– Гитара дома. Из-за местных люмпенов её сюда не приношу.

Окна в кабинете завибрировали, кружки медленно поехали по поверхности стола. Нарастающий рокот прокатился гулким эхом где-то вдалеке. Глядя на покосившийся портрет Дзержинского полковник, усмехнувшись, спросил:

– Этот, тебе от предшественников достался?

– Ага. Всё забываю снять. А ты, как я вижу, уже привык к этим землетрясениям и не паришься?

– Так, а хули тревожиться? Трясёт каждый день, да через день! Вот в тот месяц, когда ебанула Белорусская атомная станция, было действительно стрёмно. А то, что сейчас, это так, ерунда.

– Ну, тогда давай проведём профилактику лучевой болезни. – подливая самогона, усмехнулся Александр. – А то это облако, по всей планете расползлось. А мы его даже не видим. В наши дни радиация, наверное, меньшая из зол. Хотя, признаюсь честно, мне, с моей рожей, не хотелось бы, чтобы ещё и волосы начали выпадать.

Иван ещё раз посмотрел на синеватое вздувшееся лицо трупа. От этих выпученных глаз и, высунутого набок языка, мурашки пробежали по спине. Отвернувшись, Ваня поёжился и спросил Максима:

– Может всё-таки закроем ему глаза, и отвяжем?

– Ты серьезно, что ли? Неужели ты не слышал, что вертухаи сказали? Они нас потом самих всех передавят, как тараканов.

– Но уже второй день пошёл. Никто не знает, когда их грёбанный эксперт приедет. А если он вообще не приедет?! Мы что, будем с разлагающимися трупами жить?

– Просто держись от него подальше, и не паникуй раньше времени. Пока вроде запах не сильный. Ты же видишь, как спокойно ведут себя наши сокамерники. Каждый занимается своим делом. Вот и ты чем-нибудь займись. Отвлекись. – спокойно ответил Максим и продолжил читать книгу.

– Я ума не приложу, как он это сделал?! Ведь Григорий Иваныч всегда был самым спокойным и рассудительным из нас. Что могло заставить его удавиться на собственной рубашке, стоя на коленях?!

– Он от этой дизентерии, затянувшейся, уже не соображал ничего. Плюс обезвоживание доконало. – парень перелистнул страницу.

– Ну, допустим. А Сиплый почему вскрылся возле параши? Он-то матёрый урка. Всякое повидал. И как они это сделали почти одновременно, в одну ночь?

В диалог вмешался тощий мужчина с соседней шконки. Озираясь по сторонам, он прошептал: «Сегодня утром мулька пришла из соседней хаты. Говорят, что во всех общих камерах жмуры. Все самовыпилились. Если это даже какая-то протестная акция, против режима или нехватки продовольствия, то о ней, почему-то, вообще никто не знал».

Иван с укором посмотрел на Макса:

– Вот видишь! Я же тебе говорю, что происходит что-то странное!

– А ты не заметил, что в последние годы с миром, вообще в целом, происходит что-то странное? Несколько свежих трупов, это всего лишь суровая реальность. Просто твоё сознание ещё не перестроилось на новую действительность.

– Как тут можно перестроиться, Макс? Тут рядом люди мёртвые! Ты понимаешь? Неужели тебе настолько по фигу? – не выдержав, сквозь зубы, прошипел Иван.

– А что ты от меня требуешь?! Мне что, чёрный платок нацепить и сидеть плакать? Я видел достаточно смертей в своей жизни, и даже более ужасных.

– Но ведь должно же быть какое-то сочувствие?

– Оно нужно нам, смертникам. А мёртвым оно ни к чему. Это они, глядя на наше заточение, нам сочувствуют. Я понимаю твою тревогу, Иван. Смерть, забравшая кого-то на твоих глазах, это не очередная новость из криминальной сводки, которую ты прочитал и тут же забыл. Это совсем другое! Когда костлявая собирает свой урожай слишком близко, человеку становится страшно и тошно. А всё потому, что ты чувствуешь её дыхание, ты ощущаешь её ледяной холод и примеряешь её на себя. Понимаешь суть? Один, погибший рядышком, вызывает у любого человека гораздо больше эмоций и чувств, чем тысячи погибших где-то вдалеке. А всё потому, что так тебе проще представить себя на месте погибшего.

– Ты хочешь сказать, что страх за собственную шкуру, многие выдают за сочувствие и сострадание?! Значит, все люди лгут и притворяются?

