Когда же, наконец, Каледин желая оздоровить Дон и чувствуя, что на не воюющем фронте казаки стоят без дела, отдал приказ всем казачьим полкам идти на Дон, — то было уже поздно. В это время, уже совершился красный переворот, и власть перешла к большевикам, начавшим чинить всякие препятствия пропуску казаков в Донскую область. Они обезоруживали их, и большинство казаков вернулось домой без пушек, без ружей, без пулеметов, без пик и шашек и совершенно деморализованными.

Ах, если бы Каледин еще в августе, как его просили, наплевал на Временное правительство, призвал бы казаков вернуться на Дон! Но Каледин в категорической форме отказался отдать такое распоряжение, мотивируя свой отказ тем, что Донские казаки должны до конца выполнить свой долг перед Родиной.

Вернувшиеся делегаты передали казакам ответ Донского Атамана и в результате, ни один полк не решился самовольно покинуть армию до самого последнего момента существования Временного Правительства и захвата власти большевиками. А если бы Каледин первым закончил войну, то его популярность на Дону достигла бы Небес! Впрочем, Каледин скоро поплатится за эту ошибку. А как говорил Тайлеран, ошибка, это даже хуже, чем преступление.

Виноваты были отчасти и высшие Российские начальники. Они под всевозможными предлогами до самого последнего момента тормозили отправку казаков на Дон, оставляя казачьи полки у себя, как единственную надежную охрану для своих драгоценных тушек. В то время казачьи части действительно играли исключительную роль.

Оторванное войной и революцией от родных станиц, привычного быта, влияния семьи и стариков, находясь долгое время на фронте, среди революционной солдатской массы, под непрерывным впечатлением новых порядков, — среднее поколение — фронтовики невольно восприняли дух революции и проявили склонность к усвоению социалистической новизны.

И старое казачье поколение усвоило революцию, но усвоило по-своему, уравновешенно, держась привычного образа жизни и мысли. Оно постепенно восстанавливало традиционные старинные формы казачьего управления и мирно занялось устройством своих дел, уважая престиж Донской власти, порядок и законность и готовое встать на защиту этой власти.

Иначе держали себя фронтовики. Они искали новых путей в жизни, как следствие пережитого на фронте. В одной их части крепко засела мысль, что все зло на Дону от "буржуев" и что "рабоче-крестьянская власть" якобы никаких агрессивных намерений против трудового казачества не имеет, а потому и они, в свою очередь, не желают проливать братскую кровь трудового народа и поддерживать оружием "Новочеркасское Правительство". Другая часть, равняясь на них, решала поступать так, как все, но идти воевать не хотела.

Пришедших с фронта было больше, чем стариков, часть из них была вооружена и во многих местах победа осталась на стороне молодых, проповедовавших революционные идеи.

К этому прибавился еще и старый, больной вопрос — взаимоотношения с "иногородними". Враждебность иногородних к казакам, численно преобладавших и владевших отчасти экономической жизнью области, но не землей, росла с каждым днем, и резче выявлялись противоречия одних и других. В то же время, большевистская агитация среди неказачьего населения, встречала большое сочувствие.

Если казаки местами еще колебались, и нередко благоразумный голос стариков брал перевес, то иногородние всем скопом целиком стали на сторону большевиков. Пользуясь расколом, образовавшимся в казачьей среде и завидуя исстари казакам, владевшим большим количеством земли, они стремились использовать наступивший момент для решения земельного вопроса и сведения своих старых счетов с казаками. Они предъявляли притязания уже и на казачьи юртовые земли и проявили склонность к захвату помещичьих и офицерских земель. А вот когда предложат делить землю, только тогда это заденет каждого казака. Это все равно, что попытаться вырвать кусок мяса из пасти тигра! Тогда пламя Гражданской войны полыхнет по настоящему, и уже никому мало не покажется.

