– Ай-я-ай!

– Что доктор? – отреагировал Стирс.

– А? – Шеварднадзе кинул взгляд на пациента, потом на часы над изголовьем кушетки. – О, вижу, мы засиделись, сержант.

– Да вы что! – Стирс взглянул на затертый механический хронометр на запястье. – Действительно, два часа кряду болтаем.

– К сожалению, мне нужно уходить, поэтому прервемся на сегодня, – доктор захотел скорее отделаться от Стирса, который имел обыкновение полчаса прощаться. – Вы продолжаете принимать антидепрессанты, что я выписал?

– Да, осталась треть упаковки.

– Хорошо, в следующий раз выпишу новый рецепт. Ну, что ж… – доктор встал, используя это испытанное средство завершить встречу. – Идемте.

Они вышли из кабинета. Закрыв магнитный замок, доктор обернулся, но, к досаде, увидел нетерпение в лице Стирса.

– Вам куда? – спросил Стирс.

– Туда, – наугад указал подбородком доктор.

– И мне. Пойдемте, доктор, я хотел добавить в продолжение …

– Хотя, – замялся доктор, – прежде надо зайти в медблок, так что, до встречи в то же время.

Шеварднадзе подал руку и поспешил удалиться. Вместо выжидания за углом он действительно отправился в медицинский отсек. Раз случилась оказия, отчего не попить чайку с реаниматологом Серовым часов эдак до трех, чтобы успеть принять техника Рибото с посттравматическим расстройством. Страданий досталось всем землянам без исключения, но прошагавшие под ружьем кровавую баню сражений изменились безвозвратно. Работая с системами жизнеобеспечения, Рибото был на повышенном контроле, но Шеварднадзе, к своему сожалению, осознавал, что не имеет даже шанса помочь. Снова пропишет букет пилюль, чтобы пациент оставался скорее машиной, нежели личностью. Это жестоко, но такова реальность, в которой пришлось жить, та правда, о которой не нужно трубить.

Доктор заглянул в ординаторскую и, к удивлению, никого не застал. Обычно там редко когда прохлаждалось менее полудюжины человек. В реанимационной он нашел санитарок, спешно подготавливавших медицинское оборудование. Не успел доктор вымолвить слово, как получил толчок в спину. Он с негодованием обернулся, но только и успел что посторониться, когда Серов с командой врачей спешно вкатили носилки.

– Кто это? – спросил Шеварднадзе.

– Из ямы вылез! – ответила сестра с буксами на руках, догоняя.

– А остальные?

– Только один, Алексей Медведев.

Пропустив бригаду медиков, Шеварднадзе вошел следом. Темным грязным пятном Алексей лежал в окружении халатов врачей в стерильно белом помещении. В ярком свете ламп приборы ослепительно блестели серебром.

– Пульс пропал!

– Сестра, прошу вас, лепите уже гребаные электроды! Разряд! Еще раз! – рокотал Серов.

– Мамочки мои, что с ним приключилось? – причитала одна из медсестер. – Кожа обтянула кости.

– Истощение! – буркнул Серов. – Растворы готовы? Так чего ждете? Скорее сюда! Моторчик, слава богу, запустили.

Серов взял несколько шприцов и ввел их содержимое Алексею, в то же время сестра вкалывала в вены иглы от пакетов с кровью.

– Где Львович? – спросил Серов.

– Где травматолог? – затараторили медсестры.

– Здесь я. Расступитесь, я должен его осмотреть.

Когда принялись резать одежду, Шеварднадзе решил, что только мешает, кто-кто, а начальник и психолог сейчас явно не требовались. Ему, как главврачу, после непременно доложат о состоянии Алексея, поэтому бессмысленно было ждать подробностей в суматохе.

Шеварднадзе вернулся в кабинет и плюхнулся на диван. Взгляд метался по потолку, выдавая неспокойные мысли. Вскоре позвонил командир корабля.

– Что с Алексеем?

– Жив, большего сказать не могу. Идет госпитализация.

– Значит, он не допрошен?

– Вай ме, полковник, вы понимаете его состояние? Будьте человеком.

– Сами знаете, в какой ситуации работаем.

– Дайте хотя бы день.

– Сутки, не более. Я должен знать, что Алексей видел в яме.

– Понимаю, поэтому и прошу. Нагрузка психики при допросе непременно травмирует и без того ослабленный организм.

