Но и порнотеатр порнографических порнотеней Демон пересёк, не сбавляя шаг, никого не удостоив порновниманием. Слава аду, я чуть не сдох, представив, что было бы, останься мы тут. Лучше уж тогда кабинки с шестами… Я споткнулся о ступеньки, задумавшись, и выпал из своих кромешно стыдных фантазий. Две двери вели отсюда, мокрушник толкнул левую. Мои ладони в ожидании неизвестно чего неприятно потели, уже дюжину раз, сжимаю их и прячу в карманах. Бармен тихо семенил следом, иногда шаркал тапочками. Что теперь? Садомазо на крючьях, шлюхи с кляпами во рту?

Я шарахнулся, когда на меня как будто кто-то наскочил из-за угла. Господи, блядь, это просто зеркало! Дышу, дышу глубже, улыбаюсь как дебил. Я сам на себя чуть не «напал» из зеркала. Их тут много. И умывальников тоже. И писсуаров. Обычный сортир, только лампочки тусклые. И король мокрушников наконец остановился.

— Сэр. — Бармен обошёл меня и низко поклонился. Достал из кармана фартука маленький пакетик, переливавшийся бензиновыми разводами. Демон взял его, а в обмен сунул парню в фартук тонкую пачку бабла. И этот простой жест — как он вытягивает руку и прикасается к элементу чужой одежды — выглядел так эротично… С-с-сука.

Я постарался не подавиться слюной и стоять спокойно. По возможности — ровно. Но не получилось нифига. Как только барменчик свалил, оставив нас одних и почти вернувшись к здоровому цвету лица (хотя наверняка обосравшись), мокрушник подкрался ко мне своими порнушными бесшумными ногами, вытряс из пакетика продолговатую зелёную конфету в спиральных узорах и бросил мне в морду ледяным трололо-голосом:

— Ешь.

*

Сорок восемь минут спустя инцидент

— Понимаете, — он покашлял в оперативно подставленную стеклянную чашу, и её тут же отдали какому-то эксперту в белом защитном костюме, в то время как остальные присутствующие довольствовались полумасками на рот и нос. Этот сотрудник зашёл и вышел, но остальные толпились, ползали по полу, снимая какие-то отпечатки, щёлкали записывающей аппаратурой, перешёптывались, даже спорили о чём-то, чуть повышая голоса. Он грустно обвёл глазами тесную комнату — в неё набилось больше десятка людей — и опустил взгляд на одеяло, которым был укутан с ног до головы, — я бы рад помочь с более точным описанием места. Но, съев конфету, я некоторое время ржал без остановки, пытался пить воду из-под крана, разлечься на стене, влезть на неё, как паук. И потом отключился, резко, как кнопку standby нажали на компьютере. Не знаю, куда меня везли, с какой скоростью, был ли это опять супермотоцикл или фургон с открытыми окнами, или автомобиль с откидным верхом. Мне обтрепало все волосы встречными потоками воздуха — это всё, что вы и так видите без меня. Сквозь обморок ехать мне было мягко, хорошо… в ушах беспрестанно звучала цветная музыка. Сознание было ещё в сильном помутнении, но мне хотелось трогать себя за лицо, да и не только — собственная кожа казалась такой нежной и славной на ощупь. Я… начал себя раздевать. Именно начал. Не отвечу с уверенностью, что закончил тоже я, что снималось мной и в каком порядке. Я точно расстёгивал пуговицы на джинсах, расстёгивал «молнию» и застёгивал обратно, играясь, дразнясь. Понемногу оклемался, уже… здесь.

— Что случилось дальше?

*

За две минуты до инцидента

Раздетый догола. Крошечный и потерянный. Настоящий птенец: в жёлтом пухе, без перьев. Таким напуганным и беззащитным он не был даже в первый вечер в Хайер-билдинг, когда лифтовые шахты огласил дикий звериный вой.

Стоял, весь сжимаясь, дрожал под взглядом. Отнимающимися руками прикрыл… прикрылся от пронизывания ультрафиолетом насквозь. Но зря. Более голым и открытым, чем тогда, быть невозможно. И он заплакал, поняв, что ломается, вот-вот сдастся и похоронит свою мечту, взмолится о пощаде, взмолится отпустить его. Сбежит, чтобы больше не вернуться. А ведь он всего лишь хотел от этого чудовища…

— Что? Думаешь, что теперь, когда мы здесь одни, ты получишь от меня секс? — Киллер достал из наплечной кобуры пистолет и медленно провёл языком по дулу. — Мне противен даже твой запах. Мерзкий, животный. Противна твоя форма, цвет, фактура, вся твоя фигура, мясо и кожа, всё так отвратительно примитивно. И твои гениталии, что, поддаваясь инстинкту, растут и тянутся ко мне. Какая мерзость. — Он ласково улыбнулся всепоглощающему ужасу в глазах малыша. — И неудивительно, что легированный сплав, из которого сделано моё оружие, на вкус послаще… любого двуногого или четвероногого. Но есть кое-что, что ты всё же можешь мне дать. Жидкость, бесконечно гоняемая в тебе по двойному кругу, то чистая, то грязная. Жидкость, что делает тебя живым, позволяет дышать, потеть и вонять от страха. Я возьму её. На этом наше, хм, «свидание» можно считать оконченным.

*

Пятьдесят четыре минуты спустя инцидент

— Я не помню дальше. — Ману стыдливо спрятал глаза. — Обожгло и… и потом очень, просто запредельно холодно.

— Не допрашивайте его больше, — вмешался мужчина в очках с гладкими чёрными волосами, одетый в штатское. В бейдже, приколотом к его тенниске, все строчки пустовали. — Вы совсем ослепли и растеряли совесть?! Он пострадал, он искалечен, как долго вы ещё собираетесь его мучить? Ему час назад пора в госпиталь.

— Мы в госпитале, — ответил детектив, не проявив раздражения.

— Мы в морге!

— В дополнительном учебно-экспериментальном морге на минус втором этаже госпиталя, — отчеканил страж правопорядка. — И его осмотрели, оказали первую помощь. Мы действуем строго по протоколу. А вы вообще кто? Ближайший родственник в пути из аэропорта, он и выдаст пострадавшему подходящие к случаю сантименты, а у нас работа. Воображаете, мы не насмотрелись всякого? Это шестой случай насилия за ночь, а ещё только час пополуночи. Я не вижу вашего имени на бейдже, покажите документы.

— Лоренс, дорогуша, — тут же вмешался врач, стоявший у дерзкого мужчины за спиной с кипой бумаг, — хоть мерзавец и сказал, что ему противно, но мальчика грамотно облапал, прежде чем вгрызся в сонную артерию. — Врач вытряс из своей охапки нужный лист — высококонтрастный чёрно-белый снимок голого оборотня с тремя темными пятнами, обведёнными в кривые кружки красным маркёром — и бесстрастно ткнул детектива носом: — Здесь, здесь и здесь — кровоподтёки, следы от пальцев, полукружия от ногтей, четыре ссадины. А тут, — он проворно выхватил другой снимок, где Ману снят со спины, — синяки от падения, лопатки, затылочная кость и копчик. Главная рана, косвенно угрожавшая жизни, нанесена зубами в шею над ключичной впадиной. — Тут он, будто почувствовав, крутанулся к дверям в помещение, и энергично замахал руками, требуя, чтобы та грузная зарёванная женщина с пучком грязных светлых волос на голове немедленно к нему подошла или, в крайнем случае, подползла. — Ваш сын в безопасности! Был сильно обескровлен, потеряв в общей сложности почти литр плазмы и эритроцитов, но не отрубился, даже сопротивление оказал, уверяя, что здоров как бык. Ему сделали переливание четвертой положительной полчаса назад, он более-менее очухался и отказывается быть пациентом. — Выстрелив это на одном дыхании и не меняя сухого делового тона, врач тут же забыл о Тисс и обратился опять к детективу: — Вопросы вызывает способ, которым кровь в ране свернулась. Артериальное кровотечение остановит не всякий резиновый жгут и не любые руки, особенно обывательские. А тут… не было даже минимальной тканевой повязки. Следов крови на месте преступления тоже не обнаружили, пару несчастных капель — у меня из носа при резком повышении давления и то больше течёт. По всему заключаю, что у нашего мальца она свернулась в ране сразу. — И, оттолкнув детектива, не дав никому и слова вставить, он громко закончил доклад для матери: — Мадам, мы подозреваем опасный вирус. Ваш сын должен остаться в больнице на дополнительное обследование и, возможно, прививки.

— Как они любят падать в обморок от вполне терпимых новостей, неженки, — проворчал Лоуренс, прерывая свободное падение Тисс и перепоручая её тело двум медсёстрам. — Чувак, ты просто кремень. Отлично держишься. В сумке у твоей матушки есть пара шмоток, мы просили привезти, чтоб не коченеть тебе в этой морозилке. Одевайся и ответишь ещё на один вопрос?