Шеварднадзе единственный в зале посчитал, что нет нужды глазеть на без сомнения перебравших офицеров.

– Ты! – раздалось повторно.

На плечо доктора упала тяжелая ладонь. Он бросил взгляд на руку дернул плечом, однако, хватка находила сходство с бульдожьей. Случилось то, чего опасался Шеварднадзе: прошлое настигло.

Он вскочил со стула и умело вывернулся, затем ударом в грудь оттолкнул офицера. Того только распалило. Военный кинулся на доктора и крепко вложился по ребрам, при этом получив в ответ удачный хук в челюсть. Обменявшись любезностями, соперники кинематографично отшатнулись в стороны. Сослуживцы удержали разъяренного офицера от продолжения, а доктор, в свою очередь, не рисковал мстить.

– Ты – убийца! – кричал свирепый офицер. – Я узнал твою рожу! Моя семья была в городе, – он обмяк и залился слезами. – Мария и Соня, мои жена и дочь. Слушай имена! Их кровь на тебе! – восклицал он в истерике.

Шеварднадзе под локоть приподнял Алексея из-за стола, который с интересом наблюдал за развернувшейся драмой, точно за импровизацией актеров. Один из товарищей буяна мотнул головой с гримасой, значащей: «Проваливай отсюда!». Шеварднадзе поправил пиджак и быстрым шагом отправился вон. Однако, по громкой связи прозвучало с эхом: «Давид Шеварднадзе, уберите поднос в приемку посуды!» Словно обданный ушатом помоев, доктор воротился и, под стук собственных подметок, унес подносы в автомат приемки. Никто ни ел, ни говорил, все взоры были прикованы к нему. Испив чашу унижения, Шеварднадзе полубегом на ходу подхватил Алексея под руку и вывел из фудкорта.

– Что это было? – спросил Алексей, когда они вошли в номер отеля.

Шеварднадзе опустился на софу. Тяжесть креста подлинно значимых деяний. Ни тривиальная боль и разочарование, но груз от осознания бесповоротного изменения судеб многих людей. Тяжеловесная броня, надетая на душу.

– Каким бы я стал счастливцем, если все на Земле задавались вопросом: «Что это было?» Ты, Алексей, из тех немногих, кто не слыхал обо мне. В истории войны ты не добрался до «Ростовского инцидента»?

– Нет, но подожди минуту, я посмотрю.

Алексей полез в карман за устройством виртуализации.

– Не надо, я расскажу сам. Тем более, кто это сделает лучше, чем главное действующее лицо.

Алексей прильнул к столу, упершись подбородком в ладони. Поза являла нечто юное, и Шеварднадзе вспомнил, что пациенту нет и тридцати.

– Был апрель. Шла третья неделя вторжения. Наших сминали, с неумолимым упорством враг занимал города и военные базы. К тому времени Европа до Урала оказались под оккупацией. На юге стабилизировать фронт удалось лишь в сотне километров от Ростова-на-Дону. Туда стянулись массы российских войск, да и сам по себе южный округ со штабом в Ростове был самым грозным в довоенной России. Отступать дальше, по сути, некуда. Страны средней Азии успели занять внушительные силы НАТО. Принимать бывших соперников европейцы не торопились. Такова человеческая натура, лодка тонет, но каждый будет думать только о себе.

Я врач и всегда считал себя морально выше вояк. Но порой даже самая смертоносная бомба способна нанести меньше вреда, чем единственное распоряжение.

До вторжения я добился определенного статуса с высокой должностью в ведущей больнице страны. При обороне подступов к городу, меня назначили заведовать санитарным ведомством того, что осталось от России. По моей части была катастрофа. Системы жизнеобеспечения, канализация, подвоз медикаментов, продовольствия… этого просто не стало. Мало того, в Ростов набилось сумасшедшее количество беженцев, миллионы ото всей России. Говорят, беда не приходит одна, и коли есть угроза плохого исхода, в кризисный момент такой исход обязательно наступит. Неблагоприятные факторы, сложившихся в Ростове, сформировали среду для возникновения беды. Ею стала чума. При обычных обстоятельствах болезнь очень неприятна, но не фатальна. Требуется локализовать источники эпидемии и затем направить больных в карантин под интенсивную терапию. При имевшихся обстоятельствах врачи не обладали ни временем, ни средствами борьбы, а в переполненном городе инфекция стремительно распространялась. Это как действовать без рук и инструментов одновременно. Однако я обязан был что-то предпринять. Здраво оценив возможности, я закрыл город, превратив его целиком в карантинную зону. Единственный выход, чтобы не позволить чуме распространиться вовне.

