- Не могу, да и как? Я вытягиваю промокашку у них из карманов и тут же сую под юбку. Я могла утащить письмо у любого, и сама бы ничего не заметила.

- Интересно, не может ли тот, у кого вы украли это письмо, быть его адресатом?

- Может и может. Откуда бы ещё оно у него взялось?

- Не знаю, – он посмотрел на послание и нахмурился. – Как вы думаете, что это за место, где её удерживают против воли? Исправительный дом?

- Скорее бардак.

Он сделал гримасу.

- Кажется, Старк-стрит – это довольно респектабельный район рядом с Рассел-сквер. Но видит бог, на «благоразумные» дома можно наткнутся по всему Лондону. Любопытно. Это письмо писала образованная женщина – это видно по одному почерку. Буквы очень женственные, повсюду завитушки – писать так могла научить гувернантка. И, конечно, грамотно и красноречиво. Она молода, как считаете? Наивна, растеряна. Как она дошла до такого – неволя, слежка, страх перед своей семьей?

Салли пожала плечами.

- Думаю, какой-нибудь малый подошёл к ней поболтать, а потом она очнулась уже там с шишкой на голове.

- Скорее можно подумать, что её соблазнили. Стыд, отвращение к самое себе, сожаление за какую-то опрометчивость – всё указывает на это. «Моя гибель – не только моя вина». Это может быть указанием на соблазнителя. «Я не думаю, что когда-нибудь смогу снова встретиться с вами, или любым из членов нашей семьи» – стало быть, она писала родственнику. Быть может, даже мужу – нет-нет, явно кровному родственнику. Потому что дальше она пишет о том «кого я когда-то любила». Это может быть и муж, но скорее похоже на ухажёра. Быть может, она бросила его ради другого мужчины, что опозорил её. А после этого она могла легко покатиться вниз.

- Разве для леди это не конец всего? – удивилась Салли. – Потеряла достоинство и так далее?

- И если об этом станет известно, путь в общество ей будет закрыт. Бросать камень первым – это любимое развлечение в нашей христианской стране, – пояснил он и добавил. – Как вы себя чувствуете?

- Я в порядке. Только вот в горле пересохло, будто паутину там развели.

Кестрель наполнил её стакан. Наслаждаясь выпивкой, Салли бросила взгляд на платки, что он положил на стол и резко схватила один из них.

- Это его. Могу поклясться!

- Прошу прошения?

- Видите эту промокашку? Я подрезала её у того, что называла Красавчиком. Он был джент из джентов, разряжен в пух и прах и говорил гладко. Вот, если та девчонка из письма – леди, то писала она скорее ему, чем кому-то из других.

- А кем были два других?

- Первым был Колючий, – он подняла красный ситцевый платок, будто представляла его владельца. – Он лавочник, это по костюму понятно. Он был очень опрятный и с белым воротничком, и голову потому держал прямо, – она поднесла к шее кончики пальцев, показывая уголки воротничка. – У него был простой коричневый сюртук, а жилет и штаны – желто-коричневые. Ему, наверное, почти пятьдесят – волосы тёмные, но уже седели, карие глаза, а подбородок колючий, будто там щетина растёт быстрее, чем он успевает сбривать.

- Вы очень наблюдательны.

- Приходится, когда встречаешь столько парней, сколько я. Учишься быстро понимать, что к чему, чтобы не подцепить кого неправильного. Только вот иногда ошибаешься, – её губы скривились, и она взяла третий платок – квадрат дешевого, ничего не приметного серого шёлка. – Это Круглоглазый. Я его так назвала, потому что он носил очки. Молодой – моложе вас, наверное. Он был в потёртом чёрном костюме, как клерк. Я так подумала – у него пальцы были в чернилах. Тощий, с каштановыми волосами. Глаза были карие, но их из-за очков и не разглядишь. Он, наверное, не хотел, чтобы люди знали, о чём он думает – лицо каменное, зубами не сверкал, и вообще был спокойным, пока мы не поднялись наверх. Там он набросился на меня. Есть такие парни – возбуждаются от того, что причиняют боль.

- Я сожалею.

Кестрель смотрел на неё с сочувствием. Этого она вынести не могла. Салли с улыбкой наклонилась в его сторону, позволяя разорванному платью слегка распахнуться. Кестрель на миг бросил туда взгляд – всё-таки человек – но потом вновь перевёл глаза на её лицо.

