С неба сыплется то ли дождь, то ли снег, и дует противный ветер.

Слышу как солдаты, снявшие погоны и кокарды, поют знакомую мелодию: "Все пушки, пушки грохотали, на поле лег густой туман…". Кажется, слова немного не те. Рядом оборванные матросы, потерявшие где-то свои корабли, пели гимн анархистов: "…Довольно позорной и рабской любви, мы горе народа потопим в крови…"

Анархисты, как я уже слышал, Советскую власть, так же как и любую другую, не признавали и собирались бороться и с ней.

Измученный бессонными ночами, задерганный и сбитый с толку грубыми требованиями солдат и нетерпеливой публики, комендант станции, на многочисленные вопросы, сыпавшиеся на него, давал охрипшим голосом, сбивчивые, несвязные и неудовлетворительные объяснения, что не только не вносило умиротворения, но еще сильнее разжигало страсти всей огромной людской массы, осевшей на вокзале. Видно было, что и сам комендант не знает причины задержки эшелонов и поездов южного направления и потому, естественно не может удовлетворить любопытство нетерпеливой публики.

Но вот, мало-помалу, сначала неуверенно, а затем уже определенно все стали утверждать, что поезда не идут потому, что Каледин с казаками ведет бой в Ростове-на-Дону с большевиками, восставшими против него. Как затем подтвердилось, эти слухи отвечали истине. Действительно, в эти дни решалась судьба Ростова и только благодаря своевременному участию храбрых добровольцев генерала Алексеева, закон и порядок там восторжествовал, положение было восстановлено, и Ростов остался за казаками.

Вместе с тем, приехавшие с юга подтвердили известие о том, что генерал Алексеев бежал на Дон, где формирует Добровольческую армию и приглашает всех добровольцев вступать в ее ряды.

Одновременно, распространился другой слух, будто бы генерал Корнилов, после неудачного столкновения конвоировавших его текинцев с большевиками, отделился от них и так же тайно пробирается на Дон.

Если слухи о генералах Алексееве и Корнилове были довольно определены, то далеко не так ясно стоял вопрос о текущем положении в Донской области. Здесь радужные надежды одних, тесно переплетались с отчаянием и безнадежным пессимизмом других. По сведениям одних болтунов, генерал Каледин уже сформировал на Дону большую казачью армию и готов двинуться на Москву. Поход пока откладывается из-за неготовности еще новой армии генерала Алексеева, технически богато снабженной, но численно пока равной армейскому корпусу.

Якобы, на Дону всюду царит большой порядок, и это особенно чувствуется при переезде границы. Ощущение таково, будто попадаешь прямиком в рай. Поезда встречаются офицерами в "погонах", как при царском режиме, производящими контроль документов и сортировку публики, соответственно имеющимся билетам. Даже с матросами — красой и гордостью революции, там происходит моментальная чудесная метаморфоза. Еще на границе области, у них бесследно исчезает большевистско-революционный угар и они, словно по волшебству, превращаются в спокойных и дисциплинированных воинских чинов.

Слушая подобные бредни, я только тихо посмеивался про себя. Там дело плохо, а будет еще хуже.

Со слов других, картина рисовалась совершенно иная, намного ближе к реальности. Очевидцы утверждали, что казаки, распропагандированные на фронте и особенно в дороге, прибыв домой, становятся большевиками, расхищают и делят казенное имущество и с оружием расходятся по станицам, становясь бурлящим элементом на местах. Каледина фронтовики знать не желают, так как он не отозвал их с фронта, где они воевали за чужие интересы и клали свои жизни. Казаки против Атамана крайне озлоблены так же за то, что он дает на Дону приют разным буржуям и контрреволюционерам. А за ними в их дома грозят прийти красные каратели. Так что вся воинская сила Каледина состоит из нескольких сотен человек, главным образом зеленой восторженной молодежи — добровольцев.

