жалкие попытки. Это я — чьи-то уши и глаза, а также злой насмешливый рот, её рупор и глашатай, который отныне презирает тебя и гнушается твоим обществом. Сгинь, я прекрасно разберусь с ловушкой, в которую ты меня пытался загнать. Моя краткая смертная уязвимость не даст тебе никаких преимуществ, бес. А знаешь почему? — я издевательски закатил глаза, подражая его тону. — Блаженны умершие и ещё не родившиеся, ибо не содрогнутся и не наложат в штаны в этот горестный час, когда Тьма явит частичку своей власти и влияния по моему капризу и вопреки всем фундаментальным принципам и законам, на которых зиждется Мироздание. И всё случится — только! — по моему капризу.

Я схватил вавилонского божка чуть ниже подмышек, основательно врезаясь пальцами в ребра. Я был рядовым обитателем Парижа по своему необдуманному хотению, это я помнил, трудно забыть, и даже слабый намек на присутствие чего-то сверхъестественного в моём теле напрочь отсутствовал. Однако я тоже умел врать: Тьма проявила себя заботливой мамочкой, и пуповина между нами протянута была — длинная, крепкая и прочно в нас обоюдно вросшая. Мой разум воззвал растерянно и беспомощно, подгоняемый быстро тающим временем. Она не ответила, как не отвечала никогда. Но родившийся в голове импульс заставил меня вогнать крепкие французские зубы в аппетитно белевшую шею замершего Ашшура, нащупать нужную вену, мёртвую, и тем не менее вполне послушно разорвавшуюся под давлением, и наслаждаться… бог знает чем. Я почти не преувеличил последствия: раскалённые недра планеты от моей выходки задрожали, я разбудил пару давно потухших вулканов и вызвал многократно обогнувшее земной шар цунами, проблемы со связью и электричеством всюду, исключая эпицентр аномалии, то есть наш милый микрорайон в пятнадцатом округе. Зато обеспечил работой геологов и сейсмологов на многие-многие годы вперёд — вперемешку с психозами и выдиранием волос из их авторитетных бородок.

Я действительно не знаю, что я сделал. На несколько весёлых и неделикатно раздвинутых и деформированных секунд, между которыми втиснулось ещё одно измерение, чуждое и никак не совместимое с известным пространством и временем, я ощущал себя планетой — но не слился с ней в экстазе, а потерял своё естество. Стал ею. Стал целиком и полностью Землёй — на несколько воистину весёлых и кошмарных секунд. И её масса, настоящая или воображаемая, страшно, беспредельно и непрерывно давила на мой сравнительно небольшой осколок души, сиротливо болтавшийся где-то на задворках вселенной, почти расплющила его в неразличимо тонкий лист. Даже странно, что я выстоял, не продавившись и не прорвавшись насквозь и не свихнувшись от этой неописуемой, быстро вращавшейся и покачивавшейся во всех направлениях круглой тяжести. Разогретые недра её были ненадолго моими расширяющимися лёгкими, и я со свистом выдувал из них сладкую (сладкую?!), похожую на красный шоколад магму — ровно так, как обыкновенно до этого выдыхал воздух. Расплавленная масса (горной породы, или радиоактивной лавы, или чистого космического безумия) пролилась из меня в Ашшура, отвергла его внутреннюю грязноту и попыталась вылезти наружу, расплескаться по воздуху и по лопнувшей и слезавшей коже. Но Тьма закупорила две разверстые раны-отметины моих зубов, излечив остальное. Ещё чуть-чуть продолжения сумасшествия и буйной игры моего воображения — и я бы увидел её элегантную руку, возможно, бледную, женскую, с кокетливыми фиолетовыми ногтями, и запястье в широком рукаве из чёрного крепа. Но продолжения не последовало, остатки горячего магматического подарка втянулись обратно в мой захлопнувшийся рот, а вавилонский плут глухо и натужно застонал, падая или скорее деревянно валясь с моего кресла головой вниз и изо всех сил гася свой истошный крик и возможные рыдания от радушно встретившей его боли. Мистическая гадость, насильно засунутая в него из моего горла (наполовину гранитного, наполовину состоящего из перегноя, травы и солёных сталагмитов, и да, я всё это отчётливо распробовал на языке), больше не высовывалась, запечатанная надежно, но из проколов на его шее продолжало течь, формируя на паркетном полу небольшую буро-красную лужу.