По ночам пировал, выпивая кровь реками.
Но вчера в дурном сне тебе явлен был знак,
Что утратишь могущество — его… украдут?
Каким грозным соперником должен быть вор,
Чтобы вытянуть силу такого размаха?
Богоравный громила, вождь и герой?
Первый встречный ребёнок — так гласило послание.
Утром вышел ты в город и встретил меня,
Долго ржал, потешался: я же овощ на ножках,
Я так бледен и хил, я насмешка природы.
И, поправ дурной знак, ты надел мне корону.
Как колпак шутовской, она жжётся и давит.
Я твой пленник, в издёвке объявленный гостем.
В золотом паланкине разъезжаю по твоим землям,
Где трубят, что ребёнок — грозный убийца.
Твоей жёсткой иронии вторил хор подхалимов,
Карикатурой и глумом пестрели газеты.
Выдирал из волос я корону, но она не снималась,
И в отчаянии я прыгнул со стены твоего замка.
Три секунды полёта был свободен и счастлив,
На четвёртой скрестился с твоим мертвенным взглядом.
Ты поймать меня мог бы, но зачем, дал разбиться.
Там поломанных тел уже валялось немало.
Но покой мне лишь снился: ты собрал меня снова
Из кусков разношёрстных. Голова уцелела,
Остальное чужое. Складно сшил и разрезал,
А когда снова сшил — то молчал, не глумился.
Я не крал твою силу, твою землю и воздух,
Подвернулся случайно, неудачно, неловко.
Я не стал бы угрозой властелину кошмаров,
Но ты сам меня бросил к железному трону.
Я остался с короной, миловидный дохляк.
Твоё царство притихло, подхалимы убрались.
Ночью в спальне сложил ты всю мощь добровольно
И к ногам моим бросил: «Забирай, подавись ею».
Я ответил, что в воры никогда не подамся,
Если хочется спать, то кроватей две сотни.
В замке множество места, а «мощу» лучше спрятать:
Бесполезна она, моё тело не дышит.
Ты молчал, обнимался, на постели, бессонный,
И я тоже не спал — разучился внезапно.
Не отпустишь меня, догадаться несложно,
Но на новых ногах я сбегу до рассвета.
Я отложил карандаш, выдохшись. Получалась какая-то длинная несуразная некропоэма, которая растягивалась на несколько песен для… диска EP, наверное? Не первого, конечно, слишком мудрёный текст под грифом «не все поймут, единицы купят». Но можно выпустить позднее лимитированное нумерованное издание, для отъявленных психов-фанатов, когда поутихнет шумиха с дебютным альбомом и мы съездим в пару концертных туров.
Потом допишу поэму, надеюсь, придумается, что и как с побегом. Время почти шесть, Мэйв должен прийти, хочется нормально попрощаться, без неприличного подтекста, но…
Я мельком, очень мельком, самым уголочком сознания сообщаю себе с прискорбием, что хренушки — ничего не выйдет. Губы разъезжаются в кретинской улыбке, уже не слушаясь меня, и ноги неподвластны тоже, валюсь бревном наземь. Потому что из овального клапана, открывшегося у самого носа (безумного розового цвета, кстати), в меня ударил сладкий запах усыпляющего газа.
За что со мной так, гребать, хоть бы сказали, я что-то натворил? Не пойму. Наверное, очередной уродский прикол братьев-мокрушников, с моралью и поучением.
Только не делайте мне больно, пока я беззащитный и мягонький в отключке со своими подростковыми жирками, и не разрисовывайте несмываемыми фломастерами лицо.
*
Информация расползлась в самые тёмные и дурно пахнущие уголки планеты. Мой рабочий сотовый номер продавали по цене килограмма золота, то есть безумно дорого — и всё равно охочих выйти на меня нашлись десятки. Я проигнорировал всех просителей, кроме одной небольшой международной картели, пожелавшей признать меня своим боссом. У меня не было и никогда не найдётся времени заниматься планированием чужих краж или финансовых афер, но эти норвежские ребята очень настойчиво умоляли их курировать и стать почётным лидером. В свою очередь, они на полном серьёзе присягнули мне на слепую верность, обязались делиться данными о редких и разыскиваемых объектах науки или искусства, обеспечивать полную техническую поддержку, когда я на выезде на территориях их влияния, и просто быть на подхвате, если мне понадобится команда. Можно считать, что они признались в любви, только не мне, а дядюшке Люциферу — сатанистами оказались, но хоть не свихнувшимися религиозными фанатиками. И конечно, пришли в буйный восторг, когда я согласился через месяц-другой на личную встречу. Помогут мне разобраться с одним дельцем в Европе.
