†††
Зара, теперь уже калфа, а не хатун, ходила из угла в угол. А потому Шахи-хатун закрыла глаза, но кажется, эта беготня и так, и так выведет из себя. Раздался стук, двери открылись. Однако увидели они Дайе-хатун. Шахи только кивнула. А про себя подумала: «И без тебя тошно».
— Не мельтеши, дорогуша, присядь, — повелела пришедшая, и Зара села на подушку возле обеденного столика. Кажется, ещё чуть-чуть, и она бы свалилась от переживаний. А затем Дайе посмотрела на Шахи и тихо сказала: — Ты помнишь, им было по пять лет, когда падишах упал с лошади, — Шахи-хатун резко открыла глаза; она не понимала, к чему ворошить прошлое. — Если бы мой Мехмед тогда потерял сознание, Аллах бы забрал его к себе. Но его спас плач маленькой Лале. Ты помнишь, как она плакала? — Шахи похлопала рядом с собой. Дайе улыбнулась и присела, всё же ноги у неё больные.
— К чему ты ведёшь? — наставница Лале посмотрела на Зару, а затем на стакан с водой. Девушка тут же подскочила, чтобы поднести ей попить.
— Он однажды сказал, что плач был настолько раздражающим, что он бы и при желании не потерял сознания, — Шахи-хатун молча отпила воды. — Как бы он ни ненавидел это дитя, она голос его совести. А ты знаешь, что без совести, падишах становится тираном, — в ответ Дайе услышала сдержанный смех.
— Мне казалось, султан им быть и намеревался, — женщины посмотрели друг другу в глаза.
— Порой он невыносим даже для меня, однако, Шахи, этот мальчик станет великим. И даст Аллах, твоя Лале этому поспособствует, — наставница и калфа переглянулись. О другом речи быть не может…
— Лале не согласиться, а даже если такое и случится, детей у них не будет, — у госпожи до сих пор не идёт кровь, так что лекарши пришли к категоричному выводу — бесплодна. Но Дайе-хатун лукаво улыбнулась:
— И это то, что нужно. Беспристрастная хозяйка гарема, которой всё равно, какой шехзаде займёт трон, — старые подруги снова переглянулись. Кажется, женщина подготовила своего воспитанника к тому, чтобы ситуация с его матерью не повторилась. Чёрная магия, знаете ли, опасная вещь. Да и другие козни им ни к чему.
Двери снова раскрылись: в этот раз вошла уже Лале. Её пустой взгляд был опущен. Дойдя до центра комнаты, она шумно выдохнула. Заметив наставницу Мехмеда, не спеша кивнула. Зара подошла к госпоже, взяла за руку.
— Что сказал повелитель? — в ответ Лале снова вздохнула. В её голове звучало лишь нарушенное обещание. Может, Владу она не говорила про него. Но ведь обещала самой себе!
— Когда мама рассказывала о своей свадьбе, она была такой счастливой. Такой праздник устроили для неё… и я мечтала о таком же, давным-давно. А в итоге мой никах — всего лишь сделка! — Шахи-хатун поспешно встала и подошла к ней.
— Ты теперь Лале-султан, дорогая, — Дайе тоже встала, чтобы уйти. — Да будет это на благо династии, — и поспешила оставить этих женщин одних. По правде говоря, Дайе и не думала, что эта девушка согласится. Тем более так быстро.
Двери снова закрылись, и Лале перестала сдерживать слёзы. Усадив её, наставница и калфа ждали, пока она успокоиться. Но Лале продолжала плакать, а вместе с тем стала рассказывать.
— Это он, он забрал портрет, а вместе с ним и мою жизнь, — ничего такого Мехмед не говорил. Но было ясно, как только Лале пойдёт против него, он велит судить её по законам шариата. Она либо на его стороне, либо её нет на этой земле. — Как только согласилась, заключили никах, теперь я его жена. А с завтрашнего дня начну управлять гаремом, как при дяде, — выплакав сейчас всё, что было, Лале вытерла лицо. Посмотрела сначала на наставницу, затем на подругу: — Как бы я хотела, чтобы всё оказалось простым кошмаром, — женщины обняли её с двух сторон.
«…стены златого града падут…» — пронеслись в голове слова старой женщины.
— Мне нужно в город, — голос стал твёрже. Шахи-хатун эта идея ой-как не понравилась. Но пусть.
†††
Януш, а теперь его звали Намык, нашёл Аслана а ближайшем к дворцу постоялом дворе. Тот только пил, на красавиц не смотрел. Венгр даже вздохнул: такую красоту упускать! Уверенным шагом мужчина подошёл к нужному столику и сел напротив:
— Ты чего кислый такой? Или жалования тебе мало, — а его, между прочим, раньше выдали, да ещё больше обычного.