– Не все, но большинство. Сочувствие и сострадание характерны лишь для людей с душой. А таких людей, в нашем мире, меньшинство. Да и вообще, Ваня, показывать чувства и чувствовать, не всегда одно и то же!

– Да ну тебя! Опять ты со своей сраной концепцией бездушных. У меня шурин такой же, как ты. – Иван махнул рукой и отвернулся от Максима.

В это время щёлкнула задвижка металлического дверного окошка. В проёме появилось круглое лицо охранника. Он громко прокричал: «Построились все, чтобы я видел каждого!»

Исхудавшие заключённые, спешно подскочив со своих мест, выстроились у кроватей. Внимательно озирая камеру и пересчитав узников, вертухай открыл дверь. Внутрь вошли два человека в чёрной форме. Один из них скомандовал: «Иван Родионов, на выход». Услышав своё имя, Ваня замер, выпучив глаза. Из ступора его вырвал громкий крик: «Я что, блядь, два раза повторять должен?!»

Шаркающей походкой, Иван медленно поплёлся к выходу. В это время, худощавый, лысый старичок, стоящий возле оконной решётки, тихонько спросил: «Командир, когда трупы уже уберут?» Люди в форме молча вывели Ивана из камеры. Дверной замок громко щелкнул.

Перешёптываясь, узники медленно расползлись по своим местам. В полумраке душной камеры наступила тишина.

Капитан снял портрет Дзержинского со стены и поставил его рядом с мусорным ведром. Почёсывая щёку, он окинул взглядом кабинет и тяжело вздохнул. Мобильный телефон, лежащий на столе, громко завибрировал. Глянув на экран, Александр улыбнулся, и нажал зелёную клавишу. Из трубки тут же раздалось:

– Алло, Санёк здорова!

– Здравия желаю, полковник! Ты чего это? Не успел покинуть родной город и уже соскучился что ли?

– Дружище, я был бы рад болтать с тобой хоть каждый день, но на этот раз, увы, опять работа. Как только я вернулся на своё рабочее место, меня тут сразу всякой хуйнёй загрузили. Ну, а как ты понимаешь, раз твой отдел под моим надзором, то вся эта поебота коснётся и вас.

– Понял. Слушаю тебя внимательно.

– Расклад такой. В столице дела совсем туго. Вояки уже не справляются. Усиливают всё, что можно усилить. С завтрашнего дня твой отдел приступает к дежурству на КПП. Сам пункт расположен в южной части города. Это недалеко от Хилка. Выезд на Ордынское шоссе. Место, как ты понимаешь, далеко не самое спокойное в городе. Точные координаты поста и все директивы о том, кого можно впускать и выпускать, а кого нельзя, я сейчас скину тебе на электронку.

– Охренеть! Но это же совсем не наша сфера деятельности.

– Время такое, Санёк. Всё меняется со скоростью света. Зеки нам КПП обустраивают. Мы на боевое дежурство заступаем. Пока кто-то за корону империи борется. Сам понимаешь, что не я это придумываю.

– Конечно, понимаю, Никита! У тебя таких отделов как мой десятки, и с каждым нужно разобраться. Просто пытаюсь переварить информацию.

– Переваривай! Да! И ещё момент. У тебя там, в отделе или среди знакомых, суицидов за прошедшие сутки не было?

– Чего? Какой-то странный вопрос, если честно.

– Вопрос-то может и странный, но ещё страннее то, что произошло прошлой ночью. Какая-то ебучая, необъяснимая волна самоубийств! У нас в управлении генерал застрелился в кабинете. А ещё молодая секретарша в окно сиганула с шестого этажа. В подотчётных мне отделах тоже подобная дичь творится. Где единичные случаи, а где множественные.

– Охереть! Звучит как-то фантастично.

– Хуично! Звучит, как полный пиздец, Саня. Мне ведь теперь всё это разгребать. Бумажки всякие, отчёты. А я вообще не вдупляю, что за дичь происходит!

– Да как такое возможно, вообще? Хоть какие-то версии есть? Что люди говорят?

– Люди говорят всякое. Основных версий ровно две. Первая, что виноват какой-то боевой вирус, вырвавшийся из «Градиента». Только не понятно, почему он только сейчас начал действовать. По второй версии, виновата сеть 6G. Которую, между прочим, запустили как раз прошлой ночью. В общем, как ты понимаешь, все версии – это сладкий материал для вечно обдолбанных продюсеров Хрен ТВ.