После перестройки я встретил А. С. Потапова, но уже в качестве главного редактора газеты «Труд». «Как живешь, старина? Давно не виделись!!.» — спросил он, как ни в чем не бывало.

Так и живем. Выступать я стал реже. Не каждый решался пригласить запрещенного лектора. Исключение составляли закрытые учреждения, которых в Москве предостаточно. Но и там получалось не всегда. Приезжаешь, бывало, в почтовый ящик и читаешь в вестибюле, что лекция отменяется из-за болезни лектора. Или к началу появляется антилектор из «Знания», направленный, вернее, натравленный райкомом. И устроители вынуждены передо мною искренне извиняться. Чаще всего антиподэрзацем выступал кандидат физико-математических наук В. Лешковцев, соавтор разгромной статьи в «Правде» 1968 года.

Время с 1980 по 1988 я бы отметил в своей хронологии как прессинг, который возрастал по всем направлениям. Начались нелады на работе, у руководства не без помощи извне стало лопаться терпение по поводу моей уфологической сущности. Пришлось еще раз сменить место работы и еще раз «сыграть в ящик», то есть опять перейти в закрытое учреждение. Повышенная секретность налагала ограничения, но, в основном, в пределах рабочего дня.

Терпение лопалось и у неруководителей, энтузиастов и неэнтузиастов НЛО. А что, в сущности, дальше? Когда же состоится долгожданный контакт? Нетерпеливые мыслители на короткие дистанции требовали продолжения уфологического действа.

Когда я пишу эти строки, прошло известие о смерти поэта Юрия Левитанского. Среди его прекрасных строчек есть и такие:

В самом деле, в небе наступило относительное затишье. Но разбуженные НЛОактивностью конца семидесятых годов, уфологи и не думали успокаиваться, применяясь к условиям, действуя, к сожалению, разрозненно и, конечно, поразному.

Московская комиссия теперь встала на прочный якорь в Доме культуры энергетиков на Раушской набережной. Его директор Сергей Ершов не только предоставлял комнату для заседаний, но и, хвала ему, помогал запустить в действие сложный механизм Уфологической школы «Базис». Здесь уже диктовали экономические законы: аренда зала, оплата преподавателей и, соответственно, взносы слушателей. Тогда это вполне укладывалось в допустимые пропорции. Я начал составлять программу занятий.

B это время из Болгарии приехал историк и журналист Димитр Делян. И пришел в гости вместе со своей женой Тони.

У них все было, как у нас, — активность НЛО, пробуждение общественности, неумные объяснения академиков. Я поделился материалами, в основном самиздатовскими. Димитр пригласил нас в Софию, где, как он сказал, я известен по конспектам моих лекций. Я поблагодарил его и развел руками. Увы, как сотрудник оборонного института, я был невыездным.

А весной 1988-го в газетах появилась одна из ласточек перестройки — новое положение о поездках за рубеж, снимавшее многие ограничения для таких, как я. Самым трудным оказалось получить не визу, а подпись руководителя предприятия в графе, подтверждающей, что я допущен к секретной работе по такой-то форме. Заметьте, не разрешающую подпись, а констатирующую. Ведь против фактов не попрешь. Допущен к секретам — значит, допущен. Тем более, что допускал не директор, а КГБ. Не знаю, надолго бы затянулась пауза, срывающая поездку, но после того, как я пожаловался заместителю председателя Госкомитета, подпись была получена. Видимо, руководство в силу инерции боялось, что на моем примере начнутся массовые загранпоездки застоявшихся в родной стране сотрудников почтовых ящиков. Во всяком случае, я первым пробил лунку в многолетнем запретительном льду и, оформив отпуск, укатил вместе с Аллой в Болгарию.

Когда у гостившего за границей земляка спрашивают, какая там была погода, он обычно отвечает: хорошая. Еще бы, когда в гостях, да еще за границей, погода всегда будет хорошей. Болгарское гостеприимство, свежие харчи, почет, уважение и неподдельный интерес к твоему делу — что может быть приятнее… И встречи, выступления, выступления, встречи.

