— Ксавьер не придёт, но я принесу тебе кровь. Что-то помимо нужно?

— Вывести Мэйва из комы. Но тут ты совершенно бесполезен. Ангел займётся живыми, а ты возвращайся к делению мёртвых на ноль. И, дорогой мой, поговори с ним. До того, как осмелишься сыграть в палача. Он имеет право знать, что ложится под гильотину.

Комментарий к 32. Переговоры, или смерть голая и непринужденная

¹ Целую и обнимаю на прощание (англ.)

² Столица индийского штата Керала.

========== 33. Дом химер, или окончательное падение ==========

—— Часть 2 — Дьявол во плоти ——

Кузен вернулся и рассказал, что скрывалось под странным названием «Сан-Диего». Мне стыдно за первую реакцию, но жалеть хотелось только себя. Оплакивать никчемную жизнь и заедать всё сотым шоколадным батончиком, макая в земляничный джем. На самом деле я почти не ел, но каждый нечаянный грамм сахара, опускавшийся на язык, равнялся литру непрожёванных соплей и страданий по идеальному телу. А потом пришло облегчение: после череды ужасных дней и вечеров — одна чудесная ночь. Я долго подозревал и боялся, что мой киллер спит и видит, как соблазняет Мэйва своей ходячей порнушностью, и тот совсем не прочь пасть жертвой ледяных чар. Но сегодня Мэйв послал мои страхи к чёрту и спал со мной. И мы… мы… Интересно, тот тайный дневник, что записывает мои житейские дела без меня, включил пикантные подробности тоже?

Краска заливает меня всё так же отчаянно, трусы низко спущены, я прижат к тёплой и слабо фосфоресцирующей стене, в комнате по соседству танцуют волшебные существа из ирландских сказок, ими верховодит двойник Сент-Мэвори, что час назад напугал меня до потной трясучки своим появлением. Но час благополучно прошёл, я жив-здоров и потею от другого, оригинального Сент-Мэвори, который осторожно обхватил ртом мой… Господи, как же стрёмно признаться в этом даже мысленно себе. Я насильно держу глаза закрытыми, я твержу как мантру, что это не по-настоящему, что я свихнулся и впал в галлюцинации. В приятные, в восхитительные галлюцинации. Мэйв поглаживает мне левое бедро, обнимает одной рукой, а ртом продолжает… и продолжает. И я не упираюсь, правда, ноги едва держат, прижимаюсь к стене посильнее, мне безумно жарко и почти настолько же стыдно, я помню, что ранее мы целовались, я помню беспардонно засунутый в глотку язык — жадный, ищущий и забирающий моё дыхание, но на фоне происходящего сейчас это было так невинно и по-детски. Я боюсь, что закричу не своим голосом. И сам не знаю, о чём именно кричать буду. А вместо крика выдаю какой-то тихий и — пиздец! — довольный «м-м-м», сглатываю и ощупываю стену за спиной, словно ласкаю и глажу, потому что не осмеливаюсь погладить Мэйва. Его губы движутся по мне, по скользкому, очень быстро, вверх-вниз, и тот самый язык, узнаваемо жадный, нашёл то, что искал тогда, наверное. Я осмеливаюсь разлепить глаза и молча умереть от увиденного. Кузен отклеивает мою задницу от стены, кроме неё ему не удается оторвать больше ничего, так что выразительно выгнутым трупом я застываю в его объятьях. И кончаю, зачем-то закрывая себе рот. Но я и так не издаю ни звука. Он отпускает меня, немого и дважды сгоревшего от стыда, но отпускает ненадолго. Соображает быстрее меня. Что я хочу еще. Что мне мало. Что я не… насытился. Боже, какой позор. Похороните меня в саду мессира папчика под эмалированными ведёрками.

Но после второго акта развратного трагифарса я успокаиваюсь и прекращаю закапывать себя и обзывать грязными словами. Невозможно описать, как хорошо он это делал. Как расслабил меня, как это… на сто баллов, бллин. Ощущение собственного довольного тела, невероятно, оно бывает довольным, а не вечно ноющим, тупым или голодным. Уставшее полусонное состояние, смешная и робкая признательность, желание сделать что-то хорошее взамен, снова и снова ощущение его языка на самых чувствительных, голых и беззащитных частях… всё, не могу больше — на головке члена. Он сосал мне член, вылизывал и глотал то, что из него текло, в процессе всё время — и в конце.

