Посидел на корточках ещё, разглядывая записку. Она нарисована на асфальте голубым мелом. Сошла бы за невинную детскую шалость, и я бы не обратил внимания, если бы не трезубец Левиафана, которым оканчивался правый завиток “M”. Скульптурное изображение этого трезубца есть ровно в трёх местах в целой вселенной: на воротах Верхнего ада — в числе дюжины других уникальных предметов; на печати Моря — с её помощью Владыка в урочный час освободит из глубин, собственно, Левиафана; и на живой картине мнимого этажа, где это освобождение происходит в будущем — то есть до тех пор, пока этого не произошло, увидеть сюжет картины способен лишь кто-то имеющий дар прорицания. Несложно запомнить форму трезубца, несложно и воспроизвести. Но чтобы знать его — нужно быть из породы демонов. Или перворождённых ангелов.

Признаться, крылатое создание из орды первоангелов не внушало заносчивой мелюзге вроде меня должного уважения и трепета, потому что казалось мамонтом, по ошибке не вымершим в период ледников, нелепым и архаичным. Но оно такое древнее, могучее и безумное… Полное осознание пришло только что. И мне расхотелось над ним потешаться.

По дворцу ходили сплетни, что он тронулся умом настолько, что пытался лишить себя бессмертия, чтобы ощущать боль, бренность и распад. С первым вышла промашка, но болью он себя осчастливил. Однако я не могу назвать его ни странным, ни отталкивающим. Мы столкнулись всего раз, он наговорил мне пошлостей, я ему — гадостей. Нас взаимно притягивало по правилу физических и энергетических противоположностей, и он не думал притворяться вежливым собеседником, сходу заявив на меня права. Зато я делал вид, что мечтаю избавиться от его назойливого общества, хотя упивался его взрывным вожделением, как неиссякаемым колодцем свежей крови. Изломанные зрачки его глаз были похожи на доменные печи, из которых непрерывно извергались потоки расплавленной магмы, реки и ручьи, уходящие в бесконечность. Исполинские печи, где были отлиты все металлы и неметаллы, где были созданы вообще все вещества на свете.

Your Maker.

Седьмое солнце ада, я и впрямь идиот. Это не шарада, это приглашение. Он прячется, но он зовёт меня — к себе. Он и есть этот Maker, создатель сущего, в противовес мне. И нужно понять, где его логово. С подсказками не густо. Голубым мелом пользуются игроки в бильярд, а ещё, разумеется, дети в школьных и дошкольных учреждениях.

Я огляделся. Художество намалёвано на парковке мотоциклов в тени Хайер-билдинг. Трезубец самым длинным острием направлен в сторону Госпиталя №1. Это не школа и не детсад, но среди пациентов тоже есть дети, для них оборудованы детские комнаты ожидания, куплены игрушки, краски и мелки.

Он знал, какие ходили сплетни. Наверняка сам проконтролировал, что там мне влили в уши. Безумец и фрик, больной на всю голову? Он издевательски поржал над злопыхателями, запершись в больнице. Слишком хорош и адекватен, чтоб быть нормальным. И всё бы ничего, мне даже нравится его стиль ведения войны, но есть существенное «но».

Почему я не засек его на территории Госпиталя в первые три часа поиска? Как и что он наколдовал со своим сверхмощным естеством, чтобы не засветиться? Чёрт возьми, чем бы ни была эта магия и технология — она нужна мне позарез. Перспектива завербовать его в ELSSAD перестала казаться такой уж дикой и нарушающей жёсткие правила отбора, установленные великим и непогрешимым мной.

*

— Что происходит в раю?

Он неторопливо перетягивал струны на Гибсоне, говорил шёпотом и казался милым расслабленным ребёнком. Большеглазое лицо выражало удивительную, не свойственную ему безмятежность, прорисованную на фоне темноты и тишины провинциального пригорода. Было далеко за полночь, казалось, весь Бойсе спал до последнего енота и только в его комнате светились красные и синие диоды паучьих лап на дроне, да ещё тусклый прямоугольник ноутбучного экрана.

— А зачем тебе?

— Ты был там хоть раз, жопа? — Шёпот стал звонче, радуясь обидному слову. — На экскурсии, или как ещё туда пускают.

— Сам ты жопа, — Ксавьер сидел в почти такой же темной серверной, притушив свои огромные следящие дисплеи. Оставалась белая подсветка компьютерной клавиатуры и фосфоресцирующие пучки толстых проводов на потолке и стенах: розовые, зелёные и синеватые. — Это что-то вроде карликового города-государства, поделённого на множество обособленных секторов. Как Ватикан. Эдемский сад занимает четверть территории, и он сам неоднородный: кое-где напоминает благоустроенный ландшафтный парк с водоёмами, а кое-где — просто лес дремучий. Севернее сада рай — это двухэтажная Америка, спальный район. Но вместо привычных для нас коттеджей там странные архитектурные формы, парящие прямо в воздухе. Кто в них живёт, я без понятия. Западнее и ближе всего к границе с Верхним адом находится укреплённая крепость с бастионами и место дислокации регулярной армии. Кто-то постоянно тренируется и тренирует, хотя, уверен, до ELSSAD им далеко. Судя по хакнутой мною информации, ангелов в армии чуть больше десяти тысяч. Мизерно и смешно. Но, говорят, что территория военной части строилась наподобие Гранитных этажей — то есть неизвестно, сколько там ещё вглубь пространства. И прятать они тогда смогут сколько угодно миллионов бойцов, хоть и не миллиард. Законы физики не резиновые всё-таки. На противоположной стороне от милитаризованной зоны, то есть на востоке рая, цветёт и пахнет то, что можно было бы назвать древним Римом — город на холмах, с узкими извилистыми улицами, довольно красивый, но лишённый очарования сельской пасторали с овечками и кучевыми облачками или чем-то подобным, что в обилии встречается в религиозных книгах. На юге земля резко обрывается в море, но понять, что именно там находится, мне не удалось. Наконец, в центре рая находится божий престол. Он донельзя похож на греческий Парфенон с кучей ступеней и колонн. Из «храма» льётся сильный свет, не позволяя видеть его внутренние стены, дверные проёмы и прочая. Зайти в него тоже нельзя, максимум — подняться по ступеням. На самой верхней ступеньке установлен трон — белое каменное кресло. На нём частенько сиживает некий Сын, изображая правителя. Бородатая и в целом хмурая личность. У меня в связи с ним сохранились очень дурные воспоминания, так что я не подходил, чтоб поздороваться. Есть вопросы?

У Ману лопнула струна E, издав предсмертный металлический всхлип. Он посмотрел на неё преувеличенно внимательно, провисшую с гитарной деки, и спросил:

— Ты всё это выдумал?

— От первого до последнего слова.

— А если серьёзно?

— Не был я там. И не хотел бы, ни ногой.

— Но тем не менее знаешь всё. Ангел рассказал? Или мессир папчик?

— У тебя там какое-то подозрительное шевеление за спиной.

— Угу, сейчас… — Ману небрежно повернулся и ударил по лицу лежащего плотно спелёнутой гусеницей Верта. На физиономии музыканта уже красовалось шесть синяков, седьмой картины в целом не изменил. Сдавленный стон боли заглушила изолента, плотно прилепленная ко рту, грязная, в тканевых катышках, со следами высохшей слюны. Развернувшись обратно, Мануэль напоролся на высоко вздёрнутую бровь старшего брата. Фыркнул. — Ну чего уставился святошей? Сам сказал, в раю позорно. Не будь правильным козлом. Этот человекомудила за яйца меня пытался ухватить и чего-то там погладить. А я свои бубенчики, как стыдливая дева и бестолочь, для других похотливых лап берегу. Только ни хрена они не похотливые. — Он в уме высчитал паузу, не дождался реакции, и трогательно вздохнул. — Примешь меня утречком обратно? Хоть самолётом, хоть пароходом. Я провалился. Домой хочу. Забери меня. Пожалуйста.

— Не провалился. Оставайся. Научи этих ребят уму-разуму. Дома тебе делать нечего — если, конечно, ты не образумился и не хочешь вернуться в школу.

— Нет. А этих недоразвитых приматов — да, научу. Но потом. Я сам знаю, что дома не исполню свою мечту. Но сейчас я должен вернуться. Меня ждёт Мэйв. Тебе, ясен хрен, насрать, но у меня есть ещё один брат, и не такой… козлистый, как ты. И не мешай мне с ним тусить, ладно?