Энджи прятал заначки классически — под клавишами «ми» и «соль» субконтроктавы рояля на террасе. Можно дотянуться за пакетами не вставая: новая незнакомая Тьма в его венах позволяла манипулировать предметами на солидно возросшем расстоянии, проворачивать механизмы одновременно в нескольких замочных скважинах и никого не будить — или убить при необходимости, если помешают. Немножко сосредоточенности и затаённого дыхания, чтобы бесшумно вынуть из аптечки Ксавьера инсулиновый шприц, сорвать упаковку, надеть иглу — у него получилось со второго раза. Кварцевый пузырёк поплыл по воздуху как в невесомости, заманчиво засверкал всеми оттенками изумруда, откупоренный, струйка драгоценного яда, и цвет, и запах, просто восторг, magnum opus Хэлла… когда в груди зачесалось сомнение.
Нет, он обязательно примет дозу. Он не помнит, когда в последний раз употреблял.
Но возьмёт ли его наркотик? Теперь, когда в венах, он же сам похвастал…
А Тьме не плевать? Он хотя бы проверит. Воткнул на три четверти заполненный шприц в шею. Особо не целился, знал, что попадёт. Выдавил содержимое, прислушиваясь к равномерному сопению Ману. Если не сладостная отупляющая эйфория, то хотя бы сон под «бетой» ЛСД ему ещё доступен? Думать, горевать и ужасаться событиям последних часов — завтра, а пока всё идёт лесом, он устал и тоже идёт лесом. Ну не считать же ему овец. Глупых подстреленных овец.
Чёрт!
Он вскочил, как ужаленный, смачно выругавшись шёпотом, затащил из коридора в комнату труп, забил на умеренно забрызганные кровью стены и полы — горничным не привыкать, вопросов и жалоб дворецкому не поступит — и завис, распластавшись в неудобной позе. Забыл и долго вспоминал, куда хотел упрятать тело своей более ранней и, по всем признакам, более удачной инкарнации.
— Как же получилось, что ты даже мёртвым и побеждённым вводишь в искушение, побуждаешь распрощаться с крохами чести и совести и вызываешь безудержное желание затолкать язык тебе в рот, распробовать и надкусить… то, что я из тебя пока не ел. Засунуть ещё что-нибудь… куда-нибудь. Смотреть больно. И, наверное, стыдно. Нет, не стыдно. Не могу так больше. И распылить тебя не могу, в химическую ванну поместить, это святотатство. И если бы воинствующий языческий бог и мастер-суккуб встретились, они бы всё равно тебя не зачали, облажались бы. Я не сосчитаю, сколько трофеев плоти и греха соединилось в твоём лице, но это не моё лицо, и я не подозревал, что я… то есть ты… то есть что вообще можно родиться таким и ходить по земле, и мучить превосходством тела всё живое, и мне пора врезать себе, чтобы замолчать. Как будто ты ещё можешь ответить. Я оскорбил тебя, прости, я сам не свой был. Говорили ли тебе, что это значит — встретить тебя? От Судного дня меньше стонов и ажиотажа, чем от пары минут в твоей компании. Это не самая подходящая погребальная речь, но ты бы оценил. С нашим-то идиотским чувством юмора.
Он довольно целомудренным поцелуем приложился к губам, которые никакая смерть не обескровила и не лишила фирменной тяжести, оглянулся, проверив, что Ману по-прежнему мирно спит, поднял тело, лишённое сердца, на руки и тихо унёс на первый этаж — в небезызвестный кабинет без окон и дверей.
— Папа, я в курсе, что ты в курсе. Давай с нотациями потом. Где у нас припрятаны бриллиантовые гробы?