С обаятельным космонавтом Георгием Ивановым обсудили принципы создаваемой им общественной организации по изучению аномальных явлений; с директором Института космических исследований Борисом Боневым говорили о необходимости развития отдельного направления — измерительной уфологии или уфометрии. Димитр вытащил меня на болгарское телевидение. Обливаясь потом в свете юпитеров, я полтора часа читал свою накатанную годами лекцию, а затем отвечал на вопросы Димитра. Кончилось тем, что партийное руководство Софии определило мое выступление как «образец научно-популярной пропаганды» и наградило двухнедельной путевкой на Золотые пески.

Запомнилось выступление в Электромеханическом институте имени Ленина и колоритная фигура энергичного Стамена Стаменова, молодого, гораздого на фантазии инженера, превратившегося с годами в одного из лидеров болгарской уфологии.

На лекциях в Софии я впервые поставил под сомнение инопланетное происхождение НЛО. Я заявил, что проблема НЛО и проблема поиска внеземных цивилизаций — это два различных научных направления. Такой перелом, отход от того, что я проповедовал целые десять лет подряд, вызвал недоумение многих. Если не с других планет, то откуда?

Уважаемый товарищ В. Г. Ажажа,

я прошу ответить вас по сути можно жить нормально или жить дрожа с этою летающей посудой? Все-таки вы бывший командир-подводник, все-таки держите кое-что в уме… Может быть, они к нам летают за водкой? Почему же плохо с водкой на Луне? Если есть тарелки, значит есть кастрюли. Уважаемый товарищ Владимир Ажажа, со мной такое было в минувшем июле, что до сих пор вибрирует душа! Я живу в Медведково (которое Топтыгино), в пятницу, как водится, шел я под хмельком. Вдруг во тьме кромешной лампочка вспыхивает красно-сине-розовым нездешним огоньком. Сразу стало как-то мне холодно-невесело, члены онемели, как от паралича, тут я наконец-то и докумекался, что лампочка не наша — не Ильича. Дорогой Георгиевич товарищ Ажажа, дальше что — не помню, как память отшибло… Очнулся — вижу: рядом лежит хороша баба обнаженная не нашего пошиба. Я, конечно, в сторону и бубню молитву, хоть не верю в Бога, а бубню. Думаю — как двинется, я ее поллитрой, спрятанной в кармане, — убью! Тут она взлетела (или, может, встала) золотая, словно солнышко внутри, и — чтоб мне ослепнуть! — где у наших пара, Ажажа Георгиевич, у нее — три! Дальше фотопленка памяти засвечена… И когда о ЗАГСе я заговорил, мне она шепнула: Узнаешь колечко, что в начале эры ты мне подарил? Я тебя четыре столетия искала. Какие неудобные у вас века… Где я ни бывала, пока не узнала, что переселился ТЫ — в сан-тех-ни-ка! Владимир Георгиевич, я еще не двинулся и в моем послании — ни крохи лжи. Помню птицу Феликса (или, может, Финиста), на которой с ней мы улететь должны. Я, конечно, чувствую — бабу заносит и сказал: «Иди-ка ты, откуда пришла!» Но с тех пор — как будто душу отморозил, чувствую — пустая у меня душа. Вроде бы я знал ее до того, как встретил, и колечко вроде бы… Товарищ Ажажа, только вы не думайте, что все дело в третьей, она и с двумя была бы хороша. Я с тех пор ни грамма, бросил без таблеток. Пусть меня высмеивают, но мое — мое. Мне бы только встретить в моем Медведкове Финиста-тарелку-лампочку ее. Ровно в полночь выйду, сосчитаю звезды, постою у темного гаража. Пусть душа надышится — ЕЮ пахнет воздух. Как же дальше жить мне, товарищ Ажажа?!