В это время уже пышно цвели безграничное бесчинство праздных солдат и дикий бессмысленный вандализм русского разгильдяйства и хамства. Теперь работать решительно никто не желал. Все стояло, словно заколдованное, в том самом виде, в каком рабочий процесс застала "бескровная революция", что производило ужасно жуткое и тяжелое впечатление.

Дороги не ремонтировались, рабочие самовольно разошлись, многочисленный технический персонал номинально сорганизовался в комитеты, но фактически каждый делал все, что хотел и устраивал свою судьбу, как ему казалось лучше.

На железных дорогах было еще хуже. Здесь царил неописуемый хаос. Все станции были запружены дезертирами. Позабыв долг и стыд солдата, они огромными партиями мародеров бродили по тылам, грабя население, военные склады и совершая ужасные насилия. «Бедные солдатики» ангелочками не были. Совсем. Огромная, вконец разложившаяся масса людей с ружьями сметала и съедала все на своем пути, грабила, ввязывалась в конфликты с местным населением.

Шло самовольное распоряжение захватываемыми паровозами, подвижным составом и регулирование движения стало невозможным. Администрация железных дорог была затерроризирована и бессильна как-либо противодействовать. И только энергичные меры опереточного Румынского Правительства, принятые им для установления здесь маломальского "кукурузного" порядка, мало-помалу, начали давать положительные результаты. Население осознало, что власть есть, а беглым солдатикам дали понять, что изменять присяге нехорошо и наказуемо.

Часто наблюдая бесчинства солдат, я видел, что большинство "товарищей", творя те или другие безобразия, делали это обычно крайне трусливо. Быть может, бессознательно, но в них все же что-то в глубине души говорило, что они совершают беззакония, за которые может последовать и должное возмездие. Вот почему, часто их тупая злоба, неожиданно сменялась животным страхом перед возможностью справедливой расплаты. И мне думалось, располагай мы тогда, хотя бы небольшими, но стойкими воинскими частями (только не казачьими, так как они, выполняя фактически полицейскую службу, уже сильно возбудили против себя озлобленную солдатскую массу), развал фронта, если и не был бы совершенно предотвращен, то во всяком случае прошел бы более безболезненно и, быть может, без всех тех роковых последствий.

В этом отношении большая вина лежала на наших вероломных "союзниках": французах и англичанах. Решительно не желая видеть Россию в числе победителей, они не только не помогли нам в тяжелую минуту, но, наоборот, всячески (в том числе финансово) поддерживая революционную блажь Керенского, тем самым играя на руку нашим врагам, способствуя и развалу армии, и прогрессу внутренней смуты, — в конечном результате совершенно ослабившем Россию и надолго выбросившим ее с мировой сцены, как великую державу.

"Государственные люди союзных наций заявляли, что все идет к лучшему и что русская революция явилась крупной выгодой для общего дела". Разочарованность в наших предателях-союзниках, начавшись вместе с революцией среди некоторых кругов русской интеллигенции, а отчасти и офицерства, росла по мере углубления завоеваний "бескровной" и достигла высшего напряжения, когда Россия одинокой была брошена на съедение большевикам, оставленная всеми своими былыми друзьями.

Освобождение, хотя и временное, австро-германскими войсками значительной части территории из-под власти красного террора, еще боле усилило эту разочарованность и побудило многих призадуматься о принципах верности подобным союзникам.

Мне ярко вспомнился такой случай. Было сообщено, что на узловой станции Роман, собравшиеся "товарищи" отказываются грузиться в товарные вагоны, требуя для себя подачи пассажирских, и в случае неисполнения грозят разгромить станцию и учинить самосуд над администрацией. Одновременно, командующий армией, генерал Келчевский, настойчиво просил меня, как можно скорее, уладить этот щекотливый вопрос. На станции создалось весьма критическое положение, так как "товарищи" каждую минуту могли привести свои угрозы в исполнение. Никакой надежной воинской части, которая бы восстановила порядок на ж/д станции, у меня не было. Пришлось ехать лично. Риск немалый… Не доезжая до станции, я сошел с автомобиля и пошел пешком, дабы меньше обратить на себя внимания.

Меня встретил комендант станции и передал все подробности происшествия. Перрон, пути, станция и все прилегающие строения были заполнены вооруженными солдатами, из которых многие находились в состоянии жуткого опьянения. У двух разбитых вагонов ошалевшие "товарищи" митинговали, обсуждая программу дальнейших действий. Раздавались угрозы по отношению железнодорожного персонала, офицерства, буржуев.

Озверевшее от безнаказанности большинство склонялось к тому, чтобы силой забрать все наличные составы, устроить из них один или два эшелона и, следуя всем вместе, весело громить попутные станции, предавая их огню и мечу. Прекрасный план! Настроение солдат было таково, что никакие увещевания не помогли бы. Что было делать? Вопрос. Большой вопрос. Пассажирских вагонов почти не было, а если бы они имелись, то я не дал бы их, дабы этим не узаконить подобных требований на будущее время. К тому же, разве весь мир принадлежит этим тупым людям? С чего это они так решили? В этот момент, мое внимание привлек подходивший мимо поезд, оказавшийся румынским эшелоном безоружных новобранцев, сопровождаемых вооруженной командой в 16 человек при одном офицере.

Вагоны были заперты и, как после я узнал, новобранцам запрещалось выходить на больших станциях. Поезд остановился. На перроне появился смуглый румынский офицер, цыганского вида. Увидев одного новобранца, выскочившего из вагона, он подскочил к нему, схватил за шиворот, и силой водворил обратно в вагон. Наши солдаты, прервавшие свой бесконечный митинг, наблюдали эту картину с большим любопытством, но затем какой-то плюгавенький пьяный солдатишка крикнул:

— Товарищи, не позволим контре издеваться над пролетариатом, открывай вагоны, выручай своих братьев, бей офицера.

Эти слова оказались искрой, брошенной в пороховой погреб. Схватив винтовки, озверелые русские солдаты устремились к офицеру, еще мгновение и он был бы растерзан. Однако, не потеряв присутствия духа, "мамалыжник" в мгновенье ока очутился возле караульного вагона и на бегу отдал какое-то приказание румынскому караулу. В один момент 16 вооруженных человек по команде ощетинились для стрельбы. Раздался предупредительный залп в воздух, и нужно было видеть, как сотни вооруженных "революционеров" с исказившимися лицами от животного страха, бросая винтовки, давя один другого, роняя жидкий кал, прыснули во все стороны в поисках спасения.

Через минуту станция и ближайший район были совершенно пусты и долгое время, пока стоял эшелон, я разговаривал с румынским офицером, обмениваясь мнением по поводу только что происшедшего инцидента. После понадобились большие усилия коменданта станции и администрации, чтобы собрать разбежавшихся испуганных солдат и уговорить их вернуться на станцию. Получив отпор, они сразу стали спокойны и послушны, как овцы. Покорно сели в товарные вагоны и без всяких инцидентов были отправлены по назначению. Данный случай стал для меня поводом для грустных размышлений.

У нас же, жизнь в штабе армии текла довольно монотонно. О том, что происходило вне армии, информация обычно доходила запоздалая, мы питались больше слухами. Газеты получались изредка и, кроме того, сведения одних явно противоречили другим, а потому уяснить из них истинное положение дел в России было невозможно. Все носило характер неопределенный, туманный. Однако, даже и из этих, скупо долетавших до нас известий, разговоров и слухов, нам было ясно, что в новой демократической армии нам делать нечего, что мы обрекаемся на бездействие. Но как долго продлится такое состояние, и каковы будут последствия, никто из нас сказать не мог.