Наивно полагать, что несчастье имеет пределы. Как я говорил, генералы полагали, что линия фронта устоялась, и ценой громадных потерь мы таки сможем удержать Ростов. Оказалось, пришельцы сильно разобщились по оккупированной территории, но к середине апреля они стянули корпуса для атаки наших позиций. Удар смел наши порядки подобно ветру, что гонит листья. Если бы я открыл путь отхода из Ростова, не все, но часть людей сумела бы спаслась. Но я испугался заразы. Я бросил город и отступил с военными на Кавказ. Самостоятельно жители не могли далеко убежать, поэтому остались на милость врагу. Так я обрек целый город на убой.

– Не знаю, что сказать.

– Нечего говорить. В учебниках истории не объясняют, что делать в ситуации, когда остается выбор только среди решений, разного сорта чудовищности. В Ростове собрались беженцы со всей России, поэтому многие пережившие войну потеряли близких в «Ростовской трагедии». Таких, как тот офицер немало внизу. Теперь ты понимаешь, почему я не тороплюсь на Землю.

Алексей встрепенулся и охваченный импульсом озарения едва ли не подскочил со стула.

– Я вспомнил тоже, нет другое… Слушай, – слово наскакивало на предыдущее в речи Алексея. – Я попал в пещеру абсолютного мрака и долго плутал по ее камерам. Благодаря зрению, привыкшему к темноте, я мог различать очертания вокруг.

Спустя время я разглядел будто бы в определенном месте сам воздух плотнее, и этот сгусток движется подобно волку, который кружит рядом с добычей. Куда бы я ни подался, то чуял стороннее присутствие. В случайном луче света я разглядел существо. Оно имело человеческие очертания, походило на тень в черном балахоне, и бесформенное точно соткано из дыма. С испугу я бросил камень в чудовище, как сразу его окрестил. Разнесся звук удара о стену. Мной завладел ужас, он проникал в самые кончики волос. Отчего-то в голове моей выплыл строгий наказ не бежать от гневного зверя. Пятясь назад, я мозжечком вспоминал путь, которым пришел. Кожей я чувствовал близость угрозы. Нервы, разорвавшись, хлестали, отпуская тормоза, и я ринулся прочь, то и дело врезаясь в преграды. Чем резвее я бежал, тем сильнее я чувствовал дыхание тени. Страх мой не передать, если я замирал и вслушивался, то он раздавался топот, если казалось, что меня схватят, то чувствовал прикосновения. Я бежал быстро как мог.

Кубарем, как споткнувшийся мерин, я полетел через голову. Поднявшись на колени, я склонил голову в неизбежности. Тень как базальтовый столп возросла надо мной. В ту секунду я проникся осознанием последней минуты. Вместо событий моей неприглядной жизни пришло видение словно из параллельной вселенной. На арене скопился орущий народ. Жара. В центре внизу на песке сбились в кучу жалкие полунагие люди. Кругом голодные свирепые звери, в предвкушении кровавой бойни. Часть обреченных, предвидя исход, взывала к богам, остальные бились в страхе. Но взор мой остановился на двух юношах, которые улыбались друг другу. Их глаза были наполнены лаской, движения спокойны, словно оба сидели в теплом прибое. Юноши с негой вкушали каждую толику жизни. В самый последний час, они сплелись в объятии и познали вечность.

Образ воодушевил меня и, как халат, я спустил с себя ужас и в порыве обхватил руками остов тени. Она оказалась во плоти, и от нее исходило живое тепло. Я больше не готовился к расправе, и она не последовала. Тень снизошла и обволокла. Доброту вот что я чувствовал. Палач остается таковым лишь в сознании приговоренного.

Мы обретали нежность до границ очарования. Тень вывела меня из пещеры. Я обернулся напоследок, но она исчезла. Мрак пещеры грел, как меховая мантия в холодную ночь. Я подошел к краю выступа, под которым зияла бездна. Я вернулся к стене, ухватился за камень, подтянулся и продолжил путь вверх.