Поэтому я выбрал. Быть убийцей. Всегда и везде.

И выполнив все эти условия, ты лежишь будто бы раздетый, беззащитный передо мной. Я сканирую каждую клетку тебя, как души, так и тела, ищу в тебе тёмные пятна, аномалии, просто отклонения, какие-то отпечатки людской уродливости. Пристально. Беспощадно. Ищу со скрупулезной маньячной тщательностью, не пропущу ни малейшего кусочка, ничего, что вызовет хотя бы тень подозрения. И если не найду, подойду к тебе ближе. Позволю ощутить свое присутствие в этой личной и интимной области — в полуметре от себя. Склонюсь, изучая твои глаза. Что теперь я ищу? Теперь ты можешь проявить чувство. Нет, не сильно, не обрушивай на меня целую волну. Для того чтобы опробовать вкус океана, достаточно зачерпнуть в ладонь совсем немного солёной, пахнущей йодом воды.

Ты любишь меня? Как глупо. Смело, но опрометчиво. Зачем тебе это? Думаешь, я подарю тебе любовь в ответ? Думаешь, я хочу? Или, может быть, умею? Тебе достаточно, если я разрешу остаться рядом. Это покажется тебе высшим проявлением пламенной страсти. Если я просто позволю каждый день лицезреть мои глаза. Но достаточно ли тебе этого будет на самом деле? Ради одних глаз выносить целого демона? Кроме того, я почти всё время в тёмных очках. Не чувствуешь ли ты себя обманутым? День за днём проводить в ожидании минуты моего внимания. Да, прости, в системе моих ценностей ты на предпоследнем месте. Не потому что я так плох и бездушен. Просто ты пока лишний. Всё в моем мире лежит на своих местах, и я не знаю, что мне подвинуть, чтобы освободить местечко для тебя. Но я не оставил тебя за большой дверью, ты уже здесь, в этой комнате. Найди себе уголок, а я… я подумаю обо всем завтра. Сегодня я еще не пил крови. Ты ведь не хочешь, чтобы жертвенная шея, которую я растерзаю, была твоей? Так что сиди тихо. Если не забуду дорогу сюда, то завтра вернусь.

Итак, завтра наступило. Я всё ещё не знаю, куда тебя определить. Ну, иди пока ко мне, я проверю, не изменилось ли в тебе что-то за прошедшие волшебные сутки. Может, ты потемнел? Озлобился? Нет… ты покорен, ты жаждешь одного. Ты сохранишь себя белым и чистым во что бы то ни стало. Ну что ж, тогда иди сюда. Забирайся на кровать. Извиняй, что сам я на ней никогда не сплю. Но если я внезапно обнаружу тебя привлекательным, я останусь ночью дома. В кои-то веки не уйду никуда.

Неделя на исходе. Ты побледнел и осунулся, дружок. Перестал есть. Начал работать как проклятый, в борьбе с желанием ходить за мной по пятам. Что ж, похвально. Люблю тебя за то, что по-прежнему хранишь полное молчание. Что? Да, я сказал — люблю. Нет, не смей… закрой рот. Вот и хорошо, умница. Я уеду ненадолго. Всего на месяц. Нет, ты останешься здесь, ты ведь не хочешь меня подвести? В момент, когда я только-только нашёл кого-то, способного безропотно приглядывать за моей комнатой. И хорошо, что не плачешь, ненавижу это. Чем меньше ты похож на человека, тем лучше.

Я вернулся. Ты всё ещё здесь? Странно. Но ты даже неплохо выглядишь. Можешь подойти и обнять меня. Но недолго прикасайся, мне неприятно, извини.

И снова я должен уехать. Нет, я не испытываю тебя, это часть работы, которой я живу. А ты ведь хочешь жить мной, не правда ли? Я не знаю, когда я вернусь, можешь не ждать меня и уходить. Я не уверен, что комната эта мне ещё понадобится.

Забавно, ты не вернулся к матери. Тебя упрашивали, но ты отказался. Я получал оповещения по телепатической электронной почте от брата: он потихоньку наблюдал за тобой. За время моего отсутствия ты неплохо продвинулся. Научился драться, связно думать, красиво говорить, качать железо и, что немаловажно для твоей аппетитной души — отменно играть на гитаре.

Завтра у тебя первый серьёзный концерт. И не где-нибудь и не с кем-нибудь, а… Чёрт, я хочу прийти. То есть не хочу, но меня тянет против воли. Интересно посмотреть, как ты будешь вести себя перед толпой людишек, не зная, что я нахожусь где-то поблизости. Ты загордишься, поддашься греху и скверне? Смогу ли я вырваться, чтобы насладиться твоим триумфом и твоим падением? Закончу с заказом побыстрее — и смогу.

Я очень опоздал. Но ничего важного не пропустил. Братишка многого не сказал: ты освоил игру высочайшего класса, несколько виртуозных стилей. Сегодня твоя гитара издаёт звуки, неотличимые от звука скрипки. Тебе назначено длинное соло. Потому что ведущая скрипачка сломала свой инструмент. И вся красота этой музыки, её горечь и величие ложится на твои плечи. В твои руки.

Я предчувствую неладное. Ты научился выкладываться на полную, ты пылаешь и сгораешь в любимой музыке дотла, сгораешь почти буквально: сгорает кожа, сгорает кровь. Тебя многому научила ошибочная страсть ко мне. А сегодняшнее напряжение слишком велико, выше твоих сил. Ведь ты такой маленький и хрупкий, всего-то стукнуло двенадцать лет… Какой же дурак согласился выпустить тебя на сцену? Острые струны впиваются в пальцы тонкими стальными лезвиями. Но твое упрямство сильнее.

Ты доиграл, ты смог — на скользком и липком от крови инструменте. Целое озеро твоей крови натекло на подмостки, пропитав педаль дисторшн, окропило провода и старые доски. Концерт не окончен, но это твой триумф, ты победил. И к тебе бегут врачи, твои пальцы и запястья перевязывают, туго затягивая и пряча от меня в бинты. А я почему-то не могу оторвать от них глаз.

Брат кивает, жестоко улыбаясь мне. После всего, что я услышал… кажется, я приревновал тебя к полезным людям в белых халатах. И к красивой рыжеволосой вокалистке. Я не хочу делить твой триумф с ними. Но я выбросил это из головы и вернулся к машине.

Отец вырастил для меня тысячу цветов. А я попросил вырастить их для тебя. Но сейчас я возьму лишь один, самый длинный и утонченно нежный. Остальное увидишь дома — или позже, если захочешь. Я иду, крадусь незаметно, за кулисы, привычно скрываюсь, наблюдаю за восторженной толпой, желающей затискать тебя в порыве восторга. Взрыв симпатий, буря, которую поднял ты в их сердцах, они все теперь обращены к тебе.

У меня покалывает в руке. От шипов на этой бледно-зелёной розе, наверное.

Пошатываясь, ты пробрался сквозь живой заслон к выходу, счастливый и обласканный их вниманием, ты… оу, ты увидел меня. И резко захлопнул рот. Улыбка слезла, будто её не было. Губы плотно стиснулись. Плохо. Покажи мне снова. Что можешь быть живым… и при этом оставаться близким и желанным для меня. Я сказал «близким»? Странно, да, но… Покажешь? Я опущусь для этого на одно колено и подарю тебе это — чудесную немёртвую и неживую розу, похожую на всё, что творится во мне сейчас. Ты устал. Сейчас я вижу, глядя снизу вверх, как мертвецки ты устал. Но держишься из последних сил, потому что всё это — из-за меня.

Я вложил колючий стебель в твою маленькую забинтованную ладонь и поднял, забрал в объятья. Поцелуй в сухие подсоленные губы… напоминают океан. Кровь во мне зашевелилась, просыпаясь. Ты мой. Ты вырос для меня таким сильным, но капризно изнеженным и уязвимым. Таким напряжённым и злым. Сцеловываю утаенное зло из уголков твоего прикушенного рта. Кровь нетерпеливыми гребнями поднимается всё выше, одним ударом я возвращаю её на место. Пусть ждет, не нужно спешить. Сегодня мы сделаем всё правильно и медленно. Я разрешу тебе горячие стоны и вздохи. Разрешу вцепиться в моё тело и разодрать его зубами и ногтями, разрешу кричать и отодвигаться. Разрешу ожить. Разрешу тебе всё, в чём раньше было отказано. Ведь теперь ты действительно стал моим пленником, а я — твоим.

Пойдем домой. Я понесу тебя. Тут ведь недалеко. На цветы в автомобиле насмотришься завтра, если ещё вспомнишь о них. Если они ещё будут тебе нужны — после ночи, когда я впервые останусь дома. С тобой. Наедине. Твой нагой и безымянный ужас».

Я сунул тетрадь обратно под стопку энциклопедий и вытер некстати вытекшую слезу. Я не должен был читать это, я не должен был узнавать себя в его мыслях, пусть и не самых сокровенных. Особняк дьявола пишет дневники за нас. Может ли он что-то перекручивать, лгать и вселять ненужные надежды?