А потом реальность съезжает. Будто занавес отодвигается в сторону, и мы занимаемся этим заново, но как будто именно сейчас — взаправду. Сказочные гости с клевером ушли, нет упора на стену, вообще нет стен и того тёмного коридора, но есть отлично узнаваемая кровать и три подушки, я лежу там поперёк, опять с меня бессовестно стягиваются трусы, но не полностью, в Сент-Мэвори вопросительно пульсирует обжигающая кровь, я отвечаю ей тем же. Я смущён намного меньше, наша постельная игра мне откровенно нравится, заводит, что мы одни, никто не мешает, я не боюсь. Делай это со мной, ну же, и тоже не бойся, я уже знаю, какой неимоверный долбанутый кайф меня ждёт, засунь меня в свой рот, и не тот рот ты днём назвал испорченным, когда только воскрес и нашёл меня среди протестных надписей. Я хочу тебя? Ни хрена, я хочу Демона. Но я потерял мораль, а чувства ответственности со мной отродясь не было. Дом, в котором мы живём — страшный замок, полный химер и привидений, и мы среди них — самые нормальные, пьяные и дурные, но честные. Я не оправдываюсь. Я просто падаю. Упади со мной вместе.

Меня наконец-то не мучили сны о девочках и бытовухе. Утро после непозволительной сексуальной близости чуть не подпортила горничная, но Мэйв был всё тем же, внимательным и настоящим, тем самым братом, что подписался умереть за меня. Я решил приостановить наше моральное падение, понимая, что со дна ещё может открыться дверца, высунуться страшная рука и втянуть в иные пучины безумия. Лишь бы не сбить кузена с толку, не настроить на полный отказ. Я опять не могу произнести это, но если новой ночью я буду развращён сильнее, глубже и слаще — пусть, я ни в чём не раскаюсь. А Саваоф в еврейском аду пусть разожжёт для меня печи погорячее. Или заткнётся, придурок ханжеский с нимбом.

Отдохнув немного от будоражащих мыслей об инцесте, я соображаю, что Мэйв не заметил двойника, и ловлю себя на том, что мне весело. В этой домине не соскучишься! Рассказать, конечно, надо, я даже достойно с этим справляюсь после завтрака, но праздник непристойных открытий всё же кое-кто изрядно портит.

Меня опять выгоняют на материк — учиться командной игре и выносить людей. То есть по-хорошему выносить, слушать и терпеть, а не артобстрелом выносить. Я ненавижу Ангела, хотя согласен с решением швырнуть меня в ледяную воду и посмотреть, как я выплыву. Я согласен, но я ненавижу и не понимаю, почему решающее слово именно за ним. Почему мокрушнику как будто всё равно, почему я с ним даже не могу увидеться, вспоминаю, что Ice Devil по-прежнему развален, скриплю зубами, но киваю, как послушный мальчик, и плетусь паковаться. Я всё ещё неидеально строен, Мэйв в очередной раз обещал помочь, обещал, что привлечёт мастера Тэйта, обещал, обещал… Я вздыхаю и соглашаюсь на тупую авантюру по вскрытию личности двойника. Втайне понимаю, что видеослежка и другие записывающие устройства ничего нам не дадут, но кузен полон энтузиазма, энергия из него так и прёт, я очень завидую, потому что сам я почти на нуле. А ведь утро так хорошо начиналось.

Лежу мешком недовольных костей в комнате, пока Мэйв пропадает в редакции, ему хорошо, у него есть работа. Я звоню ему и прошу просачковать ради меня, я сам без напоминаний знаю, что наглею, но мне это нужно: самолёт вечером. Выгонять — так оперативно, в духе братьев-мокрушников, чтоб сразу, чтоб не успел сбежать куда-нибудь на почтовой ракете. И — о, чудо — Мэйв соглашается, я абсолютно счастлив, насколько это возможно с моей растущей вялостью и унынием. Залезаю на крышу, прихватив Fender: я ещё о-го-го, выдавлю перед отлётом пару капель своей забродившей крови. По-честному, я бы хотел, чтобы Демон присосался к моей шее, допив, чтоб не томил уже, сколько можно тянуть резину с липовыми отношениями и «весёлыми» поездками в морг.

Ты с рождения властвовал над страхом и тьмой,

Тихим шёпотом мир на колени поставил.

Ты бессмертный, кошмарный, всесильный, как чёрт,

И страдаешь от скуки, но об этом ни слова.

День-деньской распинал и пытал ты рабов,