— Не жалование это, а милость султана в честь его брака, — и залпом опустошил кубок. Пока не пьянел, но Янушу это не понравилось:
— Нам нельзя пить вино, ты забыл? — Аслан только рукой махнул. Да посмотрел так, будто заживо похоронили. Хотя выражаться так в их компании запрещено, потому как до сих пор помнят, с чьим братом подобным образом обошлись венгры.
— Только сегодня, Намык, только сегодня, — и теперь всё стало на свои места.
— Да ладно? То есть Лале-хатун… — венгр перешёл на шепот.
— Теперь султан, настоящая госпожа, — Аслан потянулся к кувшину, но тот оказался пуст. Может, хватит? Януш потёр лоб: Мехмед своего добился.
— Жалеешь? — теперь уже венгр подозвал девушку с подносом и повелел принести ему кувшин.
Жалеет ли Аслан? Ведь он сменил веру и пошёл на службу чуть ли не к Мехмеду напрямую ради одного: однажды увезти Лале подальше от всего этого. Чтобы не было у неё печалей и нежеланных забот. А теперь…
— Я всё ещё могу быть рядом, — и пододвинул свой кубок. Венгр послушно наполнил, но предупредил, что больше не нальёт.
— А ты… написал в Молдавию? — год-полтора назад Аслан получил весточку от Влада. И теперь они через купцов за символическую плату обменивались новостями. Дракула интересовало всё. Ну, а как узнать важное всё, если не при помощи Януша? Вот и был с венгром у них общий секрет. Лале ничего не знала. Влад ничего не просил — и Аслан не стал говорить. На вопрос слабо кивнул.
Венгр со свистом выдохнул. Вот вам и любовь. Его это никак не касалось, но всё равно на сердце потяжелело. С другой стороны, чего ожидать, когда твоя возлюбленная дочь османов? Зато теперь Дракула ничто не должно держать на пути к цели. А брак, пусть и политический, лишним не будет. Хотя окажись Влад здесь и услышь мысли Януша, свернул бы тому шею и скинул в ближайшую реку. Но Януш просто любит выгоду и хочет выжить в этом жестоком мире. Домой-то дороги нет.
Он осторожно посмотрел на Аслана, который не обращал на него внимания. А ведь и от него Мехмед может избавиться: вот отправит править в родные земли в качестве вассала. И всё — конец истории о замечательной дружбе, что ему довелось наблюдать.
†††
Через пару дней, став полноправной хозяйкой гарема, Лале уже была готова согласиться на смерть. Все эти женщины… юные, красивые, но такие ядовитые. Даже наложницы дяди были мягче и почтительнее. С ними поговорить нормально можно было. А теперь они все в Бурсе. Жаль, что она не может выказать соболезнования двум султаншам, которые родили около года назад сыновей. Мехмед их умертвил.
«Ты, Лале, можешь не понимать, но лучше я убью их невинными, чем в будущем пожалею о неуместном милосердии», — мало ли кто захотел бы использовать этих детей против него. И Лале поняла это. Однако времени предаваться печали теперь не было.
Только вот одним вечером пришла Дайе-хатун и велела готовиться. Лале, которая обсуждала вместе с Зарой, каких девушек из гарема можно было бы отправить в школу, только рот раскрыть и могла. Они ведь так не договаривались! Но Дайе её не слушала. Сделала, как положено, и отправила по нужному пути к покоям султана. Девушки гарема насмотреться на госпожу не могли, а наложницам оставалось только губу кусать. Перед теми самыми дверями Лале посмотрела на Рейхана-агу, но тот сама невозмутимость: зашёл, вышел и разрешил пройти.
Зайдя в покои, Лале не знала, чего ей хочется больше: ударить Мехмеда, пусть и повелителя, или придушить во сне. Тяжело дыша, девушка подбирала слова, пока молодой падишах стоял к ней спиной. И только она сделала вдох поглубже, чтобы набраться мужества и высказать всё, что думает, Мехмед повернулся.
— Ай, Аллах, Аллах, — и засмеялся. Лале опешила ещё больше. — Да, Дайе-хатун перестаралась, — он подошёл на расстояние вытянутой руки. Сказать вслух, что кузина прекрасна, он не решился. Вряд ли дождётся слов благодарности. — Не смотри на меня, как гиена какая-то! Ты ведь моя любимая жена, — передразнил и серьёзно добавил: — В это не поверят, если не будем проводить ночи вместе, — после этого он сел за свой стол, став пристально рассматривать что-то. Лале стояла как неприкаянная.