После полудня, мы достигли станции Филоновской. На перроне вокруг оратора казака скучилась большая толпа. Подошли и мы. Оказалось, говоривший был три дня тому назад в Новочеркасске и теперь делился своими впечатлениями о том, что он там видел и слышал. Дело и тут плохо. Он говорил, что столице Дона — Новочеркасску угрожает большая опасность. Большевики каждый день могут им овладеть. Значительные силы стянуты ими с западного фронта, а в районе Царицына и Ставрополя формируют новые части с целью раз и навсегда покончить с Доном. Враги кишат как вши у дворняги… Недавно красные уже захватили станцию Каменскую, где к ним присоединились и казаки-изменники войскового старшины Голубова.

На Ростов с запада и юго-востока двигаются другие большие группы большевиков. Силы защитников Новочеркасска и Ростова, состоящие из детей, юнкеров и офицеров, ввиду ежедневных потерь в боях, непрерывно уменьшаются.

Атаман требует немедленной помощи. Приказано собирать сходы, производить мобилизацию казаков-добровольцев и слать их на выручку Новочеркасска. Мы могли подметить, что оратор был безусловно сторонник Донского Правительства. Рассказывая об ужасах в районе Новочеркасска, он несколько воодушевлялся и говорил с подъемом. Кончил он просьбой присутствующим передать в станицы и хутора, то, что они слышали, а сам поспешил в свою станицу, выполнять особое распоряжение, данное ему в Новочеркасске. К сожалению, исчез он так быстро и таинственно, что, несмотря на все наши старания его отыскать, нам этого не удалось.

Вероятно, это был специальный информатор Донского Правительства, разъезжавший по станицам, и я невольно сравнил его с теми многочисленными большевистскими агитаторами, которых мне пришлось много раз видеть и слышать в пути. И, нужно сказать, сравнение было не в пользу первого.

Там — натасканность, меткие звучные слова, трафаретно демагогические речи, разжигавшие страсти, задевавшие личные шкурные вопросы, захватывавшие толпу и толкавшие ее на горячее дело, вплоть до преступления, а — здесь же, быть может, справедливое, но без особого порыва и подъема, изложение фактов. Совсем иной результат: выслушали, вздохнули, почесали затылки и разошлись, а иногородние сейчас же собрались отдельной группой, начав по-своему комментировать слышанное, и открыто подавать реплики, направленные против казаков.

Не желая упускать удобный случай, поговорить с крестьянами, мы, внедрившись в толпу с разных сторон, вступили с ними в спор. Нравственно мы были удовлетворены, так как видели, что наши поочередные выступления и горячие доводы о том, что и России и крестьянству и казачеству большевизм несет только неисчислимые бедствия и несчастья, значительно поколебали убеждения присутствующих.

Во всяком случае, прежнее их единомыслие было нарушено. Они разделились на две части, из которых одна явно нам сочувствовала. Между ними еще долгое время продолжалась живая перебранка.

Наступил вечер 20 января. Казаки эшелона радовались предстоящей близкой встрече с родными. Уже после полудня они начали усиленно мыться, чиститься, прихорашиваться и паковать вещи. Часам к 6 вечера показалась станция Сребряково. Поезд остановился далеко от вокзала. Станичники энергично принялись прилаживать мосты и доски для выгрузки лошадей. Работали дружно и быстро. Через полчаса некоторые из них уже седлали коней и группами по 2–5 человек разъезжались в разные стороны по своим хуторам и станицам.

Забрав наши пожитки, мы направились к станции. Нагруженные, разумеется, как мулы. Еще в пути было окончательно решено ехать через Царицын на Ростов, а затем, смотря по обстоятельствам, не доезжая до последнего, сойти на какой-нибудь промежуточной станции, а откуда пробираться в станицу Аксайскую, находящуюся между Ростовом и Новочеркасском.

Станция Сребряково была полна разным сбродом. Бродило много пьяных солдат с патологией головного мозга, часто встречались загаженные красногвардейцы, были и матросы, с важным и независимым видом расхаживавшие по перрону, стараясь удержать свое шаткое равновесие, нарушенное чрезмерным принятием крепкого спирта. Ну а как иначе? В «борцы за народное счастье» идут исключительно либо дураки разного толка, либо откровенные мерзавцы. Честному и здоровому человеку там делать нечего.