- Вы сказали, что третий был джентльменом?

- Ну, он был вторым, на самом деле. Между этими двумя. Посадил меня в коробчонку. Прокатил меня и сам прокатился, если вы понимаете.

- Понимаю.

- Он и правда был красавчик! Тёмно-золотые волосы, голубые глаза такие, что нырнёшь и утонешь, а тело такое, что и мёртвую разбудит. На нём был синий фрак, белые штаны и чёрные блестящие башмаки, а на рубашке нашито всяких белых оборок – ткани, наверное, целую милю извели. Ещё у него были золотая луковица, меха и кольцо, что так чесались руки стащить – с черепом и четырьмя блестяшками по краям.

- Великий Боже, – мистер Кестрель взял в руки белый батистовый платок. – Ч. Ф. Э. Салли, я знаю, кто это был. Достопочтенный Чарльз Эвондейл, младший сын лорда Кербери.

- Господи! Он и правда из знати! Вы знакомы с ним?

- Не очень хорошо, он иногда мы с ним встречаемся. Кольцо, что вы описали – его фамильная ценность, он никогда его не снимает. Инициалы совпадают, и под описание тоже подходит. Ставлю что угодно, что ваш Красавчик – это Эвондейл.

- Значит, это у него я вытащила это письмо, так? Он единственный, у кого в семье могла быть настоящая леди – та, что написала письмо.

Он покачал головой.

- Если Красавчик – это Эвондейл, то писала вряд ли его родственница. Отец Эвондейла – пэр, вся семья принята в обществе. Если бы одна из дам этой фамилии пропала, это привлекло бы много внимания. И, насколько я знаю, ни одна из Кербери никуда не пропадала.

- Ну, раз вы такой умный, то угадайте, кому из этих трёх было письмо.

- Быть может, никому. Если подумать, можно найти немало других объяснений. Тот, у кого вы украли послание, мог быть посыльным, мог получить его по ошибке, мог, наконец, найти письмо на улице. Или же…

- Или же что?

- Женщина писала, что за ней следят, и она боится, что письмо отберут. Это могло и случится – послание, что вы украли, уже было краденым.

- Ну вы и выдумщик! – восхищённо сказала Салли. – Наверное, так и есть. Значит тот, кому оно писано, никогда не получит его и не узнает, где она. А она будет думать, что он не хочет её видеть, не хочет простить, и она никогда не выберется из того места, где её заперли.

- Конечно, всё это могло быть просто странным розыгрышем. Или упражнением начинающего пылкого романиста.

- А если нет? Если тут всё начистоту?

Он загадочно улыбнулся.

- Тогда мы должны что-то предпринять, верно?

В коридоре послышался шум. Джулиан вышел и встретив Брокера, что вернулся с доктором. На улице зарядил дождь, так что волосы и борода МакГрегора были усеяны каплями.

- Вы похожи на Нептуна с фонтана, – поприветствовал его Джулиан.

МакГрегор передал Брокеру шляпу, сбросил пальто и повернулся к Кестрелю.

- Решительно не понимаю, как ты можешь жить в этом городе год за годом! Улицы ни на минуту не затихают! Даже ночью экипажи грохочут как пушки, люди кричат, поют, дерутся и не хочу знать, чем ещё занимаются! По пути мы чуть не угодили под телегу с углём – Бог знает, что она делала на улице в такой час – а потом шайка каких-то пьянчуг сорвала с меня шляпу, и Брокер догнал их, только пробежав половину улицы. Да, да, можешь улыбаться, но ничего смешного в этом нет! Где мой пациент?

- Она в гостиной. Спасибо, что смогли прийти в такой час.

- Я к этому привык. Если ты хочешь хорошо высыпаться по ночам, не вздумай становится хирургом.

- Как поживает доктор Грили?

Грили был старым хирургом, у которого МакГрегор много лет назад ходил в учениках. МакГрегор приехал в Лондон, чтобы помочь старому наставнику, что сам только выздоравливал от болезни, ухаживать за его пациентами.

- Достаточно неплохо. Пытается взвалить на себя всё, но ещё не готов к этому. Правда в том, что он очень стар, но слишком упрям, чтобы задуматься о покое, – доктор поднял свою медицинскую сумку. – Ну что ж, давай взглянем на неё.