Каледин, как Атаман, потерял среди казаков всякую популярность. Последнему обстоятельству в значительной степени способствовало неудачное его окружение, любящее только говорить, да расточать сладкие словечки, а не умеющее ни работать, ни действовать энергично. Даже Ростовское восстание большевиков он не подавил бы, если бы ему не помог в этом генерал Алексеев, но и у последнего в наличии нет никакой армии, кроме названия; вместо нее имеется лишь один батальон добровольцев да несколько отдельных офицерских и юнкерских рот, плохо вооруженных и слабо снабженных.

Расположение в районе Новочеркасска и Ростова (для пригляда за подозрительными казаками) запасных солдатских батальонов, численно больших, прекрасно вооруженных, и настроенных явно большевистски, крайне осложняет шаткое положение Каледина и надо думать, что и его и Дона дни уже сочтены. В станицах казаки настроены против интеллигенции и офицеров, говоривших им, что революция — зло, а на самом деле она дала им свободу и эту свободу они будут защищать от посягательств всех контрреволюционеров.

В заключение всего, меня все вокруг красноречиво убеждали не только туда ни ехать, но раз и навсегда отбросить всякую мысль о поездке на юг. Наоборот, настойчиво советовали, как можно дальше уйти от Донской области, дабы не попасть в кровавую кашу и не погибнуть в ней бесцельно. Большевики всюду поставили свои рогатки и заслоны, они ловят офицеров, едущих на юг и согласно Ленинским инструкциям на месте, без суда, зверски с ними расправляются.

При таких, диаметрально противоположных слухах, трудно было, даже введя известный коэффициент на паничность одних и на оптимизм других, хотя бы приблизительно представить себе, что творится в Донской области. Столь же противоречивы и скудны были и газетные сведения, по-видимому, имевшие тот же источник, то есть рассказы и байки очевидцев, приехавших с юга, разбавленные разными субъективными мнениями и различными предположениями газетных сотрудников.

Никакой существенной помощи для представления всего, происходящего на юге, газеты не оказывали. Мне же было легче, я хорошо представлял текущую обстановку, но держал свои мысли при себе. Когда я уходил с вокзала через пару часов, то увидел, что бравые моряки где-то раздобыли себе мутный самогонки из свеклы и уже поголовно лежали без чувств. Развели, понимаешь, анархию!

Несмотря на такую неопределенность текущего момента я, тем не менее, не хотел отказаться от своего решения ехать на Дон и принять там, если уж нужно, лично участие в сопротивлении большевикам. Во-первых, думал я о Доне, мой персонаж как-то туда добрался и выжил во всех перипетиях гражданской войны. Во-вторых, Киевское настроение мне совершенно не внушало доверия. Обстановка казалась мне весьма неустойчивой и не обещавшей ничего хорошего.

Чувствовалось, что кризис скоро разразится. Грядет "восстания ликанов"! Каждую минуту можно было ожидать набега местных "зеленых басмачей", что все эти мирные хохлы, того и гляди, вдруг выхватят из своих шаровар ножи и начнут резать прохожих, как баранов. Дикари, что с них взять! Поэтому, оставаться здесь, в Киеве, да еще в качестве зрителя, было бы, по меньшей мере неосмотрительно. Если уж мне суждено погибнуть в новом теле, то лучше осмысленно, а не как случайная жертва.

В силу этих обстоятельств, требовалось некоторое время выждать. Но сидеть в Киеве и ждать когда возобновится сообщение, меня никак не устраивало, да и было рискованно остаться без копейки в кармане: жизнь стоила дорого, запаса денег у меня не было, зато искушения и соблазны здесь встречались на каждом шагу. У меня остро возник денежный вопрос, а духом единым сыт не будешь. Рассчитывать же на какую-либо помощь от свежеиспеченного опереточного украинского правительства, было бы крайне наивно, если не сказать больше. «Денег нет, но вы держитесь!»

Взвесив все это, я подумал, что целесообразнее будет уехать из Киева в усадьбу матери моей "невесты", находившейся в районе Хмельника, то есть в нескольких часах езды от Киева и жить там, у будущей тещи, на халяву, ожидая пока Каледин разберется с большевиками в Ростове и откроется железнодорожное сообщение. Как молния в моем сознании всплыли воспоминания Полякова: одноэтажный дом с мезонином, звуки фортепиано и романс "Белая акация".