Меня накрыло выше крыши досадой и разочарованием. Я вряд ли отыграю с SΩndicate хоть одну студийную сессию. Они ждали бородатого, татуированного и желательно очкастого придурка-хипстера, посещающего как минимум колледж. Ну или бросившего колледж. Прилизывающего волосы гелем, кое-как научившегося подкатывать к противоположному полу, в меру наглого и почти наверняка громогласного и прыщавого. Уродца, которого можно принять с распростёртыми, как своего, подшучивать над ним, прикрикивать и командовать вволю, не задумываясь, а не арестуют ли за это. Но прилетел я, у меня кожа Изменчивого — змеиная кожа, безупречная, с громадными пластинами белой полупрозрачной чешуи, вдвое больше человечьих эпителиальных клеток — и большущие глаза Изменчивого, инопланетные, хотя им и до фени, что это и впрямь дико и инопланетно. И с набором этих и других черт в сочетании с дебильным детским ртом, каким-то вечно слегка округлённым и удивлённым, я похож на…
— Конфетку? Хочешь конфетку? Солёные, лакричные. Ещё орешки есть. — Верт выхватил с подноса у официантки вазочку со всем перечисленным. Мою руку, сползшую на диван, он сам вернул на свою коленку, а потом ещё передвинул ближе к себе, по бедру. И его лапища подёргивалась и неприятно потела.
Проклятый боже, мне предстоит проснуться завтра не в своей постели и не одному. И по ходу событий проверить на прочность дерево, из которого изготовлена моя единственная гитара. Любопытно, что проломится первым — Ibanez или череп этого похотливо облизывающегося мешка с дерьмом?
Я приветливо и, полагаю, что беззащитно улыбнулся старине Верту.
Демон, никем не превзойдённый убийца, распорядитель человечьих и не только душонок, сволочь и дрянь ты эдакая… понадеюсь, что правильно постигаю преподанную тобой науку страха и обольщения. Понадеюсь, что ты приглядываешь за мной. И придашь сил, когда понадобится решающий удар. Ведь если не ты, то кто? Телепатически притянуть сюда дрона из коттеджа, стоящего на другом конце города, мне мощности недоразвитых мозгов не хватит. Как бы я ни старался повзрослеть и поумнеть быстрее — остаюсь пока всего лишь твоим непроизвольно сжимающимся от ужаса цыплёнком.
========== 25. Огонь и пепел, или злые откровения ==========
—— Часть 2 — Дьявол во плоти ——
Некоторые люди не восприимчивы ко злу.
Удивительно, но факт. Они не пылают факелами, освещая ночь, в них совсем необязательно таится гений науки или искусства, они располагают индивидуальными наборами маленьких слабостей, страхов и, конечно, недостатков. Но эти многочисленные щербинки и шрамы несовершенства не превращаются в выступы, по которым можно взобраться, глубоко вонзая кривые отравленные когти, прорубить дорогу вглубь их сердец, чтобы заполнить тьмой и утащить в пустоту, чтобы там их, израненных, с удовольствием добить и пожрать. Они не поддаются угрозам и не идут на шантаж. Они…
Откуда они, чёрт подери, берутся?
Новый вопрос. Опять.
Он живёт всего четыре года. Вообще-то меньше. Трёхлетнее (плюс десять месяцев, это важно) очаровательное зло, условно маленькое и бесконечно любопытствующее. Ребёнок-смерть, ребёнок-чума, ребёнок-чернота кромешная… Возлюбленный ребёнок своего отца, прекрасный и надменный, как дофин Вьеннский¹. Всем вокруг чудится, что он командир, его даже называют «коммандер». Но иногда он умеет растерянно упираться детскими ручонками в стенки своей великолепной утончённой оболочки, поднимать вверх голову, покрытую не тяжеленной шевелюрой до первой трети бедра, а короткими и шелковистыми русыми волосами с запахом детского шампуня, и издавать удивлённый «уф!».
Удивлённый, потому что он справляется. Вместо детской комнаты у него бескрайний архив и библиотеки памяти, забитые всей (до последней этрусской таблички) информацией о существующем мире, вместо игрушек — холодные боевые рапиры с кроваво поблёскивающими лезвиями, гладкие и нарезные стволы огнестрела, и новое оружие века «гуманности», стреляющее снотворными или парализующими иглами. Он сидит на полу, перебирая дары смерти, и вновь смотрит вверх в немом призыве.
Есть шанс, маленький, просто микроскопический…
…что он просто хотел бы поиграть с другим ребёнком. Воспользоваться силой детского воображения, представив сухой обломок дерева кораблём, а кусочек стекла — абордажным топором. Поиграть в войну, где максимальный урон — это синяк или ссадина. Поиграть. А не вести войну по-настоящему.
Ты свидетель, как редко я этого хочу. Лучше бы не хотел вовсе.
Возможно, цыплёнок проткнёт его достаточно глубоко, чтобы дотянуться и схватить это. Достаточно юный сам, чтобы смочь разделить его глубоко запрятанное желание.
Возможно, они когда-нибудь и впрямь поиграют. А ребёнок, изредка просыпающийся внутри него, ещё не умрёт. Не успеет. И ему будет страшно и даже неловко показать, насколько это дитя… обычно. Нормально. Сильно, далеко не наивно, но по-своему беззащитно.
Нас швырнули в дождь и туман без единого напутствия, как и Тебя. И Тебе тоже не сказали, кто Ты. И Ты не помнишь, что Ты тоже был мал и игрив, как весёлый плюшевый щенок.
Я не хочу забыть. Не хочу быть, как Ты, Боже. И не хочу впоследствии быть Мёртвым. Как Ты.
Ребёнок внутри перестал выгибать ему спину и шею в попытках разогнать туман и дождь и добраться взглядом до фантазийного собеседника. Успокоился, обманутый, устав и засыпая.
Ребёнок — это он, но безымянный и отчаявшийся найти друга. Это он-ребёнок спросил, откуда берутся добрые люди, не нашёл ответа на стеллажах архива и в библиотеке, потоптался нерешительно перед смертоносными игрушками, свернулся среди них в клубок и покорно уснул.
А теперь ему, псевдовзрослому, нужно понять, откуда начать искать.
Об этих людях, не склоняемых ко злу, не растлённых и не портящихся от прикосновений мягких отвратительных пальцев плесени, Демон точно знает одно: к ним тёмный сосуд, в который налито его естество, тянется сильнее. Их кровь кажется слаще и питательнее, хоть и не пьянит, как кровь брата. Их тела…
Но не будем о телах.
Достаточно Бальтазара. Глаза которого в горячке вожделения иногда кажутся безумными.
Не склонный ко злу, но и не нанятый в безоговорочные слуги добра, его любовник Бэл пропитан древним Вавилоном, особой моралью, что не делила мир на два полюса, потому что переболела этим, как презренной ветрянкой, переросла и позабыла. Потому что вмещала давно утерянное и почти мифическое знание о башне Светотьмы. Потому что где-то там, на карнизе, на узкой полоске, где застыла зыбкая смешанная тень…
Или это всё-таки был маяк?
Вспышка невыносимо яркого света, вспышка такой же по плотности чернильной тьмы, фиолетовые, долго не тающие круги следами на обожжённых глазах, крик, полный ярости и вины, звон чего-то, похожего на разбивающееся оконное стекло… но, разумеется, никакого стекла не было и в помине, ещё не изобретено, как и окна отсутствовали, и маяк — не маяк. Но других образов не предвидится, это единственное метафорическое переложение тех вещей и событий, доступное ему без посторонней помощи. Высокое, пульсирующее то светом, то тьмой сооружение, со всех сторон к нему подступает бездна, Ничто, в которое любой ценой следует пустить корни и родить Нечто.
Опять всё ускользнуло, выхваченное из цепких тисков его разума, будто кто-то не хотел давать ему это знание, дразнил, махал перед самым носом и отказывал, предлагал побиться головой о глухую стену ещё. Ещё немножечко. Голова ведь крепкая.
Двойной предатель и отступник, я не могу так больше. Пора поговорить. Мне что-то нужно, я приду и возьму. Но и тебя я не обделю, хотя тела моего антибожественного ты в награду пока не получишь. Так надо. Я чувствую. Ты получишь другой приз. Роскошный. Золотоволосый. Ты ведь добрую половину жизни на Земле мечтал о нём. О благородной крови, о настоящей принцессе, которую тебе выпала честь охранять. Эта — не хуже, чем какая-нибудь датская или английская, хоть и не догадывается о своём высочайшем происхождении: от души поржала бы, ляпни ей кто об этом по неосторожности. Несмотря на тяжесть преступлений и изъязвлённые тени прошлого, неотступно преследующие тебя, ты добрый малый. Ты не осмелишься сам забрать приз, даже будучи насмерть отравленным. Но никаких проблем, я подтолкну. Подскажу тебе, как похитить современную принцессу из неприступной крепости, набитой серверами.
