— Закрой глаза, демон-солдат.
— Я не слушаю. Я спрашиваю.
— Когда был вопрос?
— Прямо сейчас: до того, как ты попал в наш технологичный мир — чем ты занимался? Думал матрицами и уравнениями? Изобретал абак на коленке?
— Я любил резать и выжигать по дереву. И собирать грибы. Я часами мог рассматривать трещины на их шляпках. Погружал своё зрение вглубь, путешествовал в стенках свежесорванной малины, растирал между пальцев сок черники и вис, считая каждую фиолетовую борозду на подушечках пальцев. Я слушал тишину. Я докапывался до этой тишины сквозь шорох и шелест леса и реки. Я не изобретал инструменты, Демон. Я хотел быть инструментом в руках кого-то большего и куда более значительного, чем я сам. Но кое-что ты в своём сарказме угадал: я глядел сквозь ряды начертанных в голове цифр, сквозь мириады их, как сквозь вторую и третью вселенную, без звёзд, без света…
— Ни слова больше. Я закрываю глаза.
— Я был ребёнком и занимался ерундой. Мне не сравниться с бездной внутри тебя.
— Молчи, я для тебя закрываю эти глаза и пожираю твою красоту, нехотя проступающую в единственной трещине, мне не подвластной, — в ультрафиолете.
========== 23. Третий лишний, или такие разные братья ==========
—— Часть 2 — Дьявол во плоти ——
Меня снабдили вторым телефонным аппаратом на прямой спутниковой связи и просили никому не говорить его номер. Ещё чего я буду секреты всякие интересные выдавать. Братишка закидал сообщениями о местах работы, учёбы, куда пойти и что говорить. Заботливый какой. Дурацкое ощущение, что он что-то натворил, пока меня нет, и теперь заглаживает вину. Неужели?.. Нет, не хочу верить в то, что мокрушник с ним спит. Даже иногда. Даже во сне. В чьём-то мокром цветном сне, фу, гадость какая.
В Бойсе холодно и мерзко, теперь ясно, зачем мне пихнули в багаж вязаный свитер и тяжёлые ботинки на рифлёной подошве, которые я сроду не надевал и вообще подобным шмотьём брезговал. Они смотрятся круто на всяких качках, а ещё на худеньких девчонках-вокалистках, поющих лесбийский рок, на контрасте таком. А мне эта трёхкилограммовая боль на шнурках на кой? Вспомнил форменную обувь ELSSAD, вспомнил, как выше кожаного голенища смотрится коленка киллера (почему-то только левая), шмыгнул носом, надел. Как они в этом ходят? Но о кедах пока придётся забыть, они промокнут насквозь, тут грязно и прошлогодние кленовые листья всюду рассыпаны, словно меня по ошибке отправили в Канаду.
Денег у меня, скажем прямо, мало. И я не очень шарю, как с ними обращаться. Чуть не уехал в свою новую каморку на такси, но вовремя одумался. Почитал транспортные расписания на выходе из аэропорта, разбирался эдак полчаса, сел на старенький автобус. Сказать, как мне тоскливо? Помолчу уж. Люди выглядят серыми и одинаковыми, все хмурые и беспокойные какие-то. А ещё — жирные. Такие жирные, что я, пожалуй, ужинать не буду. Не хочу стать как они.
Пока летели, было ссыкотно: сам себе казался малявкой, тупым и ни к чему не готовым. А как сошёл на бетон и глотнул незнакомого воздуха — всё прошло. Люди как люди. Мне, правда, накануне много кошмаров снилось о преследовании и разного рода насильниках, проснулся с чувством, что двадцать раз обоссался — но, к счастью, нет, просто весь потный и липкий. Отмылся и долго глядел на трёхметровый постер с мокрушником, висящий напротив кровати, глядел и вслух сетовал на свою глупость. У меня уже есть насильник, я сам выбрал. И он меня благополучно изнасиловал. Я чего-нибудь ещё боюсь? Или кого-нибудь? Не думаю.
Иду к коттеджу впотьмах, а в теле ноет что-то. Просится наружу. Зря я вспомнил о нашем «приключении». Что бы он тогда со мной ни сделал, а я хочу его. И я совсем необуздан, хоть и старательно скрываю это. Мог бы стереть пальцы до крови дрочкой, но вместо этого плюхаюсь на диван в своём новом жилище, осматриваюсь прищурившись — верхний свет уж очень режет глаза — и решаю, куда пристроиться с гитарой. Я не могу иметь с ним ни нормальный секс, ни что-то похожее на нормальные отношения. Так что остаётся кричать, то есть петь о том, как мне этого хочется. И какими путями.
Коттедж крохотный двухэтажный, наверху две спальни, мне нравится скошенная крыша. Вырубил везде свет, открыл там окно, схватил свой Fender в руки, а в зубы — огрызок карандаша и очередной наполовину исписанный клочок бумаги.
Вылечи меня.
Почувствуй на расстоянии.
Есть ли еще надежда, спящая в пыльных руинах?
Знаю, что использован,
Знаю, что запутался.
Осталась ли хоть какая-то надежда?
Что бы ты ни увидел,
То было лишь во сне.
Какую бы таблетку ты ни принял,
Слишком поздно –
Я покинул реальность.
Исцели меня, почувствуй,
Всё отдаляется от меня.
И воздуха нет.
Пространство, лишенное трения,
И я, лишенный сопротивления.
Слишком поздно.
Почувствуй,
На расстоянии, далеком, как до звезд,
Но тебе – рукой подать.
Почувствуй…
*
— Авель не умер. Да и Каин не был проклят.
Задумчивость и сонливость этого голоса не претендовали на сенсационность заявления, от меня не требовалось подпрыгивания и возгласа «вау». Мы часто дискутировали на философские и религиозные темы, высмеивали людские верования, основанные на мифах и искажениях реальности, но старались избегать обсуждать самих себя. Я мгновенно прочувствовал, что он хотел донести. Эта мысль уже досказана, ей не нужно толкование. И всё же он ждёт ответа.
— Первая попытка. Неудачная. Господь был неумехой. Он чуть не испортил сокровище, дарованное Хаосом. Но хорошо, что лишь разбил форму, а не покалечил содержимое.
Я засунул руки под тонкое одеяло. Он не горячий, как жестокое и карающее солнце, просто очень тёплый и кажется податливым и послушным, никак не проснётся, не выберется из своего сна. Я назвал бы его сон вещим, но это не то слово. Ему никогда не снится что-то пустое или незначительное. Давлю улыбку из-за своих извращённых фантазий: кажется, что сон снится не просто его голове… но и его пальцам и коленкам, которые я сейчас сильно и жадно обхватил.
— Это были мы, — неразборчиво донеслось с подушки — он тыкался в неё носом и ртом. — Мы никогда не умели ладить поначалу. Нас некому было учить. Талисман не был готов разделиться и излить свою силу в мир, творец слишком рано возжаждал гармонии и равновесия. Ты просто попытался овладеть мной, ты ведь именно этого всегда хочешь. Чтобы скрыть позор и уберечь будущие поколения от неразрешимых загадок, были придуманы зависть, гнев и убийство.
— Из камней Талисмана не получились люди. Однако Господь не осознал свою ошибку, иначе ему пришлось бы признать, что он дурак и нуждается в помощи. Равновесие означает равноправное участие всех сил в процессе творения. А он не допустил к центру мира Тьму. Ты рождался его сыном, хоть и слабым, недоношенным… но мне-то он никак не мог быть родителем. Только не белый шум, только не громкое искрящееся недоразумение. Кем были бы ангелы, если бы не восстали? Где был бы ад? Да нигде. Мы не появились бы, не устань Тьма от цирка и не слепи она из самого сильного и способного светоносца владыку. Есть какая-то особая и поучительная ирония в том, что мир создают одни, но правят миром — совсем другие.
— Ты изрекал эту мысль вчера с огромной гордостью. Я слышал её эхо в ушах снова и снова. Мы на тёмной стороне. Я — с тобой, на этой тёмной стороне. Но правильным ли было переметнуться на неё, Ди?
— Дорогой, что за глупость. Ты никуда не переходил. Ты родился здесь со мной, ты плоть от плоти не света, не тьмы… разве ты не понял? Мы плод таинственной пограничной линии, где враждующие стороны непрерывно соприкасаются, но не смешиваются. Почему, ты думаешь, у Каина с Авелем ничего не вышло? По отдельности никто не имеет столько власти и мастерства. Сердце мира есть вся суть мира, сжатая в плотную точку под прозрачной оболочкой. У кого, скажи на милость, хватит ювелирной точности разжать эту точку, не повредив, расправить её и встряхнуть? Мир родился покалеченным, когда главный акушер-инженер жизни поторопился. Но мир рождается заново, опять — вместе с нами, появившимися не далее как вчера. Мудрость и опыт накопились в достатке, чтобы не повторять давнюю ошибку старого склочного демиурга. Мы приведём всё к равновесию. Но не к тёмной стороне. Темнота — мой личный выбор, мира не касающийся. А свой ты как будто до сих пор не сделал. Брат.