А пока в старушку Европу улетел цыплёнок, я не успел поговорить с ним об опасном шансе совокупиться со мной без вспомогательных средств. Или не захотел — моментов было предостаточно. Отец ржал надо мной в сотый раз, прося не лицемерить. Объективно: у меня нет нежности и теплоты, стремления к эмоциональной близости, лишь сознательное участие в его судьбе в личных корыстных целях. Иное смешно хотя бы потому, что мои эмоции заимствованы у Энджи по кредитной линии. Но меня всё сильнее беспокоит чувство, которое может возникнуть внутри впоследствии — отдельное и моё собственное, только моё, возьмёт и родится. Надломит меня, начнёт менять сущность, а затем раскроет, как сосуд с треснувшей и отбитой крышкой — и тогда произойдёт что-то странное. Или страшное. Тьма из меня пробьётся в мир, разольётся, как нефть по морю? Что-то хуже? А бывает ли хуже? Меня преследует мысль, что я не имею на это права. Нельзя мне повреждаться и ломаться. Как минимум я должен проникнуть в Башню Светотьмы до того, как Мануэль со мной непоправимо и катастрофически случится, чтобы выяснить наконец, что я такое и насколько моё естество безопасно и совместимо с эгоизмом и обустройством личной жизни.
Засыпая накануне, думал о сексе и подколах инженера. Раздеваться наполовину, трахать Бэла, испытывать точечные приливы гормонов, заставлять тело вырабатывать бесполезное семя логическим финалом — мне нравится? Не нравится? Воспринято как данность. Могу, и всё. Как могу питаться. А могу и не питаться. Но у еды бывает приятный вкус, тем он привлекателен. И секс тоже. Многокрылый предатель согласился бы со мной: у него тот же плотоядный интерес, но в невообразимой кратности увеличенный.
Собственно, Бальтазар оказался — ожидаемо — очень крепким орешком. Я потребовал у Хэлла изучать вирус на нём, но тщетно: боец отличается невероятной устойчивостью, депо крови пополняет отмирающие эритроциты с завидной скоростью, сгусток черноты не распространяется дальше околосердечной сумки, и там всего несколько миллиметров насквозь поражённой ткани, остальное очищается и выводится почками. Мастер утверждает, что кровь Бэла будто состоит в частичном родстве с той тёмной дрянью, которую я ему во время секса подсовываю, она немного влияет на его карамельную голову, добавляя латентной агрессии, но почти не портит физически. Пройдут годы, прежде чем он почувствует сколько-нибудь серьёзное недомогание. Но сделать спасительную сыворотку для Ману нельзя — слишком разные группы крови, третья и седьмая, и отсутствует иммунный ответ, ни антител, ни малейших попыток отторжения, чтобы набрать гистологический материал. Бальтазар действительно меня принял. Случайный симбиоз? Не думаю.
Мэйв тоже изъявил готовность отведать моего нагого тела и заразиться. Отвёз его по знакомому адресу в морг, с сожалением подарил тонну холода и полграмма галлюцинаций. У него такая симпатичная светлая душа, а всё туда же тянется. Никогда не пойму этих братьев Санктери и их дурной вкус. Спать с демонами. Включить это в смысл жизни. С ума сойти.
С точки зрения большинства живых и условно разумных существ я урод редкостный, ему же всё как на ладони открылось. По-хорошему, ему бы сгноить меня в каком-нибудь богом забытом застенке за все прошлые и будущие преступления, но нет, упрямство и вожделение сильнее. Утешился размытыми границами морали и принципом вселенского неравенства, согласно которому кучке избранных по праву рождения дозволено больше, чем всем остальным. Напоминает мне папочку невольно: тот точно так же бредит внешней красотой и симметрией, если она идёт рука об руку с большой мощью.