——— Конец третьей части ———
========== ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ — 49. Лицом к свету, или кражи и подделки ==========
Комментарий к ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ — 49. Лицом к свету, или кражи и подделки
Здесь события Jolt (https://ficbook.net/readfic/1291663) непосредственно примыкают к повествованию, происходят с точки зрения Мануэля и спойлерят некоторые события. Вы читаете на свой страх и риск. Кто еще не скушал Jolt - самое время. Благодарю за внимание :)
—— Часть 4 — Треснувшее царство ——
Утром постель пустовала, классика жанра: ни записок, ни забытых трусов под кроватью, и он не пользуется парфюмом, чтобы оставить мне шлейф какого-нибудь сладко-терпкого аромата. Надо бы попросить Хэлла или любое другое ответственное лицо придумать для него духи, достойные его высокомерия, чтоб он захотел их себе как статусную вещицу, а не посмеялся, поставил на полку и забыл. Примочками всякими химическими снабдить, обеспечивающими стойкость на коже, разводами, ядовито светящимися в темноте, и во флакон-пистолет налить. Или флакон-гранату, тёмно-зелёную, очень правдоподобную. Я расстроен, но не слишком, вот и выдумываю утешительные призы. Киллер… ну да, сбежал как сволочь, а то я не знал, с кем сплю. Член болит так, словно я использовал его всю ночь в качестве садового шланга: и наши теннисные лужайки, э-э, усердно «полил», и для соседей расстарался. Нытик и хвастун, нагишом ковыляющий из уютной обители зла в свою комнату. Над гардеробом в моё отсутствие кто-то колдовал: я не нашёл обычные джинсы, и пижаму тоже, и пляжные шорты. Напрашивалась версия большой стирки, но я охотнее поверил бы, что сейчас в моём шмотье щеголяют камбоджийские или гватемальские сиротки, а мне придётся мириться с неудобными, зато спирающими дыхание нарядами рок-звезд. Кое-как запихнул ноющее тело в штаны из стрейч-кожи, в очередную модную майку — с принтом зелёных глазастых бацилл клостридии — и пожалел, что киллер меня не видит. Мы бы ещё раз могли, м, растения в саду из шланга… ладно, просто похабно промолчу.
Особняк просыпался, свои и межпланетные гости шаркали и чихали, аллергичные на местный воздух, стекаясь со всех комнат и тёмных уголков на первую трапезу, так что в битком набитой столовой задерживаться не хотелось. Я украл здоровенный кекс, облитый вкусным жирным кремом, который раньше не ел — Жерар обозвал сие творение «ромовой бабой» — и побежал в библиотеку, поискать кое-что прежде, чем меня застукают. Совсем забыл: на протяжении ночи Виктор закидал меня градом сообщений, вопрошая, куда я провалился, и предупреждая, что следующий концерт нашего турне перенесли из Буффало в Рочестер. Я так и не черкнул ему ни строчки, но ничего страшного, переживёт. В крайнем случае спросит Дарина: нелюдимому наркоману-басисту меня не ломало написать. Конечно, не уточняя, где я — всё равно не поверили бы — но заверив, что я жив-здоров и волноваться не о чем. Конкорд корпорации доставит меня на место к полудню, наверняка ещё и пораньше вечно опаздывающих итальянцев. Времени полно. На ещё одну небольшую кражу и слив данных точно хватит.
Мессир папчик, ты ведь не ударишь молнией, превращая меня в стопку грязных носков?
Я боялся не найти её снова, не подержать в руках — тонкую чёрную тетрадь в потёртом переплёте, с металлической буквой на обложке. Не теряя времени, я покатился на приставной лестнице вдоль застеклённых шкафов и открытых стеллажей, разыскивая чистые корешки и особо уделяя внимание скучным отделам вроде математического и этнографического. Искал долго и прилежно, пока нос не заболел от книжной пыли. А нашёл — когда слез с лестницы и присел сделать паузу, нашел нечаянно — на отдельном круглом столике, под килограммовой стопкой энциклопедий и толковых словарей. Его спрятали, но не слишком убедительно: кто-то отыскал вожделенный дневник до меня, прочёл то, что жаждал знать я, а затем… видимо, оставил, а не унёс, актом доброй воли. Ну что ж, и на том спасибо. Я не стану читать его от корки до корки, открою на единственной интересующей главе, самой свежей, завершающей главе — ею действительно исписаны три последние страницы. У нее даже название имеется. “Thou¹”. Откуда я знаю, что речь пойдет обо мне? Самоуверенный дурачок?
Я не знаю. Но по мере чтения это становится ясным.
«Хм, кто это? Кто-то новый? Шумный и порывистый. Нет, так нельзя, или отойди от меня подальше. Что ты такое говоришь мне? Ты в своем уме? Сгинь и не смеши меня. Быть со мной? Ты это всерьёз или на спор? Думаю, двенадцати часов тебе хватит, чтобы понять кое-что и больше никогда не попадаться мне на глаза впоследствии.
Потому что истерику — нельзя. Крики — нельзя. Выпускай пар, отбегая на соседний континент. Рядом со мной — будь, но затаив дыхание, обернувшись мёртвым. Потому что только мёртвым ты застываешь в совершенстве. Становишься похож на мой идеал.
