Что-то остановило меня. И разговор с Виктором окончился обычным вежливым «пока».
И почему? Какого хрена? Он бы без проблем одолжил мне Дарина!
Но я сплю и вижу мой великолепный чёрный Fender Precision Bass в руках у другого. Я больной. Просто больной. Так и останусь навеки без басиста.
Больше часа убивал тупым щемящим взглядом несчастный мобильник. Приходили пачки сообщений, мелькнул входящий вызов от матери. Когда понял, что могу пошевелиться и не сдохнуть при этом — оставил всё непрочитанным и неотвеченным и ушёл в студию.
С его «смерти» прошло два месяца и четыре дня. Пора сочинять новую песню. Точнее, сочинять музыку, слова давно готовы. Старая добрая сатира, смех сквозь слёзы, повествование о гротескном вправлении мозгов: каждый вечер я, лирический герой, закапываю свою безвременно почившую любовь на кладбище, но каждое утро эта дура вылезает из могилы, разбрасывая цветочные венки и искусственный дёрн, и возвращается ко мне в дом, попутно пугая весь город. Она писаная красавица: полусгнившее лицо, проплешины с жуками в волосах, комья сырой земли на белом (аллюзия на подвенечное) платье. Какая жалость, что она девушка. Но делать её парнем совесть не позволила. Сколько можно эксплуатировать эти слезливые гомосексуальные мотивчики. Почему-то я не хочу, чтоб мир думал, что я гей. Вряд ли я гей. Сатана моей мокрой мечты был ровно один. И я уже прояснил для себя, что настоящим мужчиной он не рождался.
В студии пустота и тишина, охренеть, даже Гед куда-то отлучился. Но не страшно, ведь он прилежный задрот: не бросит пульты посреди рабочего дня, предварительно не настроив и не отладив звук до идеальности. А мне настраиваться недолго: карандаш надёжно воткнуть за ухо, чтоб держался не падая, клочки бумаги со старыми черновиками ритуально раскидать вокруг мусорной корзины (потому что никак в неё не попаду при броске, мазила), а Stratocaster — повесить привычной тяжестью на плечо. Трансформ-панели развернули мне небольшое старинное кладбище, мраморные и гранитные надгробия, ползучие розы, плющ и сирень. Я представил на тропинках между могилами свою упрямую невесту и заиграл. Это в кои-то веки не ре-минор, музыка довольно звонкая и быстрая, так и сочится цинизмом и недоумением. Может, надо вызвать священника-экзорциста? Пусть выбьет из зомби-девицы дурь с ежедневным воскрешением. Спать надо мирно в могилке, а не разгуливать почем зря. Ты умерла, лапуля, умерла! И я… должен сам в это поверить. Чтобы ты, наконец, упокоилась и больше не вставала.
В музыке есть своя запутанная геометрия линий, моя задача — поймать их, вырвав из клубка других, будущих, ещё не написанных песен, витающих в голове, и выложить в особый узор. Узор этой мелодии напоминал кулак с отогнутым средним пальцем. Зато в кои-то веки весело, без затрахавшей уши меланхолии, норовившей уговорить слушателя по окончанию песни наглотаться таблеток или с крыши прыгнуть.
Завтра тщательно проработаю партию клавишных, а гитарного соло тут, пожалуй, не будет. Задорная невеста с глумливым текстом перетянула одеяло на себя. Ну и флаг ей в костлявые грабли? На этом всё, я уложился в час, осталось записать ноты.
Верхняя E оборвалась в жуткий стон, а другие струны запутались в моих пальцах. Это я не вовремя (а бывает вовремя?) разогнулся, готовясь снимать гитару, и увидел её — невестушку — на 3D-тропинке, поросшей правдоподобно пожухлой и затоптанной травой.
Не завизжал. Не обоссался. Странно. Нервы покрепче, что ли, стали. Однако сильнее, чем сейчас, я был напуган всего однажды — когда впервые пробрался в Хайер-билдинг и застрял в отключившемся лифте. Никто впоследствии не удосужился рассказать, что за страхолюдный зверь голосил тогда в шахте, официальные корпоративные газеты и журналы тоже молчали, а я не горел желанием расспросов — чувствовал, что с ротиком на замке и задница целее будет. Но я отлично помню, как объявляли боевую тревогу, созывали ELSSAD, а меня самого уберкиллер чуть не замочил, приняв за врага. Опасность была реальной, и кто-то вполне мог со страху напрудить в свежие портки, не особо стыдясь проявленной слабости.
Ну, а сегодня что?
Допился. Не успев толком раскачаться. Бутылку вискаря едва пригубил, три глоточка…
Или это от недосыпа?
Ну здравствуй, покойница. Где гниль и жуки? А свадебный наряд?
Вместо платья меня порадовали рваными парусиновыми штанами, закатанными до колен, и грубой полотняной рубахой XVIII века. Одежда отсыревшая, в пятнах плесени, от души вывалянная в грязи и крысином помете, будто полгода провалялась на помойке под затяжными ливнями. Твою мать, как девчонку полиция на подходе к центру города не задержала? А охрана Хайер-билдинг куда смотрела? «Дикие коты» должны были гостью ещё на ресепшн повязать с шутками-прибаутками по поводу колоритного экстерьера. И ещё! Чтобы добраться до двести восемьдесят восьмого этажа студии, нужно ввести в лифте секретный цифровой код — это вместо нажатия на обычные кнопки. И откуда бы мертвечине знать код? Ой, бред. Чего я парюсь? Допился и доигрался, галлюцинации у меня.
Хотя я сегодня сравнительно выспался! И не употребляю ничего на регулярной основе, в отличие от Дэза. Чур меня.
Я продолжил с прерванного места: снял гитару, еле-еле выдернув застрявшую в струнах руку (фаланги пальцев принесу в жертву богу музицирования как-нибудь в другой раз). Медленно и тщательно протёр глаза. Похлопал ими. Ущипнул себя.
«Невеста» была на редкость упряма и не исчезла.
Я выключил трансформ-панели, пряча в пол осязаемые голограммы кладбища.
«Невеста» не спряталась вместе с весёленькими надгробиями, предпочитая идти на меня тараном. Таран в лохмотьях, хм.
К бутылке надо было с утра больше приложиться, больше, основательнее! Тогда колени так не подгибались бы. Нет, нет, без паники. Где-то под студийной приборной доской Хэлл вмонтировал сигнализацию, так называемый «код красный», проще некуда, всеобщая мобилизация, позвать на помощь, потянуть стекло, выдавить рычаг…
— Выдавить стекло и потянуть за рычаг, — поправил призрак не ужасающим замогильным голосом, а ровным и высоким. С натяжкой годится на девчачий — если б не такой ледяной, крошащий, на мелкие кусочки разрезающий. Меня от первого же слова по спине ножовкой «погладили». И какого… экзорциста его лицо пряталось под живописно всклокоченными волосами? А где не пряталось, там его неприлично густо измазала земля, но гниль, похоже, не тронула, а с такого расстояния ещё и… Боже, боже, Яхве, ты там издеваешься на своём еврейском небесном престоле?! Тело меня ни в какую не слушалось, молча подав в отставку, мозги перегрелись и твердили, как заведённые, о глюках, о несвежем омлете, съеденном на завтрак, а ещё вода в мини-баре студийном наверняка протухла и… — Свет включи? И подойди. Чтоб не гадать.
Подойти? Ага, с молнией и треском. Тут проползти бы. На брюхе. От непереваримой смеси ужаса, полудохлой надежды на чудо и растущего подозрения о сдвиге по фазе мне захотелось пройти метаморфозу и действительно проползти к нему. Змеем. Так ведь легче. Меньше мучиться. В змеиной голове меньше мыслей, больше дела. И меньше потребностей. Голод и сон. И погреться на солнышке. И никаких экзистенциальных чудовищ.
К сожалению, я совсем ничего не мог. Намертво прирос к месту с нервным тиком в виске и щеке и… да вся моя морда дёргалась, как на карнавале у сатаны. Я молился. И проклинал свою долбаную жизнь. Помогите мне. Помогите!
— Ну иди же ко мне, — попросил Ты почти нежно.
Если я сейчас же не закричу, не завою и не зарыдаю, то точно двинусь, безвозвратно потеряю рассудок!
Но я зарыдал. И промямлил сбивчивые слова благодарности в адрес никому. И помчал сломя голову. Прямо на него. С ног сшибу, если получится. И сам грохнусь. Если получится.
Только бы получилось.
Только бы не призрак.
Только бы не промчаться сквозь него.
— Скотина!
Он картинно раскинул руки, готовясь меня ловить.
— Ублюдок!
Почему студия вдруг площадью с футбольный стадион?