– Доктор, мне доложили, что груз при нем.

– Стало быть, удалось?

– Пока рановато отмечать. Будем ждать результаты из лаборатории. Главная задача на сегодня – это успешно отослать добытые образцы. Однако отчет о ходе экспедиции потребен не меньше.

– Полковник, что с остальными из его группы?

– Не знаю, Давид, не знаю. Напоследок напоминаю – информацию жду завтра.

В полдень нового дня Шеварднадзе решил проведать Алексея Медведева, заключив, что, затягивая с визитом, он грозит терпению капитана, склонного в любую минуту отдать приказ выведать сведения по-военному сугубо.

После стабилизации, Алексея поместили в покои с прозрачными стенами при взгляде снаружи, но матово-непроницаемыми изнутри. Когда пациент очнулся, то принялся озираться, переполняемый возбуждением, видимо не сознавая, где очутился. Очевидная несуразица, ведь за годы полета в составе экипажа он, как и прочие космонавты, не единожды побывал в каждом отсеке. Дежурный врач отнес замешательство к шоковому состоянию. Однако другую черту поведения оказалось растолковать не под силу – Алексей ни разу не ступил на пол. Он скакал по кровати, столам и шкафам. Будучи отменным скалолазом, он проделывал это без малейшего труда.

– Может Алексей пытался выбраться. Не отыскав путь на свободу, он со временем успокоился и снова оказался на койке, – резюмировал дежурный врач, докладывая Шеварднадзе.

У входа в покои стояли дневальные, на лицах которых вместо привычной скуки обнаруживалось беспокойство. Прежде, чем войти, Шеварднадзе пришлось настойчиво уверить, опасавшихся, как бы чего не вышло солдат, не следовать за ним.

Когда доктор закрыл за собой дверь, он не заметил реакции в Алексее, который меланхолично сидел на краю кровати. Однако, каждый шаг нагнетал напряжение в чертах пациента. Шеварднадзе прокрутил в памяти рапорт капрала Лоу о чудаковатом поведении Алексея и начисто отмел мысль о тактильном контакте и, решив не провоцировать агрессию, присел на стул в метре от кровати. Линзы дополненной реальности отображали метрики пациента. Пульс зашкаливал. Шеварднадзе долго прибывал в недвижении, и только уверившись в относительном успокоении пациента, заговорил.

– Алексей, как ты себя чувствуешь?

Никакой реакции, словно доктора вовсе не было в комнате.

– Сперва хочу выразить благодарность за проделанную работу. Меня переполняет неимоверное восхищение от твоего подвига. Спуститься в неведомое за образцом, о котором ничего неизвестно – это истинный героизм. Я бы никогда не решился.

Ноль эмоций, с равным успехом можно петь дифирамбы гипсовому бюсту.

– Тебе наверняка интересно – добытые образцы переданы в лабораторию, и после первичного изучения их отправят на Землю. Мы полетим следом. Ладно, вижу ты устал, набирайся сил. Я еще зайду, – доктор встал. – Перед уходом еще раз скажу, что восхищаюсь тобой. Пробыть столько времени в ужасающей бездне, во враждебной среде при полном мраке…

Алексей залепетал полушепотом нечто несвязное.

– Что ты сказал? – спросил доктор и настроил слуховые приборы на повышенное восприятие.

Бормотание преображалось в отдельные фразы. Зрачки расширились. Было похоже, что Алексей разговаривает с бесплотными собеседниками, которые окружили постель, при этом создавалось впечатление они будто бы постоянно ускользали от взгляда. Внезапно Алексей вскочил на матрас и сиганул на этажерку с бельем, уцепился и занял уверенную позу, при этом начав повторять одну и ту же фразу.

Прислушиваясь изо всей мочи, доктор настроил приспособление в ухе на сверхповышенный прием звука с искусственным распознаванием речи. Тогда среди невнятной сумятицы ему удалось разобрать повторявшееся слово «Стена». Пульс больного подскочил до опасного предела. Доктор вынул из халата небольшое устройство размером с перечницу, настроил определенным образом и направил в сторону Алексея. Словно по мановению, Алексей начал затихать, потом обмер и приземлился прямо на подставленные руки Шеварднадзе, который отнес его на кровать и сделал рукой знак дежурному врачу, который с волнением наблюдал за прозрачной стеной. Когда врач подошел к кровати, Шеварднадзе меланхолично заключил: