— Но мне нужно от вас ещё кое-что, мистер Инститорис.
— Разговор записывается?
— Да, — итальянец тяжело поднял голову и указал на приоткрытый нагрудный карман, в который набились пригоршни песка. Я поднял его, с силой дёрнув за руку.
— Чего вы хотите, Флавио? — вровень с глазами он не встал, курчавый и низкорослый. Зато давно забыл, как улыбаться, и лосниться перестал как жирная хозяйская такса.
— Знака. Доказательства. Я не знаю…
На сей раз я уловил нотки почтительного ужаса и восторга. Рядом стоит не человек. И он этим заворожён. Но разве мало было убить Краузе таким экзотическим способом, а затем забрать из воздуха литр кислорода и поджечь на выдохе?
Ладно. Ещё одно «чудо».
Я сжал руку агента в кулак своим кулаком и толкнул на него резко, с непредсказуемо грубой мощью, проламывая грудную клетку. Он даже рот не открывал, чтобы охнуть или ойкнуть, не успел — и уже держался пятернёй за свое ускоренно бьющееся сердце.
— Не шевелите пальцами, — сказал я с игривым холодком, и его побагровевшая рубашка, а также рука до локтя покрылись синим инеем. — Вот так. Чтоб избежать сильной кровопотери. Возвращайтесь медленно, с наивозможнейшими предосторожностями, чтоб вас не трясли в вертушке. И скажите начальству и штатным хирургам ЦРУ, что это от меня XOXO¹. Пусть попробуют вынуть вашу задубевшую конечность, не отрезав от неё ни кусочка лишнего и не отправив вас в процессе нечаянно на тот свет.
У него остались ко мне три тонны вопросов на отнявшемся языке и залитое слезами лицо, красное и беспомощное. Но мы больше никогда не встретимся. Он просто будет помнить и еженощно вздрагивать во сне. Если чудом выживет на операционном столе.
Я пошёл по пенящимся волнам, огибая крепко спящий остров. Пятый час утра. Как раз успею к вылезанию голого карбонового солнца из вызывающе пьяного бассейна, сдам ему смену.
*
— Хочешь секса?
Я посмотрел на него, наверное, пришибленно и как настоящий растерянный дебил. Конечно хочу, всегда хочу, но…
— Тогда поехали.
Мэйв пропал. День нет, второй нет, и третий. Дома делают вид, что всё нормально, мой звуковик спит в обнимку с микшерным пультом и другим оборудованием, остальные ребята бьют баклуши. В отчаянии мне хочется разогнать группу на все четыре стороны и вскрыться.
— Не думай о них. Думай обо мне.
Я обнял его спину и живот, мы сели на мотоцикл. Я послушный и мёртвенький, а что ещё мне остается? Я душу продаю по кусочкам — за его взгляды и его голос.
Мэйва нет неделю, звуковик прибился к мастеру-инженеру в лабораторию, остальные сами разбрелись кто куда. У нас больше нет репетиций, и я не сочиняю новые песни. Я или сижу кулём в своей комнате, плотно занавесив все окна, чтоб не видеть её и не видеть себя, или заглядываю в алый рот своему чудовищу. Оно прекрасно. Иногда ещё путаюсь в его длинных волосах, как сейчас.
Приехали. Как обычно — в морг. Я уже упомянул, что я мёртвенький? Ложусь на стол, неприятно металлический, стараюсь затаить дыхание и ни единым стоном не выдать, что я умер пока не полностью. Он раздевает меня и нюхает. Водит носом по оголённым ногам, морщится, но продолжает нюхать. Сминает в леденящих пальцах член, от такого я в панике сжимаюсь, оставаясь мягким… без эрекции. Ему это нравится, и он трогает меня ещё, пока я мучительно справляюсь с собой и с нарастающим вожделением его плоти. Снова и снова вспоминаю о Мэйве, злюсь и теряюсь, не понимая, где он и как он мог исчезнуть без предупреждения, бросить меня на произвол судьбы и произвол мокрушника. Если я нечаянно дёргаюсь или даже просто двигаю глазными яблоками под закрытыми веками, киллер бьёт меня по лицу — слабо, безболезненно, не оставляя следов, но очень унижая этим. Я давлюсь желанием искусать себе губы в разодранное мясо и лежу дальше лихорадочно горящим трупом, пока он ослабляет ремень, достает из гладких форменных штанов свой великолепный пенис и прижимает к моему голодающему животу. Иногда водит гладкой головкой члена по моей ладони, ладонь предательски потеет, но я не шевелюсь. И если получается доиграть роль жертвы некрофила до конца — Демон медленно совокупляется со мной, одновременно лишая сознания чем-то… не знаю чем. Я помню первые секунды, когда он проникает, потом меня выключает в дикое, ни на что не похожее оцепенение, но не телесно, а мозгом: меня будто запирает в просторной, тёмной и тихой комнате, обрезая все нервные окончания, у меня нет чувств, кроме хронометра в крови да ощущения пустого обширного пространства по бокам и над головой. Там правда нет ничего — кроме медленно капающего времени в полной изоляции.
Когда я выхожу из обитого войлоком «карцера», то обнаруживаю себя едущим обратно домой, изнасилованным мягко и осторожно, и не на мотоцикле верхом, а ничком лежащим на заднем сидении его автомобиля. Внутрь залита его холодная сперма, задница немного ноет или немеет, молча рапортуя, как славно и глубоко её поимели — но без грубостей и намеренного вредительства, а самое страшное — это возбуждение, накатывающее запоздало, вдвойне, втройне, десятикратно, когда как — настолько, насколько не добрал под своеобразным наркозом. До дикой, чешущейся и ослепляющей одури мне хочется помочь себе рукой, передёрнуть хоть через сраную, резко становящуюся неудобной одежду и побыстрее кончить, да хоть поранившись до крови, содрав с себя кожу, насрать, насрать! Но он же смотрит на меня в зеркальце заднего вида, смотрит и грязно ухмыляется. И я не смею дрочить. Он только этого и ждёт! Убил бы его. Мечтаю закончить с собой в особняке. Попутно вздыхаю и вспоминаю, что чёртов Сент-Мэвори пропал. Где, где, блядь, мой кузен?!
Мало-помалу, спустя дюжину вечеров, я отдаюсь в цепкие лапы изнеможения. Устаю ненавидеть Мэйва и обклеиваю стены манифестами о его возвращении. Домочадцы изображают то непонятливые брёвна, то недоумённые шланги и переводят тему, я регулярно слышу о каком-то Сан-Диего, нахожу город на карте США, но ничего не понимаю, и только братец-ботан похож на слабое звено. Трещит от напряжения и тревоги, с завидным постоянством уезжает куда-то по ночам, но едва я кидаюсь проследить за ним, на талию мне ложится порнушная стальная рука, а порнушный хромированный голос спрашивает… это.
— One more shot?
И я бессильно киваю. Саваоф свидетель, как я хочу его опять принять в себя, даже в дурацком морге, даже забывая своё дурацкое сознание в тихой тёмной комнате ожидания.
Мэйва нет двадцать два дня. Я киваю и умираю в двадцать второй раз. Мне до чёртиков надоел секс в морге, я хочу лично тебя, киллер. Осточертела мне пародия на секс и дома, куклой на полу или на чопорно расстеленной постели, я хочу тебя по-нормальному!
Но я выбрасываю слово «норма» из лексикона, снимаю узкие штаны и покорно ложусь щемящей пустотой живота вниз на бильярдный стол — шершавый, в следах раскрошенного мела, но хотя бы не отвратно холодный и не напоминающий о больнице, настоящих трупах, болезнях и сепсисе. Демон не наваливается сверху, он всегда просто сзади, холодное дразнящее изваяние, соединённое со мной некрепко и неохотно лишь в одном месте. Но даже так он соблазняет меня, едва я представляю его частичную наготу в непосредственной близости от моей, и это помогает ненадолго забыть, что я потерял Ice Devil и надежду на блистательное будущее в роли рок-идола.
*
Получил первый военный заказ. Моим связным попутно пытались назначить какого-то седовласого генерала, потом женщину-помощницу министра с уродливой головой и непропорционально большими ушами, я сухо отклонил ещё три одиозные кандидатуры из чиновничьего аппарата, пока сам не подобрал отставного лейтенанта из Navy SEALs. Пресёк попытки наладить контакт и раззнакомиться — мне просто понравился его молодой голос. Назвал его N для удобства. N предупредил, что ЦРУ самонадеянно решило, что поставило меня на службу США и представлять я буду исключительно их интересы на международной арене. Забавно, но параллельно я получил ещё два заказа: из Китая и Израиля. По закрытым каналам информация распространяется даже слишком быстро, суток не прошло. По этой же причине я не постеснялся сообщить, что меня перехватили. N выразил беспокойство и сдуру предложил мне деньги. Я так смеялся в трубку, что почти смутил закалённого